Положив сцепленные руки на стол и рассматривая их, Окаемов заговорил со сдержанным волнением и подкупающей искренностью:
– Я человек маленький. Всего-навсего бухгалтер в промартели. Но у маленького человека могут быть большие страдания… Все началось около года назад, когда к нам в артель прибыл новый технорук. Человек этот оказался ловкий, знающий, как делать деньги и для государства и для себя. Сперва все шло нормально и ничего нечестного не делалось. Но затем пошли делишки скверные. И, признаюсь, я не сразу в них разобрался. Все понял только тогда, когда он вручил мне первый подарок – пятьсот рублей. Семья у меня немалая – восемь душ. Мал мала меньше. Старшой в этом году пойдет в десятый класс. Мишкой его зовут. И вот с ним-то и произошла вся драма… – Окаемов вздохнул и продолжал: – Получив первый подарок, получил и второй и третий. Словом, в доме появились небольшие, но деньги. И вот однажды жена пристала ко мне с ножом к горлу – откуда деньги? А я возьми и скажи ей всю правду. А Мишка этот разговор случайно услышал. Вскоре он словил меня с глазу на глаз и говорит: «Я комсомолец и не желаю, чтобы отец у меня был вор. Одно из двух, говорит, или ты пойдешь куда следует и все расскажешь, или я уйду из дому…» Да, легко ему это сказать, а каково мне это сделать? Это же означает суд и тюрьму, и семья останется без кормильца. В общем, сын на прошлой неделе ушел и живет у товарища. Говорят, ищет работу. Я пришел к вам, Сергей Дмитриевич, просить совета – как быть?…
Вольский слушал Окаемова несколько растерянно: впервые к нему пришел избиратель с таким неожиданным и сложным делом. Он совершенно не представлял, как можно помочь этому человеку.
– Право, не знаю, что вам и посоветовать, – сказал Вольский. – Я понимаю и вашего сына и понимаю вас. То есть я, конечно, не оправдываю вас…
– Я и сам знаю, что виноват, – вставил Окаемов, – и знаю, что наказания мне не избежать. Но семья… четверо одних ребят…
– Вот-вот, именно это… – Вольский подумал и спросил: – Много вы так… заработали?
– Много не много, а тысячи три перепало.
– А если вы эти деньги внесете одновременно с заявлением в прокуратуру?
– Вы думаете? – Окаемов в упор смотрел на Вольского с таким выражением лица, будто он напряженно обдумывал это предложение депутата.
– По-моему, это единственный выход. И тогда смогу вам помочь и я. Позвоню прокурору, попрошу его отнестись к этому делу не формально, а по-человечески. Ведь и законники не имеют права не подумать о вашей семье.
– Вот именно. Вы это сделаете? Правда?
– Да, да. Твердо вам обещаю.
Окаемов встал:
– Сергей Дмитриевич!.. – Глаза его стали влажными. – Вот чувствовал я, что встречу здесь человека, которому можно сказать все. Огромное вам спасибо. Я еще зайду к вам, как сделаю все по вашему совету. Можно?
– Обязательно. Я прямо при вас и позвоню кому надо.
– До свидания, Сергей Дмитриевич… – Окаемов направился к двери и вдруг остановился. – Чуть не забыл. Тут такая еще беда – ушел-то я к вам в рабочее время, могут в артели шум поднять. Не дадите ли мне записочку, что был я у вас на приеме? Очень прошу.
– Это можно. – Вольский придвинул к себе депутатский блокнот и задумался, как писать. – Кому же писать? Директору?
– Да. Председателю промартели имени Первого мая…
– Так… Председателю промартели… имени… Первого… мая, – повторял вслух Вольский, надписывая адрес.
– А знаете, почему я решил идти именно к вам? (Вольский оторвался от записки и слушал Окаемова). Вспомнил, как вы, выступая перед избирателями, – он и это вычитал в старых газетах, – сказали, что у депутата не может быть дел больших и малых, все – большие!
– Ерунда! – резко произнес Вольский и положил ручку на стол. – Я этого никогда не говорил!
– Как не говорили? Что вы, Сергей Дмитриевич? Я же сам слышал. – Окаемов улыбался.
Но в выражении его лица Вольский видел непонятный испуг.
– Да вот так – не говорил, и всё. Это в газете такую чушь написали! Я говорил совсем другое: что для депутата не может быть разделения избирателей на людей больших и маленьких. Людей – понимаете? – Вольский разозлился. Он вдруг вспомнил эту историю, как ругался с газетой, как редактор обещал поместить поправку и не поместил. Одновременно ему вдруг и этот посетитель показался в чем-то неприятным, а его дело какой-то достоевщиной для бедных. – Вот так… И если у вас там в артели заговорят по поводу вашей отлучки сегодня, пусть мне позвонят по телефону, я скажу все, что надо. Писать не обязательно.
– Хорошо, хорошо, – поспешно согласился Окаемов. – До свидания.
Окаемов вышел из кабинета злой и растерянный. Идя сюда, он предусмотрел многое, но никак не ожидал, что его план сорвется из-за недобросовестной работы какого-то газетного репортера. Он успокаивал и утешал себя тем, что все же польза от этого визита есть – он повидал и поговорил с человеком, ради которого сюда послан. Это ведь все пригодится.
Окаемов вышел на улицу. У подъезда, сверкая на солнце лаком, стоял темно-синий ЗИМ.
«Наверно, его машина, – решил Окаемов. – Надо проверить».
– Дорогой товарищ, – обратился он к шоферу, – вы, случайно, не с нашим депутатом ездите?
– А что такое? – насторожился шофер.
– Да вот был сейчас у него на приеме. Горе у меня – сына потерял. Велел мне в субботу заявление принесть. Что Вольский и что Сергей, это помню, а как по батюшке – не знаю. Спросить не решился. Неудобно, вроде…
– Дмитриевич.
– Вот спасибо, дорогой. Ну да, Дмитриевич. Как выбирал его – помнил, а тут враз вылетело.
– Бывает…
«Так. Машина – его, – думал Окаемов, медленно идя по улице. – Номер десять сорок семь… десять сорок семь. Водителю лет тридцать. У правого глаза маленький шрам. На разговор идет…»
Потапов уже давно имел в виду депутатские приемы Вольского и сейчас торопился в райсовет, чтобы посмотреть, в какой обстановке они проходят и не может ли здесь оказаться удобная щель для врага.
– Товарищ начальник, можно вас на минуточку?
Потапов сделал вид, что ничего не слышит, и обернулся, только открывая дверь райсовета, – его звал сидевший в машине шофер Вольского.
– А, товарищ Ильин! – Потапов вернулся к машине. – Здравствуйте. Что нового?
– Сейчас подходил ко мне гражданин – интересовался отчеством профессора. Сказал, что был у него на приеме насчет пропавшего сына и что ему надо заявление профессору писать.
– Так, так. И давно это было?
– Ну, минут пять как ушел.
– Куда он пошел?
– Вон туда. Откуда как раз вы шли.
– А как он выглядел?
– Да ничего особенного. В сером пиджаке, брюки в сапоги.
– Так… так… – Выработавший в себе привычку запоминать все, что попадается на глаза, Потапов вспомнил, что на перекрестке он только что повстречал рослого человека в сером пиджаке и как раз заметил, что был этот человек в сапогах, но лица человека память не отметила. – Спасибо, товарищ Ильин. Подумаем…
В очереди к Вольскому оставалось четыре человека. Потапов подсел пятым. Примерно через час пришел его черед, и он вошел в кабинет. Увидев его, Вольский нахмурился:
– Ну а вы что будете просить?
– Все то же, Сергей Дмитриевич, – улыбнулся Потапов. – Настороженности.
– Может, поставим сюда часового с винтовкой?
– Пусть лучше часовой этот будет у вас внутри, – сухо сказал Потапов и, помолчав, спросил: – Кто же из интересных людей был у вас на приеме сегодня?
Вольский удивленно поднял брови:
– Ну, батенька мой, додумались. Как всегда, много разного народу. А что такое.
– Да, так… пустяк. Один посетитель выяснял у вашего шофера, как зовут вас по отчеству. Сын у него пропал, что ли?
– Не пропал, а ушел… Странно – здесь он все время обращался ко мне по имени-отчеству.
– Он был в сером пиджаке и в сапогах? – быстро спросил Потапов.
– Да, да.
– Ваш избиратель?
– Да. Бухгалтер из промартели… – Вольский заглянул в блокнот. – Из промартели имени Первого мая.
– А как его фамилия?
– Фамилия? Он не назвал. Не успел назвать. А мне спрашивать было неудобно – он мог подумать не то, что надо. Я должен был написать ему записку, потом передумал.
– Какую записку?
– Что он был у меня на приеме. Он ушел ко мне в рабочее время.
– Он у вас справку просил?
– Да.
– А почему же вы передумали?
– Да так. Разозлился… совсем по другому поводу.
– Можно узнать, по какому?
Вольский рассердился:
– Ну, это уже не имеет никакого отношения к тому, чем вы занимаетесь!
2
Адалия Петровна встретила Окаемова неожиданной и страшной новостью:
– Вас тут целый час человек дожидался…
Окаемов медленно повернулся к хозяйке дома. Выражение его лица было таким, что она растерялась.
– Не беспокойтесь, дорогой Григорий Максимович, – залепетала она. – Он у вас много времени не отнимет. Это наш сосед. Тут я во всем виновата. Нечаянно сказала ему, что вы пишете, и он хочет рассказать вам что-то очень важное…
Окаемов перевел дыхание, облизнул пересохшие губы.
– Адалия Петровна, – заговорил он хриплым от злости голосом, – я бы просил вас и самым решительным образом – не делать мне базарной рекламы! Я же по-русски говорил вам – мне тихий угол для работы нужен! Иначе я бы остановился в гостинице. Мне нужно работать, а не болтать с вашими соседями! Ну как вы могли…
Окаемова прервал решительный стук в дверь.
– Это он, – шепотом произнесла Адалия Петровна. – Григорий Максимович, родной мой, ну, ругайте меня, старую дуру. Но не гнать же человека. Сосед. Поговорите с ним хоть несколько минут.
Дверь открылась, и в комнату вошел плотный мужчина лет пятидесяти, с желтыми, обкуренными усами.
– Добро пожаловать! – сказал он самому себе и церемонно, в пояс поклонился Окаемову. – Извините, конечно, но не знаю, как вас звать-величать.
– Заходите, заходите. – Окаемов дружески взял вошедшего под руку и провел к столу. – Садитесь.