Как он умудрился свалить коренастого и широкоплечего лучника Службы Тела Его Светлости, а главное – зачем, в тот миг никто и не думал спрашивать.
Просто потому, что Жак с проклятиями вскочил, рванув меч из ножен. Как-то сделалось не до абстракций, ибо стрелок совершенно конкретно пообещал мальчишку выпотрошить.
– Ублюдок сраный!!! – добавил он. – На кишках удавлю!
Герцогский гвардеец тяжело дышал, из разбитого о мостовую носа текла кровь, а тускло мерцавший клинок вместе с недобрыми глазами грозили расправой. Плечом к плечу с ним утвердился Мердье и грозно зашипел:
– Эй, блядина, лучше не вставай, лежи, куда положили!
В самом деле, грязный юноша, только что грянувшийся спиной и, надо полагать, затылком о камень, перевернулся на живот и подобрал под себя руки.
– Замри, кусок гов…
Он не успел договорить.
Мальчишка вскочил, а скорее, подлетел. Как булыжник из требушета, как ядро из пушки. Прямо с земли он кинулся на Мердье, разминувшись с уколом меча на четверть дюйма. Вместо того чтобы повиснуть на клинке, будто бабочка на булавке, тело в перемазанной рубашке плечом врубилось в грудь лучника и сшибло того с ног. Жак, не успевший размахнуться для повторного удара, заработал такую затрещину, что шлем зазвенел немногим хуже часового колокола, а его хозяин вторично полетел на булыжник.
На этом успехи юноши кончились.
Сразу трое матерых мужиков кинулись на него, раздавая пинки и зуботычины. И вот удивительно, тщедушный мальчишка получал удары, от которых иная лошадь сляжет, даже не думая падать замертво. Он подвывал и скулил, да только явно не от боли, а от необъяснимой ярости, и продолжал драться. Да так драться, что от его оплеух покачивало даже отборных лучников, которые все как один отличались крепким сложением и были затянуты в доспехи.
Впрочем, потасовка вышла короткой.
Добравшийся до парня Мердье поймал того за волосы обеими руками и, сытно замахнувшись всем телом, взял «на бошку». Сиречь от всей души грянулся стальным лбом барбюта в лоб мальчишки. А потом, не отпуская волос, приложил его о колено.
Нападавший опять прилег на мостовой.
– Гляди! Да какого хрена?! Он чего, жив?! – заполошно крикнул один из лучников.
Юноша был явно жив и даже в сознании. Ворочался на дороге он не так бодро, как первый раз, но с явным намерением встать.
– Из чего он сделан?! – прохрипел Мердье, с силой прижав тощую руку сапогом к брусчатке. – Эй, держите его!
Послышались стук подков и крайне недовольный голос де Ламье.
– Что за бордель вы развели посреди улицы?! Почему не двигаемся! Кто-нибудь объяснит?! – немец выехал из тумана и теперь возвышался над полем боя, как железная башня.
Башня мокрая и донельзя раздосадованная.
Лучники наперебой объяснили, как могли, предъявив добычу. За подчиненных емко высказался Анри Анок:
– Прибежал из темноты, как черт бросился на Жака. Без здравствуйте! Еле угомонили, не смотри, что тощий. И что с ним делать? Ни слова не говорит, только воет и кусается! Пришлось бить, не на нож же его, в самом деле! И отпустить невозможно – он опять кинется, смотри сам!
– М-да-а-а! – протянул Уго. – Одного мелкого прыща всем десятком не заломать! Я и говорю: бордель! Он чего хоть добивался? Ну, кроме звиздюлей?
– Я ж… Я ж обо что толкую! – дизанье расстроенно всплеснул руками. – Тощего гада понять сложнее, чем лошадь! Слышишь его?
Тощий гад не подвел.
Он исправно бился под сапогами, что прижимали его к мостовой, мотал башкой, скаля щербатые зубы и без остановки рычал, стонал и харкал.
– Анри все точно доложил, Уго. Мы ему ничего не делали, мы его даже обозвать плохими словами не могли, потому как не видели в тумане этом забодавшем! Он где-то там, в проулке, взял разбег и прыгнул. Не хочется так говорить, но – этот первый начал. Первый раз такого буйного вижу! – Филипп в подтверждение слов указал мечом на виновника торжества.
– Ладно, сдайте его на руки кутилье, да свяжите покрепче, не резать же, и правда. Представим бургомистру заодно с вопросом насчет ночной стражи – куда ее черти дели, – ответил де Ламье, поворачивая коня к основной кавалькаде.
Вскоре гость был перевязан, как рождественский гусь. Веревки и ремни держали крепко, что, впрочем, не мешало юноше шипеть, лязгать зубами и ворочать головой, норовя боднуть, кого достанет, или прежестоко искусать.
Но уж это дудочки. Личный состав дизаня был ученый и с гостем держался настороже. Под конец, поскольку ежесекундный стук зубов и омерзительные звуки утомили, мальчишка получил деревянный кляп с закруткой на затылке. А его самого кинули на спину лошади, очень недовольной таким беспокойным грузом. Теперь парень мог лишь таращить переполненные яростью глаза, которые только и можно было различить на разбитом в мясо лице.
После чего прежним порядком, слегка взбодренные дракой и весьма ею же озадаченные, бойцы герцогского отряда выступили на площадь перед ратушей.
Центральная часть города во всю глотку, не стесняясь, сообщала любому, что Сен-Клер не бедствовал. Была она велика, что само по себе роскошь в месте, где каждая пядь земли на счету. И была она выложена тесаным камнем, гладким, как лед. Такое на стены не всякий может позволить, не то что на вымостку!
Даже туман и темнота не могли скрыть достоинств строений по периметру. По правую руку торец занимала церковь. Не собор, конечно, но весьма солидная храмина при трех башенках, в одной из которых пряталась колокольня, а между двумя другими – балкон над входом, откуда священство должно было возглашать проповеди в дни важных праздников. С боков пристройки. То ли храмовые пределы, то ли баптистерии, или еще что – в царящей хмари было не разобрать.
У церкви за невысокой стеной с воротцами читались очертания палисадника, за которым стоял дом. Дом, по всему выходило, принадлежал настоятелю – кому же еще?
Торец напротив целиком занимал гостиный двор, судя по череде арок, занимавших весь первый этаж. При свете дня, как помнилось Филиппу, торжище выглядело так, будто его целиком вывезли из Венеции. Да и не диво – строил его какой-то заезжий мастер чуть ли не из самой Невесты Адриатики. Давно, лет с полста тому.
По длинной стороне площади плотно, стена в стену, лучшие люди города натыкали своих домов, которые так и подмывало назвать дворцами. С перебором, конечно, название! Но понятие просто добротного жилища они перекрывали с большим запасом. Вид четырех-пятиэтажных особняков пробудил в памяти де Лалена слова «жирные пополаны». Так в Италии называют городских богатеев – поди, венецианский вид гостиного двора такие ассоциации навеял.
Рыцарь против воли стал оглядываться, выискивая единственного знакомого ему жирного во всех смыслах пополана – Петрония, но не выискал. Туман и темнота, знаете ли.
Зато ни туман, ни темнота не могли вполне скрыть капитальные очертания ратуши, куда отряд и стремился.
Изрядное строение под островерхой сводчатой крышей. Крыша вырастала из зубчатой галереи, что пущена была по-над верхним этажом, здорово смахивая на крепостную стену. К углу ратуши была пристроена башня. Мощный квадратный цоколь с четырьмя караульными вышками на высоте крыши венчало восьмигранное продолжение, которое возносило шпиль на высоту двадцать, что ли, пяти туазов. Настоящий замковый донжон.
Позади городского совета располагались просторные конюшни, что было очень кстати, если принять во внимание размер аудиторского отряда. Ну а с правого фланга к ратуше прилепился нескромный дом, также обнесенный собственной стеной. Здесь квартировал бургомистр, где его, по недолгому размышлению, и решили искать по случаю ночной поры.
Де Ламье споро построил отряд полукругом – мало ли что. А сам вызвался идти с Филиппом по бургомистрову душу – для представительности.
– Для представительности?! Увидев тебя в латах, бургомистр, наверное, напустит под себя – хороша представительность!
– Ничего-о-о, глядишь, посговорчивее, это самое! Ты понял!
– Я-то понял. Только, Христа ради, говорить буду я. Ты молча смотри со значением и в нужных местах надувай щеки.
– Ты, молодой, совсем меня за дубину держишь?
– Дубина – не дубина, а я тебя знаю. Ты уставший, злой и голодный. И кругом беспорядок, отчего ты еще сильнее злишься. Того и гляди, как сказанешь что-нибудь из своего военно-полевого репертуара, после чего чинуша точно обгадится!
– Я злюсь? Нет, не злюсь, злюсь я иначе. Я в ярости. Я не сказануть, я бы сейчас кому-нибудь того! В подрыльник! Этак, знаешь, от души!
– Вот! Именно поэтому я буду говорить. Или выйдет по твоей милости недопонимание. Нам оно сейчас вовсе ни к чему. А ты смотри со значением. Взгляд у тебя теперь как раз подходящий.
– Как вам будет благоугодно, шеф, – пробасил Уго и обиделся.
Переговариваясь так, под глухой звон шпор и бряцанье доспехов, друзья прошагали остаток площади и своего немаленького, и такого насыщенного путешествия. Финальная точка пути – ворота. И подле них стало ясно, что дорога закончилась, но все остальное – нет. Более того, возможно, только начинается.
И это была правда, о чем герцогские люди узнают с опасным запозданием.
Пока же их ждали закрытые дубовые створки в затейливой оковке. Сталь змеилась по всей их плоскости ажурным сплетением виноградной лозы и на первый взгляд выглядела несерьезным декором. На второй – ее толщина оказалась в пятую часть дюйма, и заклепки с лошадиный глаз. Нечего и думать вынести такие ворота без штурмовой петарды или хотя бы добротного тарана.
Ни петарды, ни тарана, ни даже завалящей кулеврины (тоже сгодилась бы) под рукой не случилось. Посему Филипп просто постучал воротным кольцом, громогласно воззвав:
– Открывайте! Именем Его Светлости герцога Бургундского!
Ответом была тишина.
Мертвая тишина по вновь заведенной традиции города Сен-Клер.
– Мать вашу! – прошипел де Лален, постучавшись вновь.
И так раз пять кряду. Наконец рыцарь утомился. Утомившись, он обратил очи к наставнику, помощнику, бывшему дядьке, короче говоря – к Уго. Тот посмотрел в ответ со значением.