Элизабет вела сонную дочку за руку. Мишель шел рядом с ними. Его эмоции были заметнее, чем у спутниц. Он восторженно говорил: "Элизабет, это было сказочно! Какой сюжет! Сколько азарта и красок! А музыка!" "И очень вкусная еда", — прибавила Жюли. Элизабет улыбнулась.
Герцог, разыскав их, предложил им остаться на ночлег, но упрямая художница настояла на своем: "Мы немедленно возвращаемся в Неаполь".
ГРАБИТЕЛИ
Элизабет, Жюли и Мишель ехали в карете к Неаполю по темной дороге. Вдруг дорогу им преградили двое: один нищий, второй всадник в белом капюшоне, с прорезями для глаз. Выглядело это жутковато. Жюли отпрянула вглубь кареты, Элизабет прижалась к ней. Но Мишель схватил палку, крепкую, как железо, и ударил одного и затем другого и закричал кучеру: "Назад!" Элизабет схватила его за руку, она была в восторге. Жюли закричала: "Какой вы смелый" — и поцеловала Мишеля.
С первыми лучами солнца наши спутники уже приближались к Неаполю. Жюли прижималась к Мишелю, а Элизабет смотрела в сторону Везувия, где опять занималось дивное итальянское утро.
Сначала показался вулкан, потом королевский замок…
ГРЕЧЕСКИЙ УЖИН И ТАРАНТЕЛЛА
Возвратившись в Неаполь, деятельная Элизабет решила устроить греческий ужин по всем правилам, т. е. приготовить греческую пищу и сделать наряды древних гречанок.
В это время дочь Жюли вместе с Мишелем бродили вдоль моря и делали зарисовки. Ведь вдали, всего в 15 верстах, находился вулкан Везувий.
Белая дымящаяся гора на фоне синего неба. Чем не сюжет для акварели и даже живописи.
Мишель разыскал дерево, из ветки которого он намеревался сделать новую затейливую палку или трость. Свою прежнюю палку он сломал в стычке с грабителями. Старательно тонким перочинным ножиком он наносил рисунок на новую палку.
Жюли любовалась своим спутником. Русые волосы его выгорели, а глаза стали синими-синими, крепкий торс загорел до темно-орехового цвета.
В 6 часов им приказано явиться ко двору неаполитанской королевы. Элизабет сказала, что после ужина и танцев она задумала дать Мишелю новое имя: так сказать, перекрестить, — слишком много этих Мишелей в Париже в дни революции. Дать имя Патрокл или Ахилл. Пусть сам назовет имя своего лучшего друга, которым он дорожил и хотел быть на него похожим. На ее вопрос он сразу ответил, что лучший человек, которого он встречал, это Николай, Николай Александрович Львов. Решено, ответила она, с этой минуты вы будете Николя.
А на столах во дворце сверкали на солнце оливки, финики, салаты под названием "Цезарь". За спиной Виже-Лебрен лежали греческие ткани, туники, тюрбаны. Сама она была в белой длинной тунике, украшенной широкой синей лентой.
— Синьору Беату мы представим в виде Ники Самофракийской — при входе в Лувр стоит ее скульптура с распростертыми крыльями. Такие скульптуры греки устанавливали на носу своего судна. — Элизабет повернулась к дочери и, взлохматив ее темные волнистые волосы, слегка приобняла, шепнув: — Не будь такой букой, не бери пример со своего спутника Николя. Будем петь, танцевать и слушать музыку. — Щеки Жюли вспыхнули. Элизабет фыркнула и отвернулась.
На горизонте между тем опускалось раскаленное солнце, и по дороге к ним приближалась процессия.
Впереди шел человек то ли с дудкой, то ли со свирелью в руках, шляпа у него была раздерганная, выцветшая, куртка тоже никуда не годилась. Следом за ним двигался человек с кастаньетами в руках, и другой с ксилофоном, а дальше? То ли девочка-циркачка, двигавшаяся колесом, которое катилось по дороге, а с нею рядом мартышка. Это были простолюдины, циркачи-музыканты, шумная ватага заглушила все прочие звуки, но как они здесь оказались, почему?.. Музыка была звенящая, так что ноги сами пускались в пляс. Смешались все — знатные гости и бродяги. Уж не из парижской ли компании бузотеров они прибыли?
И вот уже и бедняки, и знатные гости кружатся, кружатся, а Элизабет, ничуть не смущаясь, подхватывает своего Джузеппе. И тут же бедным музыкантам-циркачам показывают на столы, уставленные оливками, салатами, жареными цыплятами, сыром и разными винами, и те, конечно, окружают столы с яствами. Танцы продолжаются, по знаку Элизабет кто-то играет новый танец мазурку, и она, распахнув руки, отодвигает всех и пускается по кругу в темпе мазурки. Она заканчивает, а танцы приобретают все более массовый и бурный характер. Элизабет поманила к себе Джузеппе, и, обнявшись крепко, как в народной тарантелле, они понеслись по кругу. Да, старинный итальянский танец, а некоторые танцевали в сабо с сильным треском, кажется, завладел чуть ли не всей королевской площадью. Что-то опасное чудилось в этом танце. Элизабет выделывала такие коленца, что невозможно было оторвать взгляд. И только одна Жюли сделала несколько шагов и спряталась за Мишеля. Как раз в этот момент у Элизабет сломался каблучок, совсем как в Париже при первой встрече с Мишелем. И вдруг она вскинула ножку, и ее туфелька угодила чуть ли не в лицо Михаилу.
— Починить! — раздался ее капризный голосок.
И вдруг стало тихо. Из дверей дворца вышла, сопровождаемая свитой, королева Каролина. И тут же послышался звук то ли тромбона, то ли трубы, означавший немедленный сбор. Слуги отодвинули циркачей с площадки, а прочие столпились вокруг глашатая. Элизабет впереди.
Глашатай сказал что-то на ухо королеве, приблизился и русский посланник Андрей Разумовский. Он прошептал: "Элизабет, пора ехать в Россию. Надо спасаться. Вчера ночью я слышал неподалеку возглас: долой всех королей, долой неаполитанскую королеву! Только что арестован Людовик XVI, возможно ему грозит гильотина, та же участь ждет и его супругу Марию-Антуанетту". Элизабет с рыданиями закрыла лицо руками: "Боже мой, Боже мой, моя любимая королева! Эти изверги могут еще и казнить ее! Ехать, немедленно ехать в Россию. Там большие пространства, там большие снега, прекрасная императрица Екатерина. Жюли, немедленно за мной". Во дворце поднялся переполох, и площадь скоро опустела.
Но Жюли побежала искать Мишеля-Николя. Где он, что с ним? Если она его встретит, немедленно обнимет и крепко, крепко расцелует.
О, эти девочки-подростки, особенно маленькие француженки! Они готовы на отчаянные поступки. Сколько ни бегала Жюли по набережной, она нигде не нашла Мишеля.
Было уже за полночь. Мишель метался по своей комнате, собирая свои вещи. Поднявшись на второй этаж, он вышел на веранду. Веранда была покрыта кружевными тенями от виноградных листьев инжира. И что же он увидел? По берегу моря быстро шел Джузеппе и нес на руках Элизабет. Они двигались по залитой лунным светом тропе, и волны ритмично ложились к ногам Джузеппе.
Мишель схватил свои нехитрые пожитки, взглянул на часы и тихо, почти на цыпочках по черной лестнице вышел в сад. Вот она, тропа, которая ведет к остановке омнибуса. Назад, назад, надо ехать в Россию!
ГОЛОС ЗЕМЛИ И НЕБА
Трак-трак-трак. Колеса тяжелой, с кожаным верхом кареты отбивают дробь по неровной малороссийской дороге. И подобно колесам на колдобинах, стучат, спотыкаясь, мысли в голове Михаила Богданова.
Итак, он навсегда расстался с той, что сделалась ему дороже всех на свете. Но кто дорог — тот нас и ранит. Самолюбие, столь долго дремавшее, гордость, наконец, проснулись.
На-всег-да! — какое страшное слово. Кончился его сладкий плен, его мучительное счастье, более никогда не увидит он свою королеву… Ни-ко-гда. Но почему-то робкий голос подавала надежда или предчувствие, а вдруг?
Далеко позади остались Неаполь, Турин, Вена, приду-найские земли. Впереди расстилалась незнакомая, почти забытая Россия.
До Киева денег хватило, а что дальше?
Судьба продолжала испытывать, закалять нашего героя, предлагая новые обстоятельства, или сам он вручил себя великой повелительнице? Возможно, повиновался не просто уязвленной гордости, а некоему тайному голосу, исходившему из глубины души, Божественному голосу.
Конечно, можно было остаться в благодатных киевских местах, так хорош город Киев. Только судьба на ямщицкой подставе устроила ему встречу, которая повернула жизнь в ином направлении. Явилась она в лице старичка, говорливого и седенького, который сразу угадал, что парень голоден, как весенний волк. Развязал котомку и накормил досыта, до отвала странника капустными пирогами, при этом приговаривая:
— В Киев я ездил, в Печерский монастырь… братия славно принимала да еще и в дорогу дала, так ты ешь, ешь. Сам-то откуда, куда путь держишь? Издалече, видно.
Михаил нехотя поведал про Неаполь, про свое учение живописи.
— А куда ж ныне твоя дорога идет после странствий чужеземных?
— Не знаю. Родных у меня нет.
— Значит, малевать учился? Это, милый ты мой, большое богатство — рисовать… А не желаешь со мной во Псков? У нас в Печорском монастыре иконописная мастерская имеется, однако иконописцев не хватает.
Михаил пожал плечами.
— Тебя как звать-то, Михайло? Михаила-архангела, значила, крестник, славно. Поедем. В нашей обители, как говорят, всякая блоха не плоха. Дело душевное, стол готовый.
Говор у батюшки Кирилла был ласковый, слова не простые, особенные. Вкусивши его пирогов, Михаил собрал крошки и хотел отправить их в рот, а тот его остановил.
— Не отбирай, Михайлушко, харчей у воробышков, не жадничай, дай и птичкам пропитание.
После французского да итальянского забавны были речения, приговорки старичка: "Мы с тобой люди бедные, в трубы дуем медные", "Сатана гордился, да и с неба свалился".
И тут в одну минуту Михаилу пришло решение ехать. Приобнял отца Кирилла, чуть не подбросил. Что, в самом деле, столько лет его, как щепку, бросает по морю-ветру, пора остепениться!
И понесли их лошади на север, меж высоких хлебов по Малороссии, а потом меж высоких дерев в Белороссии.
Ближе к Пскову попали в грозовую тучу. В воздухе разнеслось холодное дыханье, путников обдало тем особенным воздухом, какой бывает перед грозой. Повисла темная туча, побежали подгоняемые ветром облака, фиолетовые, синечерные, и засвистело, заухало.