Кутилье лучников, определенные конвойными, зачесали в затылках. Парень с изувеченным лицом, весь в запекшейся крови, бился в путах, грыз кляп и злобно мычал, вращая безумными глазами.
– Задачка! Ноги развязывать нельзя – беды не оберемся.
– Нельзя, – согласился второй. – Хотя, может, взять на растяжки, как лошадь?
– Вернее будет взвалить на плечи и отнести, вот как он есть.
– Не надорвемся?
– Ништо, чай, не надорвемся. Чего в нем весу – кожа да кости.
– Шевелись! – раздался ободрительный рык Уго.
И вот бойцы уже взвалили извивающееся тело, зашагав вслед рыцарям. Рыцари же держали путь прямиком к торцевым дверям, через которые конюшня сообщалась с домом бургомистра.
Расквартировался отряд выше всяких похвал с точки зрения тактической, зато с заметными потерями комфорта. Предупредительный доктор говорил, что готов похлопотать насчет постоя у добрых бюргеров, но де Ламье эту благородную идею зарубил.
– Разделяться не будем. Встанем здесь, все вместе!
«Здесь», на которое немец указал широким жестом латной руки, оказалось обиталищем покойного бургомистра вместе со всеми прилегающими постройками. Например, дом очень удачно имел прямой выход в городские конюшни – длиннейшее здание, пристроенное сзади к ратуше. Было там пусто, гулко и как-то затхло, по крайней мере пока помещение не заполнили десятки коней и бойцов.
Петроний и его ребята заняли флигелек, который примыкал к воротам. По всему выходило, что здесь должна была жить прислуга, каковой не обнаружилось. О таком безлюдье в одном из самых богатых домов города стоило подумать. Но, если учесть, что даже бургомистр не пережил чумы, что могло уберечь от безвременной кончины персоны попроще? Филипп решил пока не забивать голову, а какие мысли посещали хитрого итальянца, то всем было невдомек, помимо его самого. Наверняка жирный кабатчик по своему обыкновению думал об одном, опасался чего-то еще, а подозревал все остальное и всех остальных.
Рыцарь шагал через маленький садик во дворе, рядом скрежетало и позвякивало, знаменуя присутствие де Ламье, аккомпанементом выступали злобные стоны связанного паренька, бившегося в руках кутилье. Кутилье, понятно, матерились.
– Хоть бы доспехи снять! – посетовал Филипп, силясь почесать подмышку через кольчужное полотно и дублет. – Вымок весь, в сапогах хлюпает и вообще!
– Ты ноешь, как Жерар. Слушать противно, тьфу, – Уго, поспевший сменить армэ на суконную шапочку, гневно потряс головой и не постеснялся плюнуть под ноги.
– Сутки в броне! Сутки! Любой разноется! Полчаса что-то решат?
– Может быть, все. Надо, надо первыми тряхнуть докторишку…
– Стой, стой, осади коней! Скажи толком! – де Лален поднял руку, все еще облаченную в стальную рукавицу. – Ты кому-то не доверяешь? Кому именно? И почему?
– Я никому не доверяю. Королевский поверенный с его рыцарским словом влез к нам, как намыленный, а…
– Что «а»?! Что «а»?! Сира Жана Синклера к нам пристегнул приказ Его Светлости! Он же не сам, да и бился вместе с нами честно.
– Не сам – куда как удобно. Приказ Его Светлости, а с сира Жана и взять нечего. Подумаешь, порубать топором парочку мародеров и добраться в теплой компании до самого пограничного города, откуда ни один гонец не возвращается, – удобнее не придумаешь! Мой толстозадый коллега того краше вместе с доктором-тихарилой. Объяснениям их цена – дерьмо. Возникли в нужное время, в нужном месте – как в сказке. Я, извини, в такие случаи не верю. И будь ты хоть вот настолько умнее, – де Ламье растворил латную клешню на четверть дюйма, – с порога бы мчался пообщаться с еще одним доктором, который по чудесному стечению тоже испанец! И это единственный человек, который был здесь раньше всех, и единственный, кто может пояснить, какого лысого черта здесь вообще происходит!
– Ты и Петронию не веришь? Это, Уго, с перебором даже для тебя! В конце концов, он твой друг, и именно он спас наши тощие задницы в том селе, если ты еще не забыл! – возмутился бургундец.
– Петронию я верю здесь меньше всех! – сказал, как отрубил, де Ламье. – Потому что он не друг ни мне, ни тебе, никому вообще! Он выглядит как жирный кабан, потому как он и есть жирный кабан. Но при этом он самая опасная тварь на сотню миль окрест! Если ты еще не понял, так я поясню дополнительно, уж поверь – я нашего итальянца знаю не один десяток лет, вот так знаю, вот досюда!
И немец чиркнул гранью рукавицы по кольчужному вороту.
– Хватит песен, пришли! Доставай, мессир, из-за пазухи хитрого придворного вельможу! Чую, сейчас пригодится твое умение складно чесать. Выводи его на разговор, а я, если что, с фланга поддержу, – немец остановился перед дверью в бургомистров дом и взялся за кольцо. – Эй, парни! Вы там на постой решили определиться? Тащи сюда ублюдка, да поживее!
Ночную глушь вновь расколол перестук железа, отворяйте, мол, дорогие хозяева, аж тени деревьев прянули в стороны. Ну или так казалось. Отпер им уже знакомый Пепе, который принялся хлопать глазами и неуклюже раскланиваться, а вслед ему снизошел испанец.
Жилище градоначальника было устроено богато и безвкусно, как будто он и все его предшественники стаскивали сюда все ценное, до чего достали руки. Зала на первом этаже хвасталась коврами по стенам, резными сундуками, не менее резными креслами; еще там были шкафы и шкафчики, канделябры настольные и подсвечники напольные, акваманилы на стойках, оружие в нишах, словом, как в сказке – истинная пещера разбойников, где те хранят добычу. Филиппу невольно подумалось, что татя с большой дороги от важного чиновника отличает не столь многое, как могло бы показаться на первый взгляд.
Подсвечники с канделябрами, едва глянув на дорогие эмали, следовало записать в лиможские. Ковры в собрании охватывали географию от Гранады до Гента, сабли, мечи и топоры в стенных нишах – от берегов Рейна, наверное, до самого Багдада – больно затейными изгибами блестели некоторые клинки. Блестели оттого, что на потолке «пещеры» висело сразу два паникадила и оба, невзирая на ночной час, расточительно жгли масло в четырех дюжинах ламп.
«Ждал гостей, спать не ложился», – решил молодой бургундец.
Хозяин в простецком коричневом платье посреди бургомистрова великолепия выглядел случайным бродягой, не пойми как очутившимся в приличном доме. Или не хозяин, а гость… Верную категорию доктора Хименеса рыцарю еще предстояло выяснить.
Испанец легко сбежал с лестницы, что вела на второй этаж, и поклонился.
– Приветствую славных воинов! Отчего вам не спится в такое время? Не нужна ли моя скромная помощь? – на этот раз он излагал гладко без всякого пришептывания, которым встретил отряд накануне.
«Ишь как поет, а у самого все люстры запалены!» – что-то такое выразилось на лице Уго.
Филипп глянул на друга, а потом обратился к доктору.
– Заснуть не выходит при всем желании. И помощь ваша, вестимо, нужна. Да только не нам, а вот этому гражданину. Ведет он себя уж очень громко и, я бы сказал, пугающе, отчего нам и нет никакой возможности отдохнуть с дороги, – де Ла-лен поманил помощников. – Эй, ребята! Предъявите нового знакомого! Вот, доктор, что такое с пациентом?
Кутилье затопотали по полу, оставляя на паркете волглые следы. В их руках бился и хрипел ночной бегун, перевязанный, как гусь на Рождество.
– Вот, извольте. Напал на нас у площади, двинул кое-кому, а потом еще одному. Постоянно рычит, лезет кусаться и как будто вовсе не устает. Верно я говорю, ребята?
– Все так, вашество! – отрапортовал кутилье.
– Истинная правда, никакой устали не знает, не смотрите, что мелкий, вашество! – поддержал его второй. – Избили-то мы его в ответ будьте любезны – да не помогает!
– Ой!!! – сказал Пепе, уронив с грохотом какой-то поднос.
Испанец принялся распоряжаться, как будто не в гостях, а минимум десяток лет владеет этим домом.
– Отнесите его под люстру и уложите на стол. Пепе! Отведи почтенных воинов в людскую и запали камин. Нам подогретого вина. Шевелись!
– Никак невозможно, господин доктор! Коли мы его отпустим – сразу бросится! – возразил первый кутилье.
– Уж я его как-нибудь удержу, – пообещал немец и в самом деле так придавил парнишку к здоровенной дубовой столешнице, что из кого иного и дух бы вон.
Тощему – хоть бы хны. Пока Пепе уводил бойцов, прыгун исправно бился в путах, выкатывал глаза, а пожалуй что и зенки, непрерывно издавая мычание самого кровожадного свойства. В самом деле, пора бы утомиться от таких долгих и бесплотных усилий, но – ничуть не бывало.
– Так-так! Кто это у нас? Эка вы его, славные рыцари, отделали, мое почтение… – Хименес, не выказав ни страха, ни удивления, ухватил парня за щеки, чтобы повертеть лицо так и этак. – Ну-с, все ясно.
– Ясно? – де Ламье изумился до того, что позабыл прежнее намерение передоверить разговор Филиппу. – Как с этим вот может быть хоть что-то ясно?!
– Вы же не имеете врачебной практики? – испанец отпустил грызущего деревянный кляп юношу и воззрился на Уго. – Вы, как я могу судить, имеете противоположную специальность – поставлять клиентов моим коллегам. Впрочем, ума большого в данном случае не требуется.
– Да поясните толком! – взмолился Филипп.
– Все просто. Это молодой Сорель де Латур-Шерези. У него скончалась вся семья, а потом и он очень тяжело перенес болезнь. Выжил, но, знаете ли, слегка подвинулся рассудком, м-да. Теперь у него приступы, особенно по ночам. Такое бывает.
– Ого, так он из благородных! – воскликнул де Ламье, а его молодой друг только теперь обратил внимание на то, что рубаха, пусть и изгвазданная, сработана из батиста, а по вороту и манжетам из-под грязи проступала мельчайшая плиссировка с вышивкой, явственно указывая если не на благородство, то на достаток уж точно.
– Почтенная дворянская семья, с четырнадцатого столетия проживает в городе. Но, – доктор тяжко вздохнул, – болезнь не разбирает, пред ней все равны: и король и золотарь. Жалко юношу. Последний в роду и, по всему видать, – самый последний. Кто за него теперь пойдет? Хотя, может, его еще и отпустит, а он как-никак наследник. Есть шансы на продолжение славного рода, м-да. Я, правда, не поручусь за целостность половой функции после такого тяжкого течения болезни. Как писал Авл Корнелий Цельс, жар хвори подавляет жар страсти… Постойте, или это не Цельс, а Гален?