Временами перо руля задевали какие-то твари, и тогда колесо штурвала поворачивалось само по себе, словно на вахте был призрак.
Муромцев думал о том, почему иностранцы не понимают и недолюбливают друг друга.
Почему люди могут быть чужаками в принципе?
Есть факт: людям свойственно делить окружающих на своих и чужих. Даже самые толерантные делают это спонтанно, а потом осознанно стараются исправить то, что считают поведенческой ошибкой.
Во второй половине двадцатого века под влиянием социально-политических обстоятельств (исторически сложившиеся многонациональные общества двух ведущих держав, СССР и США, и последовавшая за развитием транспорта глобализация мировой экономики) людей попытались отучить от ксенофобии. Им принялись внушать, что к представителям другой культуры следует относиться доброжелательно, что следует проявлять максимальную терпимость к крайним проявлениям их обычаев, выходящим за рамки этических норм и законности. Эксперимент провалился, а три поколения общей численностью в полмиллиарда человек оказались психически изувеченными и неподготовленными к жизни в реальном, а не воображаемом социологами обществе, где иммигранты, воспитанные в патриархальных традициях, держались друг друга, не принимали коренных обитателей и тем самым получали значительное преимущество в личной жизни и бизнесе.
Неизвестно, до каких высот истребления цивилизованного человечества дошли бы прогрессивные психологи, не случись Нашествие. Морские перевозки людей и грузов прекратились, а вместе с ними кончилась и трансконтинентальная миграция. Начались вертикальные подвижки крупных участков морского дна, из-за которых возникали землетрясения, цунами и усиление вулканической активности. Стало не до построения глобальной цивилизации. Экономики перешли в мобилизационный режим. Теория единого мира канула в Лету, а политика толерантности уступила место конструктивной ксенофобии. Когда чужие лезут из воды и едят людей заживо, их враждебность трудно игнорировать. В защиту устаревших воззрений не работал даже дискурс общечеловеческих ценностей, потому что пришельцы не были людьми, а их геномы не имели ничего общего с генотипами земных животных. Инопланетяне оказались абсолютно иными. По всем параметрам. Без исключения.
Оказалось, что чужаки существуют.
Оказалось, что они смертельно опасны.
Само собой и сразу выяснилось, что свои должны объединиться и дать организованный отпор пришельцам, потому что инстинкт самосохранения находится рядом с инстинктом ксенофобии. Что ксенофобия это часть самосохранения и есть, а те, кто прилагал усилия её вытравить, потеряли в жизнеспособности и сильно проиграли в социализации. Быть толерантным стало немодно, зато придерживаться старых традиций сделалось почётно. Общество Реального мира заметно отличалось от общества Идеального мира. Чем ближе к морю, тем лучше это было заметно. Инопланетяне не оставляли шансов считать иначе. Сами они превосходно сосуществовали в союзе трёх биологических классов – амфибий, насекомых и бактерий, но у себя в воде они были своими, а все, кто населял сушу, чужими. Они не пробовали установить с человечеством контакт, а заняли Мировой Океан и жили в нём, истребляя всех, кто пытался помешать или просто оказывался рядом. Людям тоже всё стало ясно с пришельцами, и быстро сделалось понятно, как себя вести.
Столкнулись две цивилизации разумных всеядных хищников, из которых автохтонная была представлена одним видом, а инвазионная тремя различными классами. Только индивидуумы с нарушениями психики считали чужаков равными себе. Такие девианты могли выжить лишь вдали от предмета обожания, потому что гибли при первом контакте с ним. В центре континента встречались люди, исполненные любви к пришельцам. Иногда они отправлялись в далёкие края, чтобы познакомиться поближе, и пропадали. Возможно, среди инопланетян тоже встречались особи с отклонениями, в зоне тумана старые и больные амфибии селились по соседству с людьми, но достоверными сведениями об их мотивации земная наука не обладала.
Чужаки оставались чужими, несмотря на все усилия их понять. Проблемы толерантности решала пуля. У пришельцев точку в общении ставил телепатический приказ, вслед за которым в ход шли зубы, клюв или нейротоксин, в зависимости от классовых особенностей.
С иностранцами дело часто обстояло так же.
«Всё правильно сделал», – в памяти Дениса промелькнули оборванцы из трущоб, странная островитянка, калека и амфибия. Возникли перед внутренним взором и растаяли. Муромцев почувствовал освобождение.
Он стоял на палубе, неподвижный, окружённый светом звёзд и океана, в центре Космоса, предоставленный самому себе и, исполненный внутренней силы и свободы воли.
«Моё место здесь», – думал он.
Негромкий стон, испущенный какой-то теплокровной тварью, прервал его медитацию. «Белуха», – почему-то пришло на ум, хотя дельфины не издавали подобных звуков.
Денис перегнулся через леер, вгляделся в мерцающие воды. Море снова исторгло стон. Казалось, оно взывает о помощи. Течение гнало тело вместе с яхтой, но дрейфовали они с разной скоростью.
Когда Денис сообразил, а сухопутному гражданину на это потребовалось некоторое время, что маячок среди хаотичной флуоресценции моря является стробоскопическими вспышками огня поиска на спасжилете, он ворвался в кают-компанию и заорал:
– Подъём! Человек за бортом!
Когда его перенесли в салон, человек снова застонал. Он долго пробыл в воде и сделался холодным как мертвец. Кожа стала морщинистой и бледной, она не отогревалась, хотя Паскаль и Миксер изо всех сил растирали её руками, смоченными спиртом.
– Не выживет, – скорбно покачал головой да Силва.
Смольский вколол спасённому раствор глюкозы, чтобы поддержать сердце. Кок сварил кофе, щедро плеснул коньяка из капитанских запасов и попытался напоить беднягу, но тот не реагировал.
– Утопленник, – сказал Ганс.
Так его и называли до самого вечера, пока моряк не очнулся и не набрался сил для членораздельной речи. К этому времени кличка приклеилась.
Утопленник был матросом с брига «Элизиум», ходившего под командованием капитана Аякса Константиноса. Грека знали на «Морской лисице». Знали многих из его команды. Утопленник своими глазами видел их смерть.
– Упокой Господь душу моряка, – промолвил Ганс, а Паскаль и братья да Силва перекрестились.
История была незаурядной даже для здешних вод и страшна как сама смерть. Третьего дня «Элизиум» сел на рифы возле банки Оранжерея, крупной искусственной отмели, поднятой пришельцами для аграрных целей. Возвращались с лова. В Оранжерее прекрасно поживились радужными кораллами, песчаным чесноком и морским горохом. Обирали край отмели, отпугнув наутилусов и амфибий взрывом ручных гранат, а потом кидая для профилактики, когда аквалангисты садились в шлюпку. Способ затратный, но надёжный – на второй день твари даже близко подплывать не решались. Дайверы работали с рассвета до темноты, делая необходимые перерывы, чтобы не тратить время на декомпрессию. Когда контейнеры в трюме были набиты, барометр показал падение. Тогда подняли якорь и на моторе стали уходить с мелководья, но не успели.
Шторм выбросил судно на рифы. «Элизиум» пропорол днище о камни и так крепко сел на них, что вода в трюме не поднималась выше ватерлинии. Затонуть не позволяла скала, но и сойти с неё не представлялось возможным. Когда шторм кончился и волнение улеглось, стали осматривать повреждения. Пробоина была большой, из клочьев стеклопластика торчали сломанные рёбра шпангоута. Пользуясь отливом, можно было успеть наложить заплату, откачать воду и, дождавшись прилива, стащить судно с камней.
Переход от крупных неприятностей к гибели возвестили морские обитатели. Среди них поднялась невообразимая паника. Слева по борту рыбы принялись выскакивать из воды, словно удирая от опасного хищника. Они делали это все разом, на большом участке, который, однако, имел пределы. На рыбёшек метнулись чайки, но вскоре, издавая тревожные крики, ринулись прочь, а вода у самого борта начал как будто портиться и мутнеть.
Огромная масса бактериального мата поднялась из глубин возле сидящего на рифе «Элизиума». Море словно обмелело. На полмили, не меньше, простиралась не имеющая чётких очертаний бурая поверхность. Бактериальный мат уловил ментальный сигнал потерявшей ход потенциальной добычи и всплыл поохотиться.
Люди кинулись прочь от борта. Полезли на ванты, на скалы. Тут и началась телепатическая атака.
Утопленник не находил слов, как её описать. Он оставался в сознании, но руки и ноги перестали повиноваться. Он повалился на палубу и своими глазами видел, что вытворяет с людьми космический монстр из морских глубин. Он гнал их к себе. Моряки прыгали с мачт, лезли через планшир и исчезали. Утопленник не узнал, что с ними происходит снаружи. Когда команда исчезла, время вокруг застыло. Он лежал, не в состоянии даже моргнуть, глаза пересохли и болели. Мышцы сковало как каменные. В воздухе распространилось удушливое зловоние, он словно загустел и помутнел, звуки сделались приглушёнными.
– Я думал, умру, – невнятным голосом проговорил Утопленник. – Жалею, что не умер тогда, потому что я отправился в плаванье без шлюпки.
Когда его отпустило, глаза почти не видели. Утопленник пробовал в одиночку спустить шлюпку, но обессилел и сдался. Он еле двигался. Дико болела голова. Наверное, воздух действительно был отравлен выделениями чудовища.
– Мат выпускал газовую смесь, чтобы погрузиться, – прокомментировала Рощина. – Там, кроме метана, полно всякой токсичной дряни. Запросто можно задохнуться.
Моряки посмотрели на даму, но ничего не сказали. И продолжили слушать Утопленника, а у того рассказ подошёл к концу.
От отчаяния он бросился за борт. При ударе о воду спасательный жилет надулся, заработал огонь поиска и бесполезный, но обязательный для комплекта радиомаячок. Утопленник помнил море, как закрывал руками лицо, чтобы не расклевали чайки, как по ноге ползла какая-то дрянь и источала огонь. Потом был диван в салоне «Морской лисицы», голоса и жгучая гадость, льющаяся в рот.