– Вы слишком много курите! – очередная банальная истина в антикварном исполнении.
– Ничего-о-о! Здоровье по нашим делам нам, очень может быть, не понадобится. Умирать я предпочитаю как следует накуренным.
– Делись, – потребовал Бецкий, сделав хватательное движение рукой в направлении уже почти вскрытой коробки. – Кстати, а где дедушка? Что-то он застрял в сортире.
– Доживи до таких лет, я на тебя посмотрю, ага! – Быхов добыл огонь из зажигалки и с наслаждением затянулся, облокотившись на капот «Паджеро».
– Вот он, идет! – сообщил Ровный.
Дело было, как уже говорилось, в братской Польше.
Стартовать из Питера удалось не ранее двух ночи. Пока антиквар собирался в путь, ведь застали его практически в домашних тапочках, пока заматывали тело Пивника в пупырчатую пленку и с большими предосторожностями грузили в багажник, пока затирали кровь… времени прошло порядком. Пустая дорога пронесла экипаж мимо Пскова, до латвийской границы. Таможня дала добро, но о таможне отдельная песня.
По трассе Е62 обогнули Даугавпилс и вторглись в Литву у Зарасая. Оттуда «Паджеро» домчался до Каунаса, объехал его, взяв курс прямиком на Польшу. И вот в местечке Шиплишки, не доезжая Сувалок, чекисты взбунтовались. Оба не спали больше суток, никотиновое довольствие полностью вышло еще у Анталепте, хотелось есть. Словом, пилотаж в таком состоянии был попросту опасен.
Предложение Ровного порулить собственным транспортным средством заблокировал художник, сказав, что ему надо читать – вот пусть и читает. Потому как с машиной прекрасно справляются инквизиторы, а со старофранцузским текстом – только он, Ровный.
Пришлось тормозить у первой попавшейся заправки приличного вида с мотелем в непосредственной близости. И теперь, под желто-синей вывеской ARIS, верный джип поглощал бензин, художник – наоборот, расставался с накопленным в туалете, чекисты отчитывались перед начальством, а Ровный был услан на разведку и за сигаретами.
Разведка, понятное дело, потому как Ровный был максимально осведомлен в иностранных языках. Не помогли даже ссылки на то, что польского он не знает вовсе. Майор логично рассудил, что много лет частивший по закордонным странам Кирилл в любом случае осведомлен лучше всего собрания. Художник скромно отмалчивался.
Результаты рекогносцировки были удовлетворительными.
Рядом с АЗС по левую руку располагалась корчма Wilczy Glod, укрытая в домике с белыми штукатуреными стенами, деревянными колоннами под старину и красной черепичной крышей. Напротив, по правую руку, расположился отельчик, суливший Pokoe Komfort.
Итак, авто, напитавшись калориями, исходило жаром дальней дороги на обочине, а товарищи обратили стопы к месту общественного питания. После, по плану, следовал здоровый четырехчасовой сон. Или, как обещал капитан Быхов, они всем коллективом расстанутся со здоровьем у ближайшего столба, без всяких там оборотней и убийц.
– Что еще за Вильчы… черт, Вильцжий глод? – поинтересовался капитан, разглядывая окна в веселеньких цветочных каймах.
– Волчий голод, надо полагать, – перевел антиквар.
– Ну вот, а говорил, что по-польски не разумеешь.
– Я и не разумею. Надеюсь, про Pokoe Komfort уточнять не надо?
– Волчий голод – это как раз про меня! – Бецкий аж носом повел, впитывая близящиеся запахи провианта. – Вы как, путешественники, не прочь от души пожрать? Тем более господин антиквар угощает.
Скуповатый Кирилл хмыкнул. Обстановка как-то не располагала к проявлениям фирменного жлобства, что, к антикварову удивлению, не доставило ни малейшего душевного дискомфорта. В любое другое время Ровный обязательно расстарался бы шутника примерно отбрить. Тем более не шутника. Записным гобсеком он не был, но чье-то желание прокатиться на халяву за его счет, да еще высказанное столь нахально, рождало немедленную реакцию. А не пойти ли вам, милейший, в те места, куда Макар телят не гонял, и так далее.
Теперь же никаких вообще эмоций. Ну угощает, ну целое трио, да, майор явственно скалится, и что?
Антиквар грустно подумал об утраченном куске самого себя, с которым ему так комфортно было на протяжении многих лет. Впрочем, следом пришла ожидаемая мысль о наркомане Диме, который едва не загрыз его на Чугунной, о Мишане, чье тело дергалось на клинке в его руках, наконец, о выпотрошенном семействе старого приятеля Петухова. Странно было бы сохраниться при таких вводных в консервированном виде.
А все же грустно стало Ровному. И очень жаль себя.
Себя в кресле с рюмочкой «Мартеля», себя с монокуляром в глазу за оценкой очередного прерафаэлита, скажем, Бретналя[45]. Себя на аукционе «Герман хисторика» или себя на кухне профессора Прокофьева в ходе получения ценной консультации. Да просто себя, увлеченно скупердяйничающего наперегонки с куда более жадным Лешенькой Бронштейном в любимом ресторане «Русская рюмочная № 1», что на Конногвардейском. Ведь ничего этого больше не будет.
Не выйдет теперь, как и прежде, закусывать в Бронштейновой компании. Всегда в уголке мозга будет висеть тот сраный факт, что Алексей был в его квартире за три минуты до того, как Мишаня окончательно слетел с катушек. Кресло погублено саблей, а всякое новое будет напоминанием, почему его пришлось покупать. И так далее по всему абонементу, начиная с проклятого французского текста, который пламенем горел в сознании с того самого момента, когда Петухов его подсунул. Заканчивая им же – манускриптом.
Сержанта и Пивника тоже жалко. И жен их, которые пропали ни за что, прицепом. Но себя все-таки сильнее. Потому что своя рубашка ближе к телу.
«Вот ты, Ровный, а! Нашел о чем горевать! Какой коньяк, какое кресло! В живых бы остаться! А с этим у нас серьезные проблемы», – пронеслось в голове антиквара, а вслух он сказал невпопад:
– Просто поразительно, сколько может случиться меньше чем за неделю.
И все с ним согласились, хоть и странный это был ответ на предложение пожрать всем хором за его счет. Похоже, одинаковые мысли вертелись сейчас в головах его спутников. По крайней мере, в головах инквизиторских. О чем думал художник Понтекорво, угадать было никак нельзя.
Согласившись, компания вступила под кров «Волчьего голода». Интерьер был настолько попсовый, что даже казался милым. Оленьи рога над первым камином и колесцовый пистолет над вторым. Фашины хвороста вдоль стен и вязанки чеснока под потолком. Керосиновые лампы и ржавые весы на полках. Все было как-то…
– Дешево, но с понтом, – поставил общий диагноз Быхов. – Пистолет, видал, какой?
– Подделка, причем дрянная, – уточнил диагноз антиквар.
Бецкий оказался более реалистичен.
– Фигня! Главное, пахнет вкусно, так что голодными не останемся!
И с этим тоже все согласились.
Переговоры о заказе доверили вести Ровному, вновь апеллируя к его опытности и знанию закордонных наречий. Официантка, что была одета фольклорно, вмиг распознала в собрании россиян, хотя Кирилл изъяснялся по-английски предельно чисто и не без претензии на оксфордский выговор, а остальные сидели, набравши в рот воды. Распознав, девушка страшно изумилась тому, что целый квартет русских мужиков упорно не желает заказывать водки. И даже от пива отказывается.
Что-то тут было не так – в этом девушка проявила завидную догадливость. В чем именно заключался непорядок, к своему счастью, она так и не узнала.
– Нарежусь, братцы, – пообещал капитан. – Когда все закончится, вернусь домой и нарежусь. Всех приглашаю, ты как, товарищ Понтекорво, поддержишь компанию?
– Не думаю, что смогу, – ответил художник, пристраивая свою непростую тросточку к столешнице.
– Чего так? Здоровье не позволяет или по идейным соображениям?
– На здоровье не жалуюсь, ротмистр. Просто для меня эта дорога, по всему выходит, без обратного билета.
Быхов пару секунд размышлял над идиомой «без обратного билета», а потом догадался и возмущенно сверкнул очами.
– Да ну тебя, придумаешь тоже! Что за упаднические эти самые?
Бецкий, без всякого смысла листавший меню с заманчивыми фотками еды, протянул:
– Насчет дороги. Не будет ли любезен многоуважаемый джинн ввести нас в курс дела. Детально. Пока заказ не принесли, пока мы спать не завалились и так далее.
С минуту пришлось истратить на пояснения, кто такой многоуважаемый джинн и отчего майор обращается к Понтекорво столь странно. Дедушка, хоть и жил на свете очень давно, а советских мультиков не знал вовсе. Когда все прояснилось, вредный старик пошел в отказ.
– Нет, джинн не будет. Пока рано. Во-первых, мы все устали, что скажется на восприятии, да и на изложении. Все-таки я старый человек, и бодрость моя далеко не та. Во-вторых, и это главное, господин антиквар еще не закончил с книгой. В ней, я полагаю, есть кое-какие ответы. Вам же не так много осталось, господин антиквар?
– Хватит мне господинкать через фразу, честное слово! – Ровный даже слегка вспылил, до того его успела утомить древнемодная манера выражаться, которой щеголял художник.
– Как же вы предпочитаете, чтобы я к вам обращался? – седые брови недоуменно сложились домиком.
– Да хоть «эй, ты» – оно все попроще! – Кирилл откашлялся и, слегка устыдившись мгновенной вспышки, произнес. – Гх-м, простите, вспылил. А с книгой я почти разобрался. В машине читать неудобно, телефон, где у меня словарик, в одной руке, листочки эти – в другой, трясет, ну вы понимаете. Но, в общем, еще часа три-четыре. Не художественный перевод, конечно, но в чем дело – усвою.
– Чудно, господ… Кирилл, как вас по батюшке?
– Кирилла вполне хватит.
– Чудно, – повторил Понтекорво. – Отвечая на ваш вопрос, господин майор, как только наш спутник осилит текст, я сразу расскажу все, что знаю. Насколько это возможно, конечно. В необходимых деталях.
– В необходимых? Кто будет определять уровень необходимости?
– Простите, но – я. Кое-что совершенно излишне и никак не поможет делу.