Жив честным образом, он весь свой век трудился.
Но умер так же наг, как был, когда родился.
Мишель порывисто обнял его, пугаясь слова "эпитафия", но больной заметил:
— Мало ли написал я эпитафий? Вот еще:
Здесь тот лежит, о ком молчит людская похвала.
Ни племени оставил он, ни роду.
Оставил по себе он только Богу оду
Да добрые дела.
А помнишь басню мою про лестницу, которую хозяин подметал, начиная с нижних ступенек? Мести надобно с верхних ступеней, с верхов… Тебе предстоит еще сие узнать. А теперь иди, я устал. О дружба! Прощайте.
Лицо больного стало ярко-красным. Мишель на цыпочках покинул покои.
Утром местный лекарь не пустил его к Хемницеру, а переводчик уже стоял в дверях и торопил:
— Консул велел скорее! Судно не станет ждать!
Так наш герой, подверженный сторонним влияниям, подобный щепке, увлекаемой морем, в тот же день оказался на русском корабле, чтобы направить свои стопы не прямо в Париж, а в сторону Парижа. Но увы! Минует еще целых два года, пока он туда попадет. Странствующий юноша опять окажется в переделке, теперь уже в Венеции, ибо судно то, как оказалось, направлялось в Венецию.
А пока… Море лежало тихо, будто притаившийся зверь. Ласково поплескивала о борт волна. В мыслях своих Михаил перенесся к Мариетте, как удалось ему вырваться из пиратских когтей. А все же то было славное время! Или в нем говорила авантюрная кровь поручика Спешнева, умноженная на темперамент матери? Тогда, в бреду, он заговорил на португальском языке, а потом, попав в ватагу Сальвадора, какое получал удовольствие от испанских танцев, которые устраивали на палубе пираты!
Он не сбежал от сердобольной Мариетты, а мог бы выкрасть лодку и уплыть в сторону восходящего солнца, но трусливо отбросил эту мысль, задавшись другой загадкой: отчего он так люб женщинам старше себя? Отчего уступает их воле, доброте? Значит, такова судьба, и в будущем ему предстоит ей отдаваться. А рулем будет интуиция, догадка: что подсказывает нутро, то следует и делать.
Вдали показался корабль с черным флагом — уж не пираты ли? Донеслись музыка, гомон, песни. Неужели на флаге изображение красного быка? Уж и впрямь не судно ли Сальвадора? Михаил устроился так, чтобы ему было все видно, а его бы не могли обнаружить с судна, и в памяти его явственно встали картины пиратских странствий.
Был у них бледнолицый матрос с голубыми глазами, тихий гитарист, но мог впадать в бешенство. Сальвадор даст знак — и голубоглазый, более похожий на ангела, чем на разбойника, с белыми длинными ресницами, возьмет гитару, и пальцы его с жаром перебирают струны, все быстрее, быстрее и изощреннее.
Дойдя, казалось, уже до предельной чистоты звука, он вдруг ударит по струнам бледной ладонью — и музыка враз смолкает, а вся ватага продолжает отбивать такт, и тут выходит в круг Сальвадор. В черных кожаных штанах, сапогах с ботфортами, мелкими шажками еле заметно передвигается от одного края палубы к другому, вытянув вперед руки. Все громче и громче хлопки, а "пират-ангел" стучит по оборотной стороне гитары. Но вот он ловким движением взметнул гитару и принялся выводить такую страстную и медлительную мелодию, что с самого дна души Михаила поднялось что-то далекое, давно забытое. За спиной будто выросли крылья уверенности в том, что все будет славно, как надо, только бы не гасла эта страсть, этот потаенный сильный голос, рожденный музыкой! Михаил не отставал, тоже неистово отбивал ритм ладонями.
Вот гитарист умолк, а Сальвадор будто споткнулся, замер… Опять звон гитары — и внезапные повороты, прыжки, буйная чечетка атамана. Ах, что это был за танец! Танцор то становился в позу разъяренного быка, расставив ноги, набычив шею, то хлопал себя по кожаным бедрам, срывал красный платок с пояса и, развернувшись, топтался на месте, отбивая такт.
Картина эта так живо представилась Михаилу, что он взял карандаш, альбом и зарисовал ее.
В это время усилился ветер, рьяный и отнюдь не попутный. Купеческое судно повернуло и, с трудом преодолевая непогоду, направилось к северу. Боялся ли капитан ветра или не желал встречи с пиратами?
После глухой черной ночи судно, как ни странно, оказалось в тихой, прозрачной лагуне: вместо Марселя они прибыли в Венецию.
Здесь нашего героя ждали новые приключения, к которым мы вернемся в свое время.
Однако мечта о Париже ни на минуту не оставляла нашего странника, а, как известно, всякий, кто чего-нибудь страстно желает, в конце концов непременно сие по-лу-ча-ет…
ОСЕНЬ. СКВОЗЬ СОЛНЕЧНЫЙ СВЕТ
Когда дилижанс прибывал к Орлеану, выпал снег. Изрытые дороги, лачуги, дома побелели. Эта волшебная белизна напоминала Михаилу Россию. На сердце стало тревожно, он загрустил при виде деревьев, покрытых легкой изморозью, при вдохе воздуха, пронизанного снежинками.
Звякнул колокольчик, и раздался голос кондуктора:
— Адье! Орлеан! Приготовиться!
Словоохотливый кондуктор заговорил об истории Орлеана, о знаменитой Жанне д’Арк. О том, как король Карл VI оказался не способным править страной, потерял рассудок, и в это время англичане во главе с Генрихом V захватили Нормандию, вошли в Париж и заняли весь север страны. Но необыкновенная, простая девушка Жанна, услышав голоса с небес, поняла, что делать, воодушевила французов, все войско — и началась новая история Франции. "Да, нам есть чем гордиться! — закончил кондуктор. — А теперь, господа, прошу вас подкрепиться в Орлеане — и наш дилижанс тронется к Парижу".
Мишель обошел площадь, взглянул на дом-музей Жанны д’Арк и приблизился к церкви, что стояла рядом с ратушей. Как раз стали бить в колокол. Звуки его были однообразные, монотонные. Пришел на память Новоспасский монастырь — сколько там голосов, какие перезвоны! Бывало, еще идешь по Таганке, а уже слышишь, как зовет, волнует, возвышает душу колокольное многоголосье!
Вспомнился совет Хемницера: глядеть кругом, зарисовывать, записывать. Михаил вытащил альбом, карандаш и зарисовал музей Жанны д’Арк. В руках нет уже прежней скорости, ремесло его ослабло. А потом начал писать дневник. "Подъезжаю к Парижу, но зачем я туда еду — не знаю сам, — делится с дневником своими мыслями. — Жизнь моя катится по крутой дороге. Предсказатель там, в Херсонесе, напророчил, что беды мои от податливого характера, что, если я не выработаю волю, не отточу ум, ничего не добьюсь". Допустим, Мариетта не набивалась к нему в любовницы, но — Эмма, испанка Кора, другие женщины?
Дилижанс подал сигнал, кондуктор помахал рукой, и Михаил поспешно закрыл альбом. Его соседями оказались два почтенных господина, которые вели непрестанный разговор и касался он современной политической жизни.
— Старый порядок изжил себя, наша бедная Франция целых два столетия в руках абсолютных монархов, тогда как Англия…
— Тюрго говорит, что, если бы ему дали пять лет деспотизма, он бы сделал Францию счастливой.
— Деспотия — это тоже абсолютизм, я не согласен.
— И все же, пока была жива церковь, народом можно было управлять, а теперь авторитет ее пал, а веру заменила просвещенная игра ума.
— У нас король — это все, а народ — ничто, но более смиряться с этим никто не желает.
— Если бы король мог отказаться от привилегий аристократов! Но он в их власти. Да еще во власти этой австриячки Марии-Антуанетты! Сколько бродяг ходит по дорогам, какая нищета…
Наш герой смотрел в окно дилижанса, но не замечал ни трущоб, ни бедности. Все покрывал сверкающий легкий снег. Как будет он зарабатывать на хлеб? Гравировать карты, выгодно их продавать. Конечно, сначала устроиться с жильем, а потом уж искать Виже-Лебрен. Из разговора попутчиков можно было догадаться, что не в лучшие времена попадает он в Париж. Они вовсю ругали короля и королеву. Марию-Антуанетту слишком рано выдали замуж, Людовик XVI — не чета отцу и деду — медлительный, неуклюжий, нерешительный, — от этой пары на Францию и падают все беды.
— Крестьяне разоряют замки, дворцы, — слышался шепот.
Дилижанс уже приближался к Парижу.
Дешевую комнатку Мишель нашел вблизи парижского рынка. Это был двухэтажный деревянный дом с темными подъездами и грязным двором. Однако хозяйка, получив задаток, показала довольно чистую комнатку с умывальником и мебелью, а главное, с широким окном, из которого открывался незастроенный участок улицы и двор.
Воздух по-прежнему пронизывало солнце, снег мягко ложился под ноги. Город выглядел сказочно. Наделенный природным вкусом, Мишель оценил просторы Сены, остров Сите, плоский, как утюг, с возвышающимся гигантским собором Нотр-Дам. Не раз стоял, изучая розетку — витраж, химеры, заходил внутрь слушать орган. Осмотрел со всех сторон Лувр, дворец Тюильри, любуясь трапециевидными крышами, низким фасадом. Обошел один за другим мосты, долго стоял перед Консьержери — королевской тюрьмой. Череда темных зданий на белых площадях, покрытых снегом, сочетание графических деревьев без листьев и светлых стен зданий рождали восхищение, и Мишель поверил в свое назначение — быть художником.
А потом он принялся за тщательное изучение живописи, ходил по галереям день за днем, рассматривая живопись от старых времен до новых. Оказалось, что выставки современных художников, членов Академии живописи и скульптуры бывают в Салоне Большого королевского дворца. Здесь были Ватто, Шарден, Грёз, Буше, Миньяр… Запоминал фамилии. Что поразило? Это была современная Франция, современный Париж, но ничуть не похожий на тот Париж, который он видел. Милые женские головки, беспечные юноши на лоне при-роды, с лютнями, гитарами. Дети, прекрасно одетые. Были и пейзажи с лачугами, но лачуги словно покрывал бархат, такие туманные, нежные краски. А люди веселы, счастливы. Это был город счастливцев и шалунов, восхитительных забав и грациозных дев… Окутанный вуалями Париж.
Посещая галерею, остановился у группового портрета. Прочел: "Мария-Антуанетта с детьми", — та самая, которуюклянет толпа? Автор? Мария-Луиза-Элизабет Виже-Лебрен. Так вот как она пишет! Отлично.