Даже человек, приговоренный к вечной каторге, смирится со своей участью, если рядом есть другой человек, готовый разделить его судьбу, подставить плечо. Это сделала Мариетта. К счастью, пираты отправились на дальний промысел. Муж ее, Сальвадор, странствовал, и она без помех ухаживала за Микаэлем. Спустя месяц-два шрам между бровей посветлел, раны зажили, он уже мог спускаться к морю. Плавание тоже входило в лечение знахарки. Он даже начал рисовать.
Энергия Мариетты поражала: казалось, она никогда не спит. Михаил просыпался, а она уже тащила вязанку дров, ставила сети, доила коз. Следом за ней ходили три пса. И все любили Михаила.
Вечерами Мариетта садилась у огня с иголкой в руках и шила мужскую одежду, при этом пела старинные испанские песни. Песню о смотрителе маяка, который полюбил жену капитана; когда ют был в море, маяк не загорелся, и капитан погиб. Так перевела песню Мариетта.
Однажды Мариетта сказала:
— Чует мое сердце, что скоро они вернутся. Будет здесь и господин мой. Они сюда, а Мишель в лес, понял? Сальвадор ревность имеет. Он главный, может увезти тебя, продать в Турции, в Греции.
— Как продать? В рабство?
— Слушай меня. — Она отвлеклась, погладила одну из собак, свернувшихся возле ее ног. — Похоже, ждем щенков. — И продолжала, пронизывая его взглядом: — Я знаю, когда они вернутся! Я всегда чувствую. Сальвадор посылает мне сигнал, я принимаю.
— Как — сигнал? Голубя?
— Ха! Голубя! Из его сердца к моему сердцу весть идет. Пока сиди тихо, а придет время, я сама скажу, когда тебе прятаться.
В ожидании ватаги пиратов Михаил решил сделать ее портрет.
— Мало тебе было того урока? — грохотала басовитая усатая женщина. — А я не боюсь! Я из Лиссабона, откуда храбрый Колумб, я ничего не боюсь, рисуй! Найду, куда спрятать. — И провела рукой по его волосам.
Михаил соскучился по карандашу, краскам и писал быстро; портрет получился отличный. Он, конечно, польстил натуре, омолодил Мариетту. И она, расплывшись в улыбке, 96 поцеловала бумагу, схватила Мишеля, притянула к себе и тут же отстранила. Упершись одной рукой в худое бедро, другой в стол, глядя сверху вниз, подмигнула:
— Эх, кабы не мой господин, — и заторопилась во двор, словно убегая от искушения.
По ночам Михаилу продолжали сниться фантастические сны. Спал он крепко, будто не сон смежал веки, а ожидание сновидений. Во сне плавал в холодной воде, и льдины сжимали его со всех сторон. То, наоборот, снилась комната вся из жемчуга, пол, стены, потолок сверкали розовым и пепельным, а посреди в кресле сидела незнакомка с розой на груди. Но чаще — темная вода, по которой плыли желтые листы, черные лодки, а однажды, склонившись, увидал лицо Ивана Ивановича, будто бы утонувшего, но живого.
И вот в такую-то ночь цепких сновидений, с трудом из них вырываясь, Мишель был внезапно разбужен Мариеттой.
— Вставай, беги! — громко шептала она. — Скорее!
Лишь несколько спасительных секунд уберегли его от встречи с грозным Сальвадором и его пиратами. Выбежав в ночь, он бросился в кусты, а снизу уже неслись нетрезвые голоса, грохали сапоги, трещали мешки с награбленным добром. И тут Мишель сорвался со скалы. Молнией пронзила боль, раздался хруст, и он потерял сознание.
Так бы и смыло его первой большой волной в море, если бы не Мариетта, обладавшая действительно даром предвидения. В ту же ночь, накормив разбойников, она выскочила из дома и обнаружила распятого на камнях Мишеля. Торчала окровавленная голень — открытый перелом. Мариетта мигом обмыла раны морской водой, нашла кусок дерева, привязала к нему ногу. Теперь надо было спрятать бедолагу так, чтобы его не обнаружили. Подхватив под руки, потащила в соседнюю бухточку, где пасла иногда коз и где среди кустов стояло что-то вроде шалаша.
Так обрел он новую обитель.
Как же понять все это? Для чего судьбе было необходимо забросить в лапы пиратов, лишить его золотого Франциска? Оправдание было в Мариетте — судьба подарила ему доброе женское сердце. Теперь он знал, что кто-то из его предков — выходец из Португалии.
Михаил обитал в шалаше среди кустов на берегу. А время наступило холодное, дожди и туманы, штормы и ветер. Мариетта приносила еду, загоняя коз в травянистую бухту. Вода была близко, в роднике, чуть выше шалаша, и Михаил, подпрыгивая на одной ноге или подползая на локтях, набирал флягу. Нога срослась, но неправильно. Мариетта хотя и слыла знахаркой и лечила всю ватагу, но в спешке оплошала и, глядя на ногу красавчика, то и дело качала головой.
Она незаметно перетащила в шалаш его баул, фанерный ящичек с красками, бумагу. Только он вдруг охладел к краскам и целыми днями глядел на море, то бурное, неприютное, то стелющееся закатной гладью, и говорил себе, что никогда не сможет изобразить природу такой, как она есть, и значит, не быть ему художником. Особенно эти мысли угнетали его в туманные дни, когда все предметы вокруг превращались в таинственные призраки.
Деревья, корявые и кургузые, чернели призрачно в белом тумане, а дальше полностью растворялись в чем-то серо-белом, похожем на разведенное козье молоко, которым поила его Мариетта. Как написать этот туман? И красок-то таких нет. А плещущая у ног вода? Сколько в ней оттенков, особенно там, где падала тень на солнечную поверхность. Нет, никогда не стать Мишелю художником под стать Левицкому.
Однажды была ясная, холодная, лунная ночь и в шалаш заползла собака. Легла рядом и, поскуливая, все терлась о его бок. Он погладил морду, но та продолжала скулить и ластиться. Присмотревшись, он понял: собака приползла к человеку, чтобы щениться! Догадался, когда увидел маленький черный комочек возле ног. Через недолгое время — второй, третий. Она скулила, мучилась, щенки появлялись крупные, но с человеком собаке было легче. Михаил гладил ее по голове, поражаясь природным инстинктам. Всю ночь она щенков вылизывала. Шерсть от стараний потемнела, поскуливания ее звучали то утешающе, то сердито. Шестерых щенков разбросала вокруг, а один оказался мертвым, и она отбросила его к краю шалаша.
Утром появилась Мариетта. Увидав собачье семейство, всплеснула руками и заворчала громким шепотом:
— Коломбина, дура, ты что надумала? Утоплю!
Михаил взмолился: оставь хотя бы одного!
— Куда? Чтобы визжал, а они услыхали и нашли тебя? Еще один дурень! — Она возмущалась, не сдерживаясь в выражениях, однако… пятерых щенков побросала в корзину, а одного все же оставила. — Ладно! С ним веселее, но, как прорежется голос, станет лаять, все равно утоплю. — Усатое ее лицо приблизилось. Он поцеловал ей руку, и она охнула.
А Коломбина, эта огромная собака, и ее крохотное существо скрасили ему жизнь, отвлекали от дурных мыслей. Михаилу перестали сниться кошмары, утишились воспоминания о Лохмане, усатом лодочнике, о пиратах, талисмане.
Щенок уже ползал, задние кривые лапки расползались, он напоминал лягушонка. Мастью он выдался цвета тумана, а на круглой мордочке чернели два круглых глаза и черная точка носа. Эти три точки и хвостик, похожий на кисточку, умиляли Михаила. Он брал щенка, прижимал к лицу, вызывая грозное рычание пятнистой Коломбины.
Щенок уже хлопал лапой по морде Коломбину, они устраивали веселые игры, кусали друг друга, и это было радостное зрелище.
— Не хочешь, чтобы я его утопила? — рыкнула Мариетта. — Ну, погоди, зададут они тебе!
Однажды Михаил сквозь кусты увидел рыжую Коломбину и бредущего вслед за ней приземистого плотного человека. Сердце часто забилось, он готов был ко всему, но в этот момент из-за поворота выскочила спасительница Мариетта.
— Сальвадор, ты куда?
— Что тут делает Коломбина? — спросил тот.
— Она разродилась, у нее щенки, не ходи, испугаешь! — и кокетливо обхватила мужа руками. — Сальвадор, скажи лучше, куда собираешься везти свою ватагу? — Она усадила его рядом, прижалась к плечу.
— В Марсель, — отвечал.
— Не в Испанию? А то и я бы…
— В Испанию потом. Пойдем в Марсель, оттуда в Смирну, а в следующий раз — Испания.
Михаил лежал, вжавшись в землю, испанского языка он не понимал, но словам "Марсель, Смирна" перевод не нужен. Неужели в Смирну? Там же Хемницер! Вот бы ему туда! Пираты отправляются на промысел? С того часа в Мишеле, как зерно в земле, стала прорастать мысль, как попасть в Смирну.
В следующий раз со щенком и собакой было хуже. В бухту нагрянула вся компания во главе с Сальвадором. Отшельник не успел спрятаться — он как раз ковылял в укрытие.
Шумная ватага мигом окружила его, белые зубы на темных лицах ощерились, сверкнули кинжалы. И почти в ту же минуту вездесущая Мариетта закрыла его своим телом.
— Заткнитесь! Сальвадор! Все скажу! — закричала.
Но те не обратили на нее никакого внимания. И тогда Мариетта, чтобы охладить молодцов, схватилась за край юбки, сбросила ее, оставшись в одной нижней кофте.
— Сальвадор, я скину с себя все, если вы не уйметесь! Пусть голой видят меня твои люди! — и взялась за край кофты.
Сальвадор выругался, опустил голову и встал в позу разъяренного быка: широкоплечий, коротконогий, он и впрямь похож был на быка, готового к битве. Мариетта, воспользовавшись паузой, захлебываясь, разразилась пронзительным монологом, и вся ватага, почесываясь и сплевывая, отступила. По жестам ее, выражению лица Михаил догадался, что она честно выложила всю его историю. Что-то в ее словах было обещающее, она указывала вдаль, — уж не предлагала ли взять его матросом на судно? А может быть, вывезти и продать в рабство?
И что же? Вечером того дня, хромая, пленник поднялся к пещере и выпивал с ними ром, и слушал их песни.
Вы скажете, что он вел себя слишком легкомысленно? Не похож на того, каким был? О нет, человек, попадая в подобные обстоятельства, вынужден им подчиняться, однако сущность его от того не меняется.
О ДРУЖБА! ПРОЩАЙТЕ
Недоверчивого читателя, а такие есть, на выдумке, как воробья на мякине, не проведешь. Ему нужен факт, подлинный документ. Автор, учитывая это желание, часто приводит подлинные выдержки из документов XVIII века. Эта главка названа строкой из эпистолы (письма) Хемницера. К счастью, в те времена процветал эпистолярный жанр — правдивый, сохраняющий в чистоте события жизни человека, душевные его движения.