— Манюня, ты меня сегодня не жди. Мы с тетей Тоней решили после работы в кино пойти, а после я у нее заночую.
— Ладно, счастливо отдохнуть! — пожелала Маша, стараясь ничем не выдать своего разочарования: у мамы должна была быть хоть какая-то личная жизнь! Потому что по большому счету никакой не было. Вот только миллион раз уже она просила эту несносную женщину не называть ее Манюней! И все без толку, так что Маша даже ругаться устала. От несносной женщины Машины мысли плавно перешли к несносному же мужчинке, и решение напросилось само собой: если мамы сегодня не будет, то и Маше ничто не мешает сбежать из дома. Ненадолго. Просто добраться до Глеба, убедиться, что жив-здоров — и сразу обратно. Приняв такое решение, Маша подошла к зеркалу, оценить свой внешний вид… и вдруг поняла, что он у нее слишком приметный и что она больше не может появляться в таком на улице нелегально. Потому что был теперь Никифор Львович, предложивший ей сыграть роль своей любовницы, и целая свора его головорезов, колесившая по городу, где ей вздумается. Маша не помнила их всех, но они-то могли ее запомнить за те многочисленные вечера, которые провели в ресторане. Особенно учитывая то внимание, которым Машу прилюдно выделял среди прочих их босс. И вдруг кто-то из них заметит ее сегодня? И решит проследить, куда это она направилась на ночь глядя?
— Ну, Уголек черноглазый, ты мне еще ответишь за мои мытарства, — проворчала Маша, еще раз безуспешно попытавшись дозвониться до Глеба. После чего, содрогаясь от эстетического отвращения, натянула на себя потертые джинсы и толстовку, лишь чудом завалявшиеся в ее гардеробе. Завершила наряд кепка, под которую Маша спрятала свои платиновые локоны, и раздобытые на антресолях кроссовки. Не Машины — мамины, поскольку у Маши такой обуви отродясь не водилось, и вообще она недоумевала, как это можно ходить в обуви без каблуков. Размер у них с мамой был одинаковым, но все равно Маша чувствовала себя в кроссовках так, как будто вместе с каблуками у нее исчезла какая-то часть ступни. Но оно было и к лучшему, потому что при этом кардинально поменялась Машина походка, завершив изменение внешности в целом. И пусть ей теперь совершенно не нравилось то, что она увидела в зеркале, но зато в таком виде ее даже мама не должна была бы признать, а не то что случайно встреченные бандюки. Завершил образ юной дачницы старенький рюкзачок, который Маша взяла вместо сумочки, засунув на дно три контейнера с мамиными кулинарными изысками, хоть Глеб того и решительно не заслуживал.
Решив не шокировать Антона своим «из ряда вон» внешним видом, а заодно и не засвечивать ему свой интерес к Сосновке, Маша поймала случайное такси недалеко от дома, возле супермаркета. А вышла, как и в прошлый раз, возле самого въезда в поселок. На этот раз дорога к дому Глеба далась ей быстрее и легче. И не только потому, что в кроссовках все-таки было удобнее идти по колдобинам, из которых в основном и состояла дорога, но еще потому, что этот путь был Маше уже знаком и больше не вызывал у нее такой тревоги, как в первый раз. Зато результат повторно пройденного пути оказался откровенно хуже: Глеба не оказалось дома и дверь в избушку была заперта. Маша покрутилась возле нее, заглянула в сарай, из которого Глеб в прошлый раз выкатывал свой мотоцикл. Мотоцикла тоже не оказалось на месте. Маша постояла возле крыльца, думая, что ей делать дальше. Уезжать, так и не узнав, куда подевался Глеб, не было желания, да и выбраться отсюда было непросто. Так что она решила ждать. Села на верхнюю ступеньку крыльца, обхватив колени руками. Вечер был на редкость теплым, легкий ветерок шелестел листвой старой яблони, растущей во дворе, темнота скрывала убогую окружающую обстановку, а золотые августовские звезды мерцали над головой. Но время все-таки текло томительно медленно. Если бы Маша знала, хотя бы приблизительно, сколько ей еще здесь сидеть! Тогда хоть можно было бы вести обратный отсчет. А так…
В конце концов Маша, кажется, все-таки задремала, несмотря на свою привычность к ночному графику работы. Но уж слишком свежим был воздух, и слишком умиротворяюще шептал листвой ветерок. Поэтому маленькое и жесткое яблоко, стукнувшее по доскам прямо у Машиных ног, застало ее врасплох. Мгновенно сбросив с себя чары сна и сообразив, что с дерева яблоко сюда прилететь не могло, Маша вскинула голову и увидела темный силуэт Глеба, по своей привычке подобравшегося совершенно бесшумно и привалившегося спиной к деревянному столбику, поддерживающему навес над крыльцом.
— Привет, — холодно поздоровался он. — Ты снова здесь?
— А ты как меня узнал-то? — изумилась Маша. — Я себя в зеркале и то не признала, а ты тут, в темноте…
— Если уж взялась маскироваться, то духи свои первым делом смени, — несмотря на неприветливый прием, он все-таки подал ей руку. Маша приняла его помощь и поднялась. Встала перед ним, взглянула ему в лицо:
— Слава богу, цел и невредим! А подкрался снова так, что я вообще ничего не услышала, даже твоего мотоцикла.
— Возвращаясь, я всегда глушу его на подъезде, а потом закатываю во двор. И кстати, пока он не остыл, поедем, я тебя отвезу.
— Вот спасибо, родной! Я затем сюда и добиралась, чтобы меня сразу выпроводили, даже не пригласив в дом зайти.
— Машка, я тебя предупреждал: если ты поедешь к этому потрошителю, то на этом все наше с тобой общение будет прекращено.
— Ну давай тогда мы с тобой общаться не будем, а ты мне просто чашечку чая на дорожку нальешь, потому что я тут долго просидела и замерзла, — попросила Маша с таким подкупающим видом, что даже Глеб перед ней не смог устоять. Неодобрительно фыркнул, но все-таки полез за ключами:
— Ладно. На чашечку.
— Что, будешь даже считать, чтобы случайно не пересидела? — поддела его Маша.
— Буду, — отрезал он, открывая перед ней дверь. — Давай, заходи.
— А ты как узнал, что я все-таки ездила к Никифору, алкаш на скамеечке? — Маша уселась на «свой» стул, с удовольствием наблюдая, как он, вымыв руки, хлопочет над чаем.
— Узнал, — коротко ответил он. Потом все-таки решил пояснить: — У меня есть способ приблизительно узнавать, кто приезжает на территорию свирелевского особняка.
— Это какой же? — убедившись, что чай заварен, Маша принялась сервировать стол из своих контейнеров. — Или я теперь вышла у тебя из доверия?
— Запись с камеры просмотрел. — Он сел за стол, игнорируя Машины старания, поставил перед ней чашку. — Никифор слегка просчитался, построив свой дом в низине. А выше, на холме, идут уже территории леспромхоза, которые так не охраняются, как поселок. Вот я, с риском для жизни, и пришпилил там камеру, на самой макушке сосны. И пусть на получаемых записях я не могу рассмотреть всех деталей из-за дальности съемки, но общее представление о передвижениях свирелевской своры имею. Не дождавшись тебя, я съездил к сосне, поменять записанную флешку на свежую.
— Так это ты, бедолага, ночами не спишь, а ездишь флешки менять, чтобы только убедиться в моей неблагонадежности?
— О тебе я все знал уже вечером. Точнее, просто подтвердил свою и без того уверенность. А сейчас я из аэропорта. Встречал там рейс, на котором прибыл пресловутый «груз 200». Очередная жертва свирелевских потрошителей.
— О боже! — Маша так и не поднесла чашку с чаем ко рту, поставила обратно на стол. — Что, опять кого-то убили?
— Нет, так просто, позаимствовали все, что было можно, — мрачно усмехнулся Глеб. И добавил с ожесточением: — Они могут охотиться за каким-то конкретным органом, но если уж человек попадает к ним в руки, то вырезают из него уже все. Органы в наше время — ходовой и дорогостоящий товар. Садят себе их люди все больше, а возможности по пересадке становятся все шире, были бы только деньги. Так что за покупателями дело даже без заказа не встанет. Сработали грамотно. Дождались, когда человек вылетит на отдых. И, казалось бы, ищи теперь ветра в поле, и грешить можно на тамошнюю мафию. Но мне пробили по базе билетной авиакассы: два свирелевских головореза брали авиабилеты на тот же рейс, только днем позже. И вернулись обратно незадолго до того, как там обнаружили тело местные полицейские. Знаешь, я бы надрался сегодня в хлам, если бы только мог себе это позволить! Чтобы только забыть ненадолго тех родственников, которые сегодня были в аэропорту. И главное — мать. Бывает горе, пережить которое — это уже за пределами человеческих возможностей. Но тем не менее приходится его вынести, потому что другого выхода нет. Разве что пистолет к виску поднести…
— Представляю! — Маша стиснула руки. — И что теперь ты будешь делать?
— Я увидел этих родственников, разузнал, где они живут. Теперь, после того как они немного придут в себя, я попытаюсь с ними побеседовать, так сказать, в неофициальной обстановке. Обычно в такой получаешь куда более откровенные показания. Что их родственница делала до отъезда? С кем контактировала? Еще по своим каналам попытаюсь выяснить, как и куда эти молодчики сбыли «товар».
— Глеб, а откуда эти охотники за органами-то получают свою информацию? Ну как они вообще узнают, кто им конкретно нужен? Не режут же всех подряд?
— Компьютеризация, будь она неладна. Сейчас же все вбивается в базу: госпитализации, обращения в поликлинику, диспансеризации. И достаточно эту базу взломать, чтобы получить начальные данные. А взломать файлы рядовой поликлиники — раз плюнуть. Там выбирают молодых и здоровых людей, ну и еще какими-то данными, наверное, руководствуются в каждом отдельном случае. Дальше в ход идет подкуп врачей или банальное мошенничество, с помощью частных клиник-однодневок. Главное — это под видом той же диспансеризации или рекламного хода только что открывшейся клиники уговорить клиента на нужный анализ. Наши люди обычно охотно идут на предложенные обследования, особенно после грамотно подготовленной беседы. И даже не подозревают, что наряду с банальным набором анализов сдают еще и такие, которые впоследствии могут им стоить жизни. Так-то вот!
— Нет, ну а если принцип отбора жертв известен, то почему тогда этих убийц не ловят?