Что «в целом», додумать не успели ни командир, ни его напарник Вова. Потому что интерком опять зажег недобрый красный глаз.
– Да! Что… Чего-чего? Говори яснее! Ну, м-м-мать!!! – второй пилот дал отбой.
– Опять?! – Валерий Васильевич мгновенно разъярился, предвкушая, как впрудит начальству паразитку Марианну. – Хрен ей теперь, а не авиация! С волчьим билетом полетит в один конец со следом моего личного пинка на жопе!
Вова молчал.
– Ну?!
– Командир, Юля докладывает, что… А-а-а, короче, похоже, Марианна померла!
– Точно?! Это точно?!
– Я не знаю! – напарник замотал головой. – Я же тут, а они… она – там! Юля сказала, что мертвее мертвого.
Опытнейший Валерий Васильевич не сдюжил, все-таки разгрузив в интерьер припасенный заряд отборного мата.
– Сходить? Я могу!
– Нет уж, теперь я сам! Вова, бери управление. Слава ж Аллаху, что у нас камбуз в носу, пассажир не увидит всей этой беготни. Не рейс, а сплошное недоразумение! Незапланированная, блядь, беременность! Внематочная! Понабирали куриц по объявлению! И ведь лету осталось на сорок пять минут!
Капитан сорвал гарнитуру, которая упокоилась в фиксаторе, расстегнул ремень и встал.
– Ты нас точно не уронишь, а, Вова?
За первым пилотом закрылась дверь.
А потом дверь открылась.
В кабину вошел, а точнее, ввалился Валерий Васильевич. Только вот Вова не вдруг его узнал, а узнав, с трудом удержался от криков постыдной паники. Слишком сильно картинка, виденная три с половиной минуты назад, отличалась от более современного ее издания. Из разодранной щеки командира хлестала кровь. Один глаз не открывался. Вся левая рука не то в порезах, не то в рваных ранах. Кровавая полоса перечеркивала грудь наискось, и ее куда как хорошо было видно через рассеченную форменку.
– Связь! Быстро! – прорычал, прохрипел капитан, хватаясь за подголовник, чтобы втянуть себя в кресло.
Багровые отпечатки на коже. Слипшаяся челка в красной жиже трясется над микрофоном.
– Экстренный вызов! Здесь полсотни семьдесят один! Полсотни семьдесят один! Требую срочной посадки на ближайший аэродром! У нас чрезвычайная ситуация! Чрезвычайная ситуация! На борту трое опасно раненых, на борту трое опасно раненых! Нужна скорая помощь и полиция! Запрашиваю ближайший аэродром! Требую срочной посадки! Здесь полсотни семьдесят один!
Описать словами лицо старшей бортпроводницы Юли не получалось. Сказать, что оно было белее снега, – слишком плоский штамп. Белый – это все-таки цвет. Валерий Васильевич скорее оценил бы его как полностью обесцвеченное, случись тогда досуг для столь абстрактных наблюдений. Но для простоты, пожалуй, белое.
Стюардесса стояла, забившись в угол камбуза. Ее поколачивало. Впрочем, учитывая контекст, иная реакция была бы очень странной. Опытная сотрудница бизнес-линий – не матерый офицер спецназа или военный хирург. А контекст – вот он.
Безвольное тело болталось в кресле. Грудь на коленях, голова висит, руки в палубу. Без сомнений, Марианна до сих пор не брякнулась только из-за пристегнутого ремня безопасности. Настолько расслабленным человек бывает или в глубоком обмороке, или… Ну, дальше понятно.
– Чего вылупилась? – зло прошипел пилот.
Вместо ответа Юля опасливо выставила ярко-красный маникюр в сторону кресла.
– Что с пассажиром? И очнись уже! Нам рейс надо закончить! Потом – трясись сколько угодно! Повторяю, что с пассажиром?
– Я-а-а не знаю. Сидит.
– Быстро приняла уставной облик, улыбку на все зубы и ступай в салон! У нас и так уже есть одно ЧП, не хватало клиента перепугать до обморока.
– А, а-а-а, а как же Марианна?
– Разберусь. Кыш отсюда!
Ясный и своевременный приказ творит чудеса. Стюардесса, готовая нырнуть то ли в панику, то ли в истерику, вынырнула. Вынырнув, она отработанным движением поправила прическу, улыбнулась так, что командира продрал мороз – мимическое упражнение куда больше походило на оскал. Поворот кругом, шторка открылась и закрылась, а по салону зацокали деловитые каблучки. Послышался голос, что-то вроде «не желаете ли».
«Совсем другое дело», – подумал Валерий Васильевич, приступая к Марианне.
Приступать было особенно не к чему. Первое прикосновение сказало все. При попытке найти пульс на шее пальцы прошлись по очень холодной коже. Мертвенно холодной. Пульса не было. На всякий случай ухватил запястье – тоже по нулям. Как говорили во времена его армейской юности, «для верочки» он достал из нагрудного кармана модную стальную авторучку с миниатюрным, но очень ярким диодным фонариком. Какой бес его туда встроил – непонятно, но вот пригодилось.
Поднял голову за волосы, прижал шею локтем к стене, пальцем веко вверх, и направленный луч в зрачок. Никакой реакции. Шаг в сторону. Тело опять расслабленно повисло в объятиях ремня.
Диагноз был совершенно ясен без второго слова. Пилот прикинул варианты, каковых оказалось чуть, а если быть точным – всего один. Передозировка. Практические следствия выходили совсем не радужные. Разборка с полицией по прилету, куда девать тело, разборка с начальством дома – караул. Обычный рядовой полет оборачивался жуткой головной болью и занозой в заднице с перспективой разнообразных, крайне нежелательных записей в личном деле.
Валерий Васильевич очень тихо и очень грубо выматерился. Который раз за сегодня. В конце тирады на камбуз возвратилась Юля.
– Ну? – спросил командир, зыркнув в сторону салона.
– Вроде все в порядке. Сидит, таращится, молчит, – рапортовала девушка.
– Вроде! – передразнил ее пилот. – А поточнее?
– Спросила, не нужно ли чего. Они помолчали, говорят – нет. Нет и все.
– Кто «они»? – недоуменный взгляд.
– В смысле – он. Ну, пассажир. А что с Марианной?
Вместо тысячи слов пилот выразительно провел ногтем по шее и скривился, словно у него разболелись зубы. По здравому размышлению выходило, что лучше бы разболелись.
– Слушай сюда внимательно! Ты в салоне была постоянно, спросить больше не с кого. Мне сейчас по фигу, чем и где упоролась эта дура. Я даже не буду узнавать, не принимала ли ты чего-нибудь за компанию. Сейчас надо знать: пассажир в курсе этого нашего бардака? Или хотя бы догадывается?
– Я не думаю. Кажется, нет.
– Это очень ценно. Хотелось бы чего-то помимо этого твоего «кажется». Ты пойми, от тебя зависит, мне сейчас в кабину – рулить или в салон – извиняться от лица фирмы? Так, мол, и так, просим войти в положение. Если он ни черта не видел и не вкуривает ситуацию, а я выйду и расскажу про труп в самолете, получится провал. Если, наоборот, и клиент попался внимательный, а я не выйду и не извинюсь, будет не провал, а полный пэ! Поэтому начинай соображать, кто где ходил, что говорил, как громко и так далее. Ну? И прекрати шебуршать, ради Бога, без твоих нервов тошно!
Юля стояла, прижавшись попой к камбузному шкафу, руки за спиной. Пилот будто бы видел, как девушка от переживаний скребет ногтями покрытие. Раздражало это неописуемо. Надо думать, что у командира никаких переживаний не накопилось за последние два часа!
– Ничего я не шебуршу.
– После ясного и понятного рапорта по ситуации хоть обшебуршись, хоть в раковину блевани, – командирский голос делался все тише, а интонация спокойнее, что для любого хорошо с ним знакомого коллеги служило однозначно нехорошим знаком.
Юля капитана знала. Поэтому, как-то воровато обернувшись, начала докладывать.
– Ничего он не видел. Клиент ваш разлюбезный вообще, если хотите знать, – отморозок. Всю дорогу сидит без движения, пялится перед собой и молчит. Хоть бы почесался, а то как статуя. На все вопросы отвечает «нет». Только с Марианной говорил минуты с две, после чего ее и это самое… накрыло. Так что, как хо…
Двигательная группа исправно гудела.
Слово «хотите» кануло неоконченным.
Потому что девушка округлила рот в точном соответствии с последней буквой «о». И глаза тоже – как две заглавные. Капитан собрался задать четыре вопроса: что еще не так, отчего на камбузе вдруг потянуло канализацией, откуда все эти внезапные меркаптаны и почему, несмотря на ясную просьбу, Юля продолжает скрести ногтями о покрытие дверцы?
Одного взгляда хватило, чтобы понять: в скрежете девчонка не виновата. Руки она убрала из-за спины, буквально вцепившись в собственные щеки, а значит, никак не могла издавать раздражающий звук. Второй вопрос тоже отпал. Из-под юбки по чулочкам текло на туфли. Прямо-таки струилось. Меркаптаны вылетали именно оттуда. Юля протяжно и влажно пукнула, после чего на туфли еще и посыпалось нечто, лишившее командира последних сомнений.
Ясности не было лишь с вопросом номер один: что еще не так? И, конечно, кто, черт дери, продолжает скрестись?
Пилот крутнулся на каблуках и отскочил к буфету.
Из кресла на него, на них смотрела Марианна. Она более не болталась безвольной куклой. Тело ее напружинилось, подалось вперед, насколько позволял пояс, а руки елозили по палубе, издавая тот самый скребущий звук. Юля охнула, рухнув прямо в собственную лужу. А опытнейший Валерий Васильевич, совершенно ошалев от нереальности происходящего, бросился помогать. Помогать Марианне, в которой последний кусок офицерского рационального по прежнему видел опасно передознувшуюся наркоманку, которая, оказывается, не умерла, а значит, нуждалась в срочной помощи.
– Щас-щас-щас, – залопотал командир. – Аптечку надо, пока приляг, надо ослабить ворот…
Он ухватил девушку за плечи, поднял и отработанным движением расстегнул пряжку. В следующий миг она вцепилась зубами в командирское предплечье, вмиг прокусив рубашку. Боль парализовала пилота, а рефлекторные слезы залили глаза, мешая видеть. То, что недавно было Марианной, вскочило, саданув Валерия Васильевича головой в лицо. Ногти с размаху прошлись по его груди, шее, скуле, а потом она швырнула капитана на пол, так что тот улегся валетом с Юлей.
Окровавленное существо заозиралось, глаза навелись на бесчувственную стюардессу. Оно пало на четвереньки и с урчанием рвануло зубами ее горло.