Он погрузился без неопрена, чтобы легче было двигаться. В тропическом море оказалось умеренно тепло даже на двадцати семи метрах. Держа в согнутой правой руке заряженное ружьё, а в левой руке фонарь, он прижимал их к телу, чтобы уменьшить сопротивление воды, и расслабленно грёб ластами, наслаждаясь чувством быстро регулируемой подвижности в невесомости. Даже попавший в беду водолаз на время перестал его беспокоить. Дайвер плавно летел, снижаясь вдоль стены. Медленный вдох, пауза, выдох, вдох, задержка дыхания, выдох… Всё плотнее обжимало маску, и Денис поддувал её носом. Движение вод становилось ощутимее, приходилось грести заметно сильнее. Начался знакомый участок с пышнотелыми лесбосами. Муромцев скользнул вдоль карниза. Мельком подивился, сколько же успели обобрать за день, оголённый участок был неожиданно велик. Похлопал по пакету, испуская в воду облако зловонного порошка. Он шарил лучом мощного фонаря по карнизу, искал тело или хоть что-то похожее на следы присутствия человека. Так он доплыл до зарослей морского сморчка и двинулся дальше, рыща по сторонам, идя зигзагами и всматриваясь в бездну Разлома Дьявола. Дно было девственно чистым от людского присутствия. Движение против течения заставляло мышцы ускоренно перерабатывать кислород. Муромцев искал, пока можно было оставаться на глубине, и поднялся на 15 барах в баллоне.
Жозе да Силва на корме протянул ему руку и втащил в кокпит. Капитан был бледен и молчалив.
Младший брат исчез навсегда.
Глава 18
Лаборант проснулся со странным ощущением беспокойства. Он чувствовал, как что-то сдвинулось в мире, пришли в действие какие-то механизмы, но не предполагал, чем бы это могло оказаться. Тревога ощущалась как в ночь после поножовщины в портовом квартале. Будто чуешь неясное и нехорошее – плен, оковы, побои и издевательства, возможно, на всю оставшуюся жизнь. Снился мерзкий эмигрант Полуэктов. Перебежчик на сторону легавых, бросивший свою родину, предатель вдвойне, привиделся не к добру.
Яхту слегка покачивало. В борт плескала небольшая волна. Фосфорический отблеск, как будто лунный, дрожал в иллюминаторе. На нижнем ярусе похрапывал Смольский. Денис ворочался на койке, анализировал своё состояние. На беспокойный сон мог натолкнуть запах мшанок и сказался тяжёлый день. Три спуска измотали, а трагическое исчезновение помощника капитана, вдобавок, угнетало необъяснимостью. Денис признался себе, что ему не жаль Каку. Они практически не общались, но на его примере угроза ныряльщикам проявилась так наглядно, что отбила охоту к погружениям, какие бы удивительные сокровища инопланетного бентоса ни ждали на дне. Поколебавшись, Денис признался, что напуган. Как бы он ни храбрился на людях, наедине, в потёмках каюты, можно было сказать себе правду.
Настроение испортилось окончательно. Денис нашарил в изножье шорты, натянул, не вставая с койки. Осторожно слез. Выскользнул из каюты, наощупь добрался до дверей, вышел в кокпит и замер.
Море светилось. Разноцветные огни на воде окружали яхту и простирались до самого горизонта. Призрачные сполохи разбегались синхронно, словно кто-то включал по цепи миллиарды тусклых лампочек. Они загорались и гасли, будто управляемые гигантским процессором или Верховным Надмозгом, но лаборант понимал, что светящиеся организмы реагируют на примитивные раздражители, время фосфоресценции мимолётно и от этого мириады действуют все разом, но не сообща и их никто не координирует.
Он поднялся на палубу. Махнул стоящему на вахте Миксеру, который держался за леер и время от времени задумчиво плевал в воду. От плевков расходилось радужное сияние, которое тут же гасло. Муромцев тоже сплюнул. Разбежались огни, словно маленькая, но плотная гирлянда ждала сигнала. Денис повторил. Планктон отозвался, как электронная игрушка, ткнул в неё пальцем – мигнула. Денис поднялся на полубак, подошёл к матросу.
– Видел такое? – спросил по-английски.
– Да.
– Только здесь так ярко светится или везде, как сезонное явление?
Миксер долго не отвечал, потом сплюнул за борт. Нелегко было морскому волку понять петербургский английский, на котором пытался объясниться русский водолаз, а, может, просто не сообразил, что ответить, и вскоре позабыл об этом в тупом оцепенении.
Они стояли, думая каждый о своём. В чёрном небе сверкали тропические созвездия, светились ходовые огни, да серп молодой луны торчал рогами вверх, практически, как на куполе мечети, словно шайтан добрался до горних высей, чтобы вступить в решающую схватку со святым воинством.
«Лезет в голову всякая чепуха», – подивился лаборант и неожиданно для себя замурлыкал под нос, слова лились из глубины души:
Что ты бродишь во тьме одиноко,
Ты скажи, бионист молодой?
Может, ищешь в потёмках добычу,
Ты ответь, бионист, дорогой…
Студенческая песня факультета бионистики, которую Муромцев слышал на ледоколе и сразу запомнил, звучала в люминисцентной феерии тропических вод над Разломом Дьявола и исчезала в ночи, никем, кроме Миксера, не услышанная. Даже любопытная амфибия, случись ей высунуть голову возле борта «Морской лисицы», уловила бы звуки чужой сигнальной системы, которую ни ей, ни её сородичам не понять, ни принять, а можно лишь истолковывать как близость потенциальной жертвы.
Тихо скрипнула дверь каюты, на корме появился изящный силуэт. «Арина вышла курить», – Муромцев следил за ней глазами, не шевелясь. Рощина его не заметила. Щёлкнула зажигалка, силуэт приобрёл объём, огонёк осветил скулы и острый нос. Потух, но осталась оранжевая точка тлеющего табака.
Продолжая изумляться порождённой дивной ночью спонтанности поступков, он легонько похлопал Миксера по спине и скользнул к корме. Босые ноги ступали беззвучно. Рощина ничего не заметила.
Упругий шаг на рундук. Следующий шаг на слани. Ладони разом легли Арине на плечи, сжались пальцы.
Рощина от неожиданности ойкнула, вздрогнула, едва не выронила сигарету и с трудом вывернулась.
– Денис, вы с ума сошли!
– Не я один. Посмотрите вокруг – море бушует огнями, в пучине плавают подводные гады, а над волнами – мы.
– Свечение планктона действительно необычное. А что происходит с вами?
– Я ощутил жизнь во всей её полноте, никогда о таком не думал даже. Вот в какое место вы меня завезли. Здесь жизнь и смерть не то, чтобы ходят рядом или вместе живут, они взаимно дополняют друг друга, как нигде больше, – слова полились из него, больше не сдерживаемые никакими ложно принятыми социальными обязательствами.
Арина зачарованно слушала его, машинально стряхивала пепел за борт, крутила в мозгу что-то своё. Когда она заговорила, голос зазвучал необычно мягко для начальника, выкованного из нержавеющей стали.
– Это вы пели про баяниста?
– Про биониста. Давай на «ты».
Они присели на леер. Отсюда вахтенного не было видно, а, значит, и он их не видел.
– Меня было слышно?
– У меня тонкий слух и ночь тихая.
– Остальные зато спят.
Чувствуя, что сейчас можно, руки Дениса полезли под футболку. Арина не сопротивлялась. Дотянула сигарету, кинула в море. От огонька по воде побежали разноцветные круги, заиграли красками.
– Не надо, – мягко попросила Арина. – После этого мы не сможем относиться друг к другу как раньше. Здесь, на яхте, станет заметно, в институте пойдут слухи.
– Чего там, слухи. О Смольском вообще всякое говорят.
– Он все свои девиации оставляет за порогом института. Нам тоже не надо смешивать…
Муромцев не дал договорить. Губы её оказались узкими и терпко отдавали табаком. Она горячо ответила. Денис закрыл глаза. Так продолжалось долго.
Наконец, Арина убрала голову, перевела дыхание.
– Нет. Нам ещё работать вместе. Тропический рай закончится, а лаборатория останется.
– У тебя в каждой экспедиции так? – проявил неожиданную сообразительность Денис.
Арина помолчала, глядя перед собой, сжала губы, потом отстранилась.
– В каждой. Так что не будем.
– Будем, – решительно сказал Денис.
Рощина сделала попытку вырваться, у неё не получилось. Следующая попытка была слабее, как и её стихающий голос:
– Денис, не нужно… Брат капитана погиб.
– Их дело.
– Нас увидят.
– Сейчас вахта Миксера, – жарко прошептал Муромцев. – Он как собака, ничего не поймёт и никому не скажет.
– Не будем продолжать… – пролепетала Арина и подняла руки.
Денис ловко стащил футболку.
Лаборант оказался прав, об их связи никто не узнал. Миксер не проболтался, а все остальные беспробудно спали. Сам Жозе да Силва от скорби залился по самые глаза ромом и продрых до полудня. Теперь он топал по палубе, рыча на команду и обвиняя Утопленника во всех бедах, начиная со Всемирного Потопа.
«Морская лисица» снялась с якоря и подняла паруса, чтобы покинуть Разлом Дьявола и взять курс к берегам Португалии.
Когда на горизонте появилась тёмная точка, капитан выругался.
– Разразись вода без соли! Кого несут черти прямо по курсу?
Ганс услужливо принёс бинокль. Капитан приник к окулярам и чем дольше всматривался, тем больше мрачнел.
– Какие… принесли… сюда… Ржавый якорь им в клюз! – вот что можно было услышать из глотки пьяного капитана, если не брать в расчёт ругательства.
Точка росла приближаясь. Показался силуэт парусника, идущего к «Морской лисице».
Казаков принёс «LightField-217», подключил кабелем к планшету, выставил резкость, увеличил изображение. Учёные выглядывали у него из-за плеч, силились рассмотреть в мониторе, который показывал лучше морского бинокля, с кем свела судьба.
– Чёрный корабль, – лаборант непроизвольно понизил голос.
– И что? Почему он такой чёрный? – забеспокоилась Арина.
– Энергопоглощающий, наверное, – успокоил её Казаков. – Обшивка нагревается, а под ней размещены конвертеры, преобразующие тепловую энергию в электрическую. По здешней жаре самое то, чёрный железный борт греет как печка.