В Санкт-Петербурге азартные господа играли в карты "на лучшую певицу". "Проиграешь — отдашь мне своего соловья!" Случалось и такое: давали вольную своему крепостному, если тот обыгрывал барина.
Рассказывали поразительную историю о том, как сели за ломберный столик граф Разумовский и князь Голицын. Уговор был таков: если проиграет князь, то его жену Марию Григорьевну берет к себе граф Разумовский. Сама Мария Григорьевна наблюдала за той игрой, ничуть не оскорбившись тем, что поставлена на кон. Более того, когда выиграл Разумовский, она не без кокетства проговорила: "Ну что ж, долги надо отдавать!" — и охотно шагнула к Разумовскому. Эти Разумовские! Сколько о них разных историй, а еще больше слухов ходило по России!
…Между тем Александр Андреевич Безбородко во время бесполезной игры обдумал кое-что и вызвал к себе Николая Львова. Дело в том, что императрица пожелала выстроить домик-дачу для любимого внука Александра. Не глядя на некрасивое лицо Безбородки, она говорила:
— Александр Андреевич, знаешь ли ты, что я сочинила "Азбуку" для своего любимца, придумала изречения? Написала, что все люди родятся голыми и по рождению равны. Совсем как Руссо!.. Азбука моя начинена картинками, а цель ее — раскрыть ум для внешних впечатлений, возвысить душу и образовать сердца. Ах, что за характер у моего Александра! Ему неведома досада или упрямство, он всегда весел, щедр, послушен и всегда занят, ни минуты праздности. Никто не доставлял мне такой радости, как он.
Безбородко кивал головой, выражая одобрение. А императрица высказала новую идею:
— Хочу я еще, чтобы ты, батюшка, нашел такого умелого человека, который бы делал настоящие корабли, но не большие, настоящие, а как бы для отроков. Больно хорош внук мой. Помнишь, какие стихи сочинил Державин в день его рождения?
Гении к нему слетели
В светлом облике с небес,
Каждый гений в колыбели
Дар рожденному принес:
Тот принес ему гром в руки
Для предбудущих побед;
Тот — художества, науки,
Украшающие свет…
— Отменные стихи, ваше величество, — одобрил Безбородко.
— А я, между прочим, писала нравоучительные сказки для внуков. Хорошо, кабы тот архитектор отразил сие в той даче… Ты уж постарайся, чтобы он нашел тем сказкам применение, — напутствовала она секретаря.
Безбородко решил, что поручить это дело надо архитектору Львову, и тут же послал гонца.
…В тот час, кинув сюртук, Львов схватил бумаги, которыми всегда был полон стол, всю груду сунул в шкаф, с дивана стряхнул крошки; чашки, из которых по ночам пил чай или кофе, отнес на кухню. Он ждал Машу. Вдруг забежит его драгоценная тайная женушка?
Огляделся. Пыль покрывала зеркало, комод, клавесин, — тряпку в руки, и все блестит! Купленные на Невском любимые ее сласти — на стол, в серебряную плетенку, зажечь огонь в камине! — все готово к встрече Маши.
Раздался условный звонок, открылась дверь, и она в его нежных руках! Но не такова Маша, чтобы с первой минуты жаловать-миловать муженька. Вот она пьет чай, манерничает, будто в гостях, а потом начинает выспрашивать про дела и новости. Что делать? Русская женщина весьма отягощена традициями и поманежить муженька — не любимое ли ее занятие? К тому же она все еще Дья-ко-ва, а не Льво-ва…
— Не получал ли ты, Львовинька, письма из Турции? — спросила.
Он хотел отделаться односложным ответом, мол, получил, однако ей требовались подробности.
— Иван пишет, что в Херсонесе их славно принимал Ганнибал, что он благополучно добрался до Константинополя, был на даче у нашего посла в Буюк-Дере. Не знает, с каких визитов начать в Смирне. Как всегда — будто не на земле живет.
— А еще что?
— Глупые вопросы про здоровье мне задает.
— Отчего же глупые?
— Обычная вежливость, докука. О твоем здоровье тоже спрашивает.
Львов пытается обнять Машеньку, но она увертывается.
— Прочитай, — просит.
Львов не без досады достает письмо.
— Вот, пожалуйста: "Да еще спрошу, здоровы ли те, до которых у тебя столько же нужды, сколько до самого себя". Всякий догадается, о ком идет речь, эзопов язык его — белыми нитками.
— А получил ли он твое письмо, мой привет? — настаивает Маша.
— Конечно. И знаешь, что в ответе? Иван выразился весьма удачно. "Моя рожа ипохондрическая оживала и улыбалась, читая ваше послание"… А далее опять, ваша милость, Мария Алексеевна, величает, называя "Друг" с большой буквы. Вот. "Вручи, пожалуйста, Другу две пары туфелек. Попроси моего Друга, чтобы Он меня не забывал. Он тебя послушается…" — Львов опять пытается обнять, поцеловать Машу, но она нежно отталкивает его.
— Погоди, погоди, милый. Ты еще не сказал мне, каковы твои дела, чем занимался в эти дни. Как твое знакомство с Безбородкой?
— Он благоволит ко мне, — сухо отвечал Львов.
И тут, наконец, воспитанная на сентиментальных романах Маша оборачивается к нему и протягивает руки. Следует поцелуй. Только не думайте, что она выкажет полную силу своих чувств, нет! В ту самую минуту, когда муж готов нести ее к дивану, она спохватывается:
— Я обещала маменьке скоро быть дома, пора уж! Темнеет.
Вскочила и выскользнула из его рук. В этот-то момент и раздались в прихожей шаги и последовал звонок царского гонца. Вот так всегда! Львов взял письмо, а Машеньки уже и след простыл.
Оставшись один, Николай Александрович прочитал записку и громко произнес:
— Не сомневайтесь! Будут вам сказки царицыны в той даче!
Не прошло и месяца, как Безбородко подал императрице проект Александровой дачи. Пряча серые глазки, незначительным голосом докладывал:
— В сей части парка будет представлено царство царевича Хлора, в этой — мостики меж прудами. А тут царство роз без шипов.
— Славно, батюшка. Пусть строит. А корабль, про который я тебе говорила?
— Готов, ваше величество. Совсем как у царя Петра I. Войди, Николай Александрович. — Безбородко приоткрыл дверь.
Львов держал в руках макет новенького лакированного корабля.
— Славно, славно, Львов! — заметила царица. — Жалую тебе с моей руки перстень.
…Пять часов пополудни. Хмарь и мокрый туман стелются над Петербургом. Не замечая сырости, мчится Львов опять к Дьяковым, чтобы вновь пасть к ногам сенатора.
Алексей Афанасьевич с супругой и приживалкой играют в карты, в подкидного. Вчера Машенька загадала: ежели красную карту вытащит из колоды, то в завтрашний день надобно жениху ее идти к батюшке. Во-первых, карта, а во-вторых, Львовиньке императрица подарила перстень со своей руки. Она встречает любимого в прихожей, жмет ему руку, перекрещивает и удаляется, шепча молитву. Спряталась за портьерой и ждет, замирая. Ей уже 27 лет, всех женихов отвергла. Где умная голова у батюшки, неужто матушка не надоумит его? Господи, помоги им с Львовинькой!..
Дьяков на этот раз говорит более мягким тоном, но слова все те же.
— Не могу я благословение родительское дать дочери, Николай Александрович…
Не дослушав конца разговора, Машенька бросилась в прихожую, схватила накидку и побежала, ни от кого не скрываясь, прямо к дому Львова. Открыла дверь своим ключом, через короткое время перед ней предстал муж. Бросились они друг к другу, и в объятии том вылились отчаяние и ужас, любовь и страсть…
Долго в тот вечер, не боясь ни матушкиных, ни батюшкиных угроз, пробыла Маша у Львова. И не в тот ли вечер впервые написала на бумажке "Отныне я Л…", то есть Львова. Во всяком случае, именно тогда Левицкий, их поверенный и друг, взялся за новый портрет Маши. Когда-то, три года назад, Левицкий написал милую, робкую девушку, очаровательную в своем кокетстве. На портрете же 1781 года перед нами спокойная, горделивая, уверенная в любви, в будущем женщина, жена выдающегося человека! Как полновластная хозяйка, она вписывает в тетрадь своего мужа сочиненные ею стихи, а фамилию Дьякова заменяет наконец на фамилию Львова.
Но всему приходит конец, и даже упрямству отца семейства. Сенатор дрогнул и дал свое согласие на брак дочери с Львовым. И по этому поводу собралась вся дружная компания.
— Виват! Грозный прокурор сдался! Вот что значит любовь! Разве не имеем мы тут дела с новыми Ромео и Юлией? Монтекки и Капулетти образумились. Однако упрям старик, ну прямо буйвол!
Так разглагольствовал Капнист, прохаживаясь по комнате вдоль стола, за которым сидели друзья: Дмитриев, Фонвизин, Державин, Львов. Львов — глава сего приятственного сборища, первый заводила и авторитет.
Он всегда читает произведения друзей, скрепляет их собственной печатью, — его чувство стиля, вкус все ценят в том дружеском кружке.
И лучшее свидетельство тому — отзыв Державина: "Сей человек принадлежал к отличным и немногим людям, потому что одарен был решительною чувствительностью… Он был исполнен ума и знаний, любил Науки и Художества и отличался тонким и возвышенным вкусом". Другой современник добавлял: "Мастер клавикордов просит его мнения на новую технику своего инструмента. Балетмейстер говорит с ним о живописном распределении групп. Там г-н Львов устраивает картинную галерею… На чугунном заводе занимается огненной машиной. Во многих местах возвышаются здания по его проектам. Академия ставит его в почетные свои члены".
— Что же растопило каменное сердце нашего тайного советника? — вопрошает Державин. — Уж не то ли обстоятельство, что Николай стал членом Академии наук?
— Как бы не так! — смеется Капнист. — Где наукам тягаться с царским двором? Думаю, истинная причина — в поездке ее величества в Могилев для встречи с австрияком Иосифом II.
Капнист был прав: Екатерина II и Иосиф II должны были встретиться в Могилеве; деловыми переговорами заправлял Безбородко, он-то и взял Львова с собой в ту поездку. Находчивый Безбородко вовремя вставил словечко: мол, хорошо бы в честь такого события заложить храм в Могилеве и назвать его "храм Святого Иосифа", а поручить это дело можно нескольким архитекторам, устроить, так сказать, конкурс. "Славно!" — Екатерина одобрила. Известные архитекторы взялись сочинять проекты. А Львов? Не рано ли тягаться ему с прославленными? Безбородко приказал дерзать. И Львова будто молнией ударило: берись, делай! Самолюбие подталкивало. Он и подал свой проект, Екатерина одобрила именно его план.