– Точнее, его фрагменту, который мы все знаем наизусть.
Человек закрыл глаза и стал декламировать:
– И то верно говорят, что чума пришла из Пелузия, поразив Империю так, что в иные дни умирало в Константинополе до пяти тысяч в день. И я писал то же. Но не так страшна та чума, что послал Господь в годы правления императора нашего Юстиниана, а та, которую Бог милостию своей не допустил, закрыв навеки в городе, имя которого не назову, ибо его более нет. Я был там, сын мой, и истинно видел болезнь, от которой в мире нет спасения. Заразившись, люди теряли рассудок и убивали здоровых, разрывая их на куски.
И многие, кто сумел спастись, неся самую слабую рану, заболевали и сходили с ума от лихорадки. Когда они умирали от болезни или сраженные мечами, они поднимались вновь и шли убивать живых, и не было от них спасения. Многие показывали на черного человека и говорили: вот он, кто принес чуму, а сам не умирает. И сатаной называли его. Но я знаю истину, ибо не он сатана, он лишь его тень. Когда-то на то место, где потом встал город, упал Осколок Тьмы. Я видел его, но не ведаю, чем он является, не ведаю, отчего он проснулся после стольких веков забвения.
Черный человек говорил со мной, и открылось мне, что Тьма принесла чуму, а человек лишь служит ей, ибо суждено им быть двоим – Осколку Тьмы и его тени. Тьма раскололась когда-то, и три ее осколка пронзили наш мир Властью Смерти, Властью Страха и Властью Воли. И, верь мне, будет участь всякого места, где проснется тьма, страшнее участи содомской. И пала на город незримая ограда, которую может преодолеть лишь тот, кто простился с жизнью, и те, кто пойдет с ним.
И тогда вышли воины из Антиохии, и был с ними один, заболевший чумой и обреченный смерти. Они прошли незримую ограду и убили черного человека своими мечами, и пал вместе с ним проклятый город. Но Тьма осталась. Старший среди воинов соблазнился ее мощью и властью, взял осколок и ушел в неведомые края.
Истинно говорю, не уничтожив корень, не погубить и злой побег, который будет возрождаться вновь и вновь. Одолеть же корень – саму Тьму, можно лишь жертвой, подобной жертве христовой. Я, Евагрий Сириец, говорю: берегитесь тени…
– На этом письмо обрывается, как вы, конечно, знаете, сир, – закончил гость.
– И начинается письмо Хименеса! – рыцарь вскочил с кресла. – И знаешь, на что оно похоже?
– Знаю! – гость кивнул. – На шифр, который был зашифрован другим шифром, который скрывает то ли притчу, то ли головоломку, то ли бред. Симптомы болезни очень схожие, но никаких точных указаний на смертеподобную летаргию. Случаи безумия описаны, но не понять – это результат лихорадки или кто-то просто рехнулся? С другой стороны, не многовато ли рехнувшихся для одного городка? Да при таких столь узнаваемых симптомах. И что значит эта его приписка: я ощущаю тьму, город будет закрыт, торопитесь. Вот это он о чем? Сам заболел и теперь бредит?
– И ведь ни одного нового письма, да и это с каким запозданием, черти б взяли Хименеса!
– Черти взяли. Черти взяли нашего курьера в Бургундии. Ведь он пропал. Как и сам Хименес.
– А еще депеша эта… написал так, как будто хотел запутать, а не донести сведения.
– Сир, она ничем не отличается от манеры Евагрия Сирийца. А ведь его эпистолу мы учим наизусть уже лет пятьсот!
– Опять шуточки? Дон Гектор Аурелио, магистр искусств и медицины, сколько тебе лет?
– Куда больше, чем хотелось бы, сир.
– Ступай. Выспись. Отдохни. Ты едешь в Бургундию. Надо разобраться с этим письмом и с этим городком, как его?
– Сен-Клер на реке Уаза, сир.
– Вот-вот, на реке Уаза. Я пока подготовлю и пошлю вперед письма нашим людям в тех местах. Ты, доктор, поскачешь следом. Осмотрись, как ты умеешь. И вот еще что… один не суйся. Когда выяснишь обстановку, следуй в Брюгге. Там живет один чертовски толковый итальянец, который умеет найти что угодно даже у дьявола в заднице, а найдя, разобраться с затруднениями самым решительным способом. Зовут итальянца Петроний. И будь осторожен.
– С Петронием или вообще?
– В первую очередь – с ним. Насколько я помню чертова итальянца, он сам может стать проблемой, очень даже запросто.
– Когда я не был осторожен, сир?
– Как и твой друг Хименес. И где он теперь? – повторил рыцарь дневную свою сентенцию, после чего доктор коротко кивнул и покинул келью.
Часть 3
Глава 1Рыцарь
– Мне здесь не нравится! – таковы были первые впечатления молодого рыцаря де Лалена о городе.
– Что тут вообще может нравиться? – ответил друг Жерар, оглядываясь.
– Цена всему этому: дерьмо! – плевок Уго де Ламье разбился о мостовую под ногами. – Темноты боитесь, молодежь?
– И дождь перестал, – голос Петрония, писклявый и противный, как всегда, радости не выражал.
– Так это же хорошо! – не согласился шотландец. – Дождик этот, уж простите мою походную прямоту, задрал во все щели.
Испанский доктор молчал, лишь глаза его внимательно озирали темные и пустые улицы.
Сен-Клер встретил отряд странно. Ливень прекратился, стоило пересечь городской померий. Как будто закрыли наверху задвижку огромной плотины, что щедро расплачивалась с летней недостачей влаги небес. Потоп, начавшийся, как и предсказывал де Сульмон, в час пополудни, заливал видимый мир половину суток и не думал прекращать. А вот поди ж ты!
Отсутствие надоевшего ливня не могло не радовать. Зато теперь над рекой поднимался густой туман, уже наполнивший улицы по колено с перспективой вскоре полностью укрыть дома по коньки крыш.
Не могло не насторожить полное безлюдье.
И оно насторожило.
Больше всех переживал издергавшийся де Лален, но тревога накрыла всех – даже Уго. За брутальностью немца крылась все та же озабоченность, а проще говоря, сикуля. Впрочем, крылась плохо, сквозя через прорехи в худой одежде показного спокойствия. Даже бойцы, выгружавшиеся с парома, не гомонили, не ругались, не обменивались дежурными колкостями.
Хуже всего было ожидание.
Пусть и недолгое, но весь коллектив на паром не уместился – с походом вглубь города приходилось погодить до второй ходки, а может, и третьей. Ведь весь немалый табун коней разом, скорее всего, не перевезти.
И ни одного человека. Совсем. Если предместья на том берегу были малолюдны, то здесь улицы как вымерли. Черные силуэты домов, ни единого огня в окнах, ни запоздалого ночного прохожего. Первое – малолюдство пригорода, легко объяснялось дождем и поздним временем. Второе – абсолютное безлюдье, ничем.
Общее настроение и самый очевидный вопрос выразил дизанье лучников Тела Анри Анок:
– Кто-нибудь может рассказать мне, какого лешего нас не встречают? – испытанный воин принялся выжимать насквозь мокрую полу плаща. – Все понимаю, посады, расслабленная стража, ночь, дождь, на улицу неохота. Но здесь?! В город только что зашли тридцать вооруженных парней, а никому и дела нет! Ладно мы – мы герцогский отряд. А будь здесь банда Вилли Хренодуя, чтоб ему в аду икалось, или какая иная банда? Мы бы уже резали бюргеров прямо в постелях, как кур!
Кто-то из лучников поддержал шефа, стоя в толпе на причале:
– Угу. Я в толк не возьму, как отсюда никто не может уехать? Карантин? Ха! Я б из-под такого карантина по три раза на дню утекал!
– Видать, тута так хорошо, что уезжать неохота, хе-хе! – усмехнулся в ответ другой голос.
– Ты, Мердье[41], точно остался бы. Ты и трезвый в городские ворота еле попадаешь, а трезвым тебе и до заката не выдержать.
– Я Готье! – обиделся голос.
– Прекратить базар, – самым будничным образом одернул говорунов десятник.
И они прекратили.
Филипп, сообразив, что все выгрузились, а паром отвалил на вторую ходку, принялся командовать.
– Так, а чего мы толпимся? Анри, центр причала – ваш. Стрелы на тетиву. Петроний, прошу тебя взять левый фланг. Жерар! Ты с десятком на правый фланг. Уго, сир Жан, прошу вас занять центр. Клинки из ножен! И внимательнее! Дрянная какая-то тишина!
Назревавшие пересуды разом пресеклись, а кучка людей вмиг рассыпалась по причалу, превратившись опять в боевой отряд. А точнее – четыре маленьких отряда.
Когда-то здесь и правда стояла башня. Теперь на ее нижнем венце, который только и сохранился, лежала деревянная вы-мостка. Со стороны реки ее ограничивали мощные перила, чтобы, значит, никто не сверзился в воду. По бокам от сходен высились два блочных крана, чьи стрелы теперь вознамерился сожрать туман. Со стороны города лежала небольшая площадь, забранная каменной брусчаткою, а на нее выходили три улицы. Два маленьких переулка и одна – центральная, где, пожалуй, четверка всадников легко уместилась бы в ряд и запросто могли разъехаться две телеги.
На причальную площадь выходили торцы добротных домов под островерхими крышами. Нижние этажи сплошь опоясаны крытыми верандами, где в дневное время, должно быть, велась бойкая торговля, принимали и отгружали товар прижимистые купцы. Судя по высоте и ладному устроению, дома на причальной площади были именно купеческие. Кто же еще позволит себе такие постройки?
И по-прежнему – ни огонька.
Хоть бы ставня хлопнула!
Неужто людям торговым, а следовательно – осторожным, нет дела до того, кто вторгся в ночь глухую с дождем и туманом? Все это было весьма непонятно. Филипп знал доброе бургундское купечество. Народ как на подбор, бойкий. На чужое не претендуют, но за свой грош не только удавятся, но и удавят. И очень даже легко. Сколько раз с недоброй памяти 1302 года гильдии, считая монету, решали, что король или герцог наступают на их кошель?[42]
И тогда вспыхивали восстания.
Часть той самой монеты шла наемникам, на взятки и подкуп общества. Из сундуков появлялись добрые латы, которых иной рыцарь не постыдится. Из-под лавок доставали арбалеты, фальшионы, пики и годендаги, припрятанные до поры