«Киль! – подумал Муромцев. – Шхуна встала килем на риф? Но это значит… Насколько она погрузилась?»
Он вдруг заметил, что качка унялась. В иллюминатор он увидел, что волны перехлёстывают через фальшборт.
«Железная посудина набрала воды и тонет с ускорением!»
«Мона Лиза» начала необратимо медленно крениться на левый борт. Муромцев одним прыжком оказался возле двери, раздраил и успел выскочить из рубки, пока комингс не накрыло водой и не пришлось вдобавок преодолевать её сопротивление. Он побежал по палубе, вверх, к правому борту. Палуба дрогнула. Цепляясь за камни, судно неспешно сползало под ударами волн и ветра. Оно готовилось лечь на бок и упокоиться на рифе, прикрытое водой, обрастая ракушками и кораллами. А, может быть, впоследствии подняться над поверхностью Атлантического океана, вытолкнутое с участком дна преобразующей работой пришельцев. И остаться на грязном от павшей ржавчины островке печальным напоминанием об упадке человечества, истлевая под дождём и дырявя шпангоутами облупившийся синий корпус, разъеденный в труху солью.
Лаборант кожей почувствовал приступившую к «Мона Лизе» смерть. Он бросил фонарь и нож, пал на четвереньки и расторопно поскакал, как гамадрил, перебирая всеми четырьмя конечностями. Прыгнул к фальшборту, уцепился за леер и в этот момент судно перевернулось.
Глава 24
– Гидроматрос! Тебе доверили шхуну. Что ты с ней сделал?
– Где «Мона Лиза»? – рявкнул старпом.
– Она утонула, – мрачно ответил лаборант.
Его трясло и колотило. С одежды лилась вода. Стробоскопический огонь разбили ещё в шлюпке, он сослужил свою службу и был не нужен.
Капитан и помощник встретили его на палубе. Оба были поддатые, но дружелюбные.
– Рад, что жив? – снова спросил капитан.
– Так точно, – ответил Муромцев, ибо считал, что не подобает жаловаться на судьбу человеку, который недавно приобрёл пистолет с патронами.
– Цени отвагу русских моряков!
– Иди в кубрик, переоденься. Баклажан выдаст тебе подменку, – по-деловому распорядился старпом.
– Помни нашу доброту, – добавил капитан.
Денис хмуро смотрел на них.
– Я хочу увидеть Арину.
– Зачем?
На палубе «Чёрного песца» под прожектором заливающего света Муромцев чувствовал себя раздетым. И хотя длинная рубашка прикрывала передний карман джинсов с пистолетом, одежда была мокрая и облипала. Тем более не хотелось спалиться с оружием, переодеваясь в кубрике у всех на виду.
– Я хочу с ней поговорить.
Пираты заржали.
– Ты что, Гидроматрос, влюбился?
– Ладно, отведи его, – приказал капитан. – Пусть поворкуют. Гидроматрос сегодня посмотрел смерти в лицо. Ему можно.
Старпом сделал каменную рожу. Можно так можно.
– Следуй за мной.
Когда они дошли до трапа, старпом обернулся.
– Жилет можешь снять.
– Я хочу предстать… в первозданном виде, – промолвил лаборант непреклонным тоном.
– В первозданном? Ты хоть знаешь, что это значит?
Муромцев не собирался размахивать руками, разоблачаясь, чтобы не засветить силуэт «беретты» под рубашкой.
– Какая разница…
Старпом не стал пререкаться. Видно, чувствовал свою вину и пропустил Муромцева вперёд. Когда они добрались до лазарета, помощник выставил доктора Жлоба короткой командой:
– Выйди.
Врач вышел, гидроматрос зашёл. Старпом закрыл дверь.
– Я вернулся из бездны моря.
Муромцев тихо подошёл к койке, Арина смотрела на него во все глаза.
– Жлоб сказал, что тебя бросили.
– Нет, меня подобрали, – Муромцев быстро запустил руку в карман, вытащил «беретту», приложил палец к губам: «Молчи!» – Я сидел на рифе и они увидели маячок, – пистолет был на предохранителе, но с досланным патроном. Денис опустился на корточки, вынул магазин, медленно отвёл затвор, патрон упал на одеяло. Рощина не пошевелилась, только наблюдала. – Знаешь, кто подобрал? Миксер сидел на моторе, Ганс командовал. Виктор Николаевич и Михаил Анатольевич были на вёслах по необходимости. Все наши. Ни один подонок не сунулся ночью в море.
Говоря так, лаборант снял затвор с задержки и сопроводил ладонью, чтобы не лязгнул. Зарядил патрон в магазин и вставил в рукоять «беретты». Склонился вплотную к Арине.
– Спрячь, – еле слышно сказал он, доктор Жлоб у дверей мог подслушивать. – Ночью разбери и протри. Смажь любым жирным кремом. Иначе заржавеет. Справишься?
Не удивляясь, не возражая и ничего не спрашивая, Арина сунула пистолет под подушку и глубоко устроила там, затолкнув между матрасом и спинкой.
– Сумею, – одними губами ответила Рощина.
Они поцеловались. На прощание он тихо произнёс три заветных слова, которых она с томительной мольбой во взгляде так страстно ждала:
– Я их убью.
Расставшись с пистолетом, Денис почувствовал колоссальное облегчение. Он спустился в кубрик, где уже сидели на своих койках переодетые в сухое тряпьё учёные и матросы с «Морской лисицы». На переборках тлели светодиоды, шибало в нос топливным этанолом и неграми, но как же там было уютно!
Баклажан выдал Муромцеву залатанную робу, слегка коротковатую, но в плечах по размеру. Нашлись даже резиновые тапки. Негры помалкивали и ни о чём не спрашивали. Они старались вести себя тихо, как мыши, словно белые моряки вот-вот начнут их дуплить в наказание за трусость, а водолаз, которого час назад все считали утонувшим, съест заживо.
К чему-то готовились, ждали.
Боцман вышел и вернулся с литровой бутылью, оплетённой в солому.
Не дожидаясь команды, все подсели к столу, сдвинули кружки. Баклажан разлил поровну коричневую, светлее его кожи, пахучую жидкость.
– Кап-бренди, – объявил он как о чём-то значительном.
И хотя заступавшим на ночную вахту матросам полагалась кружка горячего шмурдяка, настоящего кап-бренди учёные ещё не пробовали.
Муромцев с благодарностью вгляделся в светлые лица.
– Спасибо, мужики.
Пять кружек сдвинулись над столом, глухо звякнув стальными краями. Негры пили, разойдясь по своим койкам и обхватив посудины обеими руками, как напуганные цирковые шимпанзе.
Южноафриканский коньяк мягко вскружил голову. Лаборант почувствовал, как внутреннее напряжение, от которого он трясся, улетучивается. Не чокаясь, допили и через пару минут Муромцева окончательно попустило. Он глубоко вздохнул и расслабился.
– Как так вышло, что ни одна чернозадая обезьяна не сунулась за борт? – он медленно обвёл глазами тьму по периметру кубрика, из которой поблескивали белки. – Им действительно наплевать, если я погибну?
– Денис, – вкрадчиво сказал Смольский. – На самом деле, акватическая теория о происхождении человека из водной обезьяны безосновательна. Негры не умеют плавать. Им это несвойственно.
Сенегальские пираты, до сих пор борзые, помалкивали. Пятеро белых людей, вернувшихся из мрака и бушующих волн, держались вместе и перестали походить на пленников. Обострённое животное чувство смены иерархии, происходящей сейчас в кубрике, принудило африканцев к безмолвию.
– Теперь я это понял, – жёстко заявил Муромцев. – Если бы негры умели плавать, они бы так не воняли.
– Дело не в этом, не в гидропитеках, – Казаков откашлялся. – Они побоялись идти на «Мона Лизу» по другой причине. У нас минус один в экипаже. Симон погиб.
Денис помнил, что Симон отправился с Баклажаном осматривать трюм.
– Что с ним случилось?
– В него попали, – вздохнул Казаков. – Лерой засадил ему в спину, когда хотел подстрелить какую-то зверюшку на нижней палубе.
Вот отчего матросня была такая прибитая. Косяки сыпались на команду со страшной силой.
– Лерой, штаны с дырой… – Денис покачал головой. – Вот же дура криворукая.
– Что там был за зверь?
– Не было возможности рассмотреть. Я заперся в ахтерпике и только слышал, как он жрал труп.
– Чей труп?
– В машинном отделении болтался покойник. Не знаю, кто это был. На «Мона Лизе» мне встретилось много странного, – лаборант не стал вдаваться в подробности и только добавил: – Хорошо, что она утонула.
Ганс с интересом прислушивался к русской речи и как будто даже разбирал что-то. Кок поразительно быстро учился языкам.
– Негры считают, что зверь в трюме наводит порчу, – сказал он по-английски. – Он сделал так, что пули полетели не в него, а в Симона.
– Зверь не был телепатом, – ответил на английском лаборант. – Это Лерой не умеет стрелять.
Ганс зловеще усмехнулся.
– Они считают, что зверь проклял шхуну, чтобы сделать её своим домом. Они чуть не взбунтовались, когда надо было тебя спасать.
– Ублюдки…
– Негры думают, что и ты проклят.
Внимая знакомым звукам английской речи, слегка захмелевший Миксер тоже принял участие в разговоре.
– Вы знаете, чем отличается негр от луковицы? – с трудом выдавил он.
Загадка из уст косноязычного матроса с умственным развитием бультерьера загнала в тупик даже учёных.
– Лук белый? – выдвинул гипотезу Смольский.
Миксер мотнул головой.
– Луковицу дольше раздевать? – предположил Казаков.
Миксер только усмехнулся.
– Вонь от лука со временем улетучивается, – догадался Денис.
Все засмеялись, но Ганс, знавший ответ, отрицательно повертел жалом.
– Когда режешь лук, на глазах выступают слёзы, – с расстановкой объявил Миксер и под конец сжал кулаки.
– А вот это мысль! – громко сказал Муромцев по-русски и обвёл взглядом потемневшие рожи на койках. – У кого моя наваха?
Задул норд. Шхуна изменила курс и стала спускаться в тропики. С каждым днём становилось заметно жарче. Стоять дневную вахту было практически невыносимо. В кубрике работал кондиционер, но и он не мог скрасить весь путь в экваториальную область. Над палубой натянули тент. Из пожарного рукава можно было облиться забортной водой в любое удобное время, но она помогала слабо, вдобавок, была тёплая как кисель и оставляла на теле корку соли. Офицеры стали поговаривать о не слишком скором возвращении в Сен-Луи. Капитан вызвал в свою каюту Казакова и Муромцева и объявил о решении половить на банках вблизи островов Зелёного Мыса.