— Машка!!! — Он аж подскочил. — Ты бы еще в пути надумала так пошутить! Точно бы улетели с дороги!
— Ага, щекотки боимся! — с довольным видом заключила Маша. — Ревнивый, значит, да?
— Понятия не имею. Мне не к кому и, главное, некого ревновать.
— Что, и девушки у тебя никогда не было? — продолжила допытываться Маша.
Вместо ответа он завел мотоцикл, избавляя себя от ее дальнейших расспросов. Правда, не насовсем, потому что не взял в расчет Машиной настойчивости. И когда они остановились возле ее дома, все у тех же кустов, она первым делом сняла с него шлем и как ни в чем не бывало напомнила:
— Ты мне не ответил на мой вопрос.
— А что, собирался отвечать? — вскинул он бровь.
— Значит, не было! — с мстительной уверенностью заключила Маша.
— Исключительно ради того, чтобы разочаровать тебя, признаюсь: были, — парировал он.
— И что?
— И ничего, как видишь. Потому что со мной мало кто смог бы ужиться. Ведь красивые черные глазки имеют значение только первые месяца два. Потом их перестают замечать, и вместо них на передний план выступают недочеты характера, которые с каждым днем становятся все заметнее.
— Вакантов, так это ты о своих красивых глазках мне сейчас говоришь, вместо того чтобы скромно ждать комплиментов со стороны?! — изумилась Маша. — Ну ты и нахал, даже со мной сравнить можно!
— Я лишь повторяю то, что мне не раз доводилось слышать от других. И при этом, заметь, честно признаюсь еще и в том, что не ангел. Факты, Машенька. Только факты и ничего более.
— Нет, Вакантов, то, что у тебя характер скверный, — это не факт, а самая что ни на есть непреложная истина.
— Не стану отрицать. Хотя, кто бы мне это сейчас говорил!
— Я. Машенька, хорошая девочка, умница, лапочка, — без запинки перечислила Маша, замечая, как с каждым ее словом глаза у Глеба распахиваются все шире. И закончила как ни в чем не бывало: — У меня еще много достоинств, но перечислить их все времени не хватит.
— Сдохнуть можно! — восхитился Глеб. — Всегда подозревал, что ты выдающаяся личность, но чтобы настолько…
— Цени! — разрешила Маша, дружески похлопав его по плечу. Улыбнулась, глядя в хваленые черные глазки, а потом уже серьезно предложила: — А может, ко мне зайдешь? Мамуля сегодня у подруги ночует. Посидим, поболтаем, за здоровье чего-нибудь треснем…
— Нет. Спасибо за приглашение, но это исключено.
— Все как всегда, — вздохнула она, по его тону поняв, что уговаривать бесполезно. Единственный раз, когда он переступил порог Машиного дома, случился, когда они учились классе так в десятом. В тот вечер она, здорово навеселе, что-то не поделила с кем-то из своей компании и гордо покинула ее, ухитрившись остаться при этом незамеченной, так что никто не кинулся ее возвращать. Сама, без уговоров, Маша возвращаться тоже не пожелала, так что пришлось пуститься в полный препятствий путь к родному дому. Вот тогда, где-то на полпути, она и встретила Глеба. Точнее, он внезапно возник рядом с ней и успел подхватить, когда у Маши подвернулся ее высокий каблук. После чего взялся проводить ее до дома, за время этого пути наверняка истощив весь свой запас терпения, включая резервы. Во всяком случае, устав от Машиных чудачеств, последний отрезок пути он уже просто нес ее, перекинув через плечо и не обращая внимания на ее выпадки. Потом они минут десять топтались на лестничной площадке, пытаясь открыть непростой квартирный замок. Маша при этом больше мешала Глебу, чем помогала. Висла у него на шее, что-то эротично шептала на ухо. Но он все-таки нашел в себе еще силы завести ее в квартиру, чтобы убедиться, что она сняла-таки свои злополучные каблуки. И даже воды ей принес после того, как, отчаявшись довести, снова попросту донес до кровати. Однако в школе несколько дней после этого смотрел на нее волком, заставляя Машу мучительно размышлять над тем, а чего же там такого она успела ему наболтать? Потому что, как выяснилось, его самого об этом было спрашивать бесполезно.
Вспомнив школьные годы, Маша улыбнулась и протянула руку поправить Глебу чуть сбившийся воротник. Он в ответ на это едва заметно отпрянул, чего раньше никогда не делал. Маша усмехнулась, угадав причину:
— Да не бойся, не буду я больше тебя целовать.
— Спасибо! — Мрачная ирония, прозвучавшая в его словах, так и не дала Маше понять, обрадовало его ее обещание или, напротив, разочаровало. А уточнить она этого не успела, потому что он резко сменил тему: — Значит, мы теперь надолго с тобой расстаемся.
— Как приедем, я тебе сразу же позвоню, — пообещала Маша.
— Даже и не пытайся. Все, что мне нужно, я и сам о тебе узнаю. А ты, как я тебе и обещал, с сегодняшнего дня у меня в «черном списке». Никаких больше встреч и звонков, и без того уже дров наломала. Я теперь и так все время буду думать о том, как бы с тобой что-нибудь не случилось!
— Надеюсь, это потому, что я все-таки сумела немного растопить твое ледяное сердце?
— Потому, что чувствую себя отчасти повинным в том, что ты ввязалась в эту авантюру с Никифором, — отрезал он, чтобы у Маши не возникало никаких иллюзий насчет сердечных вопросов. — Черт меня дернул рассказать тебе о нем при нашей первой встрече! Да и вообще на нее прийти! Знал ведь, что ты собой представляешь! Да понадеялся, что стала серьезнее, повзрослела. Оказалось — ошибся как никогда. Потому что такие, как ты, наверное, вообще не взрослеют до самой пенсии.
— Вот как выйду на пенсию, так мы с тобой это и проверим, — пообещала Маша.
— Если до нее доживем, — криво усмехнулся Глеб. — Машка, будь осторожнее! Знаю, что я тебе уже не раз это повторял, но все же. Не знаю, какими еще словами можно заставить тебя осознать всю опасность твоего нынешнего положения. Разве что… Тот врач, что оперировал Никифора, погиб в автокатастрофе недели через три после его выписки. Не знаю, совпадение это или нет, не я расследовал это дело. Но, согласись, есть о чем задуматься. Да?
— Да, — вынуждена была признать Маша под его настойчивым взглядом.
— Умница. — Он вздохнул, потом скомандовал. — Ну а теперь домой. Так, чтоб я это видел!
Маше не хотелось так быстро с ним расставаться, хотелось еще хотя бы постоять, раз уж он отказывался к ней зайти, и поболтать ни о чем. Но она взглянула в осунувшееся и усталое лицо Глеба, подумала о том, что он не спал как минимум всю эту ночь, и неизвестно, сколько до этого, после чего не стала больше его задерживать. Целомудренно попрощалась с ним, развернулась и пошла к своему подъезду, чувствуя, что Глеб смотрит ей в спину.
Больше Глеба Маша до своего отъезда не видела. Хотя и думала о нем, успевала, несмотря на то, что оставшиеся дни были очень насыщенными. Надо было и собраться, и документы успеть подать в институт, и по магазинам пройтись, купить в дорогу самое необходимое. Это само по себе отнимало немало времени, а ведь еще оставались мама и Никифор Львович, уже занявший свое место в задуманном им с Машей спектакле. Несмотря на все предупреждения Глеба, бояться его у Маши пока повода не появлялось — наоборот, он был к ней внимателен и щедр. Уже на следующий день после их разговора Керубино привез Маше домой цветы и коробочку, в которой она нашла бриллиантовые серьги, стоившие по крайней мере вдвое больше тех, о которых она когда-то мечтала, да так и не смогла их себе купить. Как было сказано в приложенной записке, это была компенсация за то, что Маша отказалась от сауны в компании друзей. Потом Никифор устроил прощальный ужин в «Метрополе». На этот раз Маша сидела в зале, во главе стола. Заливалась румянцем в ответ на взгляды теперь уже бывших коллег, мило беседовала со своим влиятельным спутником и всецело наслаждалась жизнью. Гадая при этом, а не специально ли Никифор устроил этот банкет? Ради нее, чтобы наглядно продемонстрировать ей жизнь по ту и по эту сторону зала? Чтобы она, бросив свою работу, вместе с ней отбросила и все сожаления, если таковые до сих пор еще имелись. Так это было или нет, но своей цели он достиг. Маша очень четко ощущала, что теперь она в этом ресторане — сама себе хозяйка, никому ничем не обязанная и в любой момент способная встать и уйти. Это было восхитительное чувство! Куда меньший восторг вызвала у Маши ее беседа с мамой. Та, еще недавно ворчавшая, что дочь не торопится обзаводиться спутником жизни, теперь, когда Маша сообщила ей о предстоящей поездке, восприняла эту новость в штыки.
— Я тебе о чем говорила? О мужчине, с которым ты нормальную семью могла бы создать! — ругалась мама. — А не о престарелом «папике», который купит тебя за деньги. И даже за бриллианты, так что не мельтеши, — огрызнулась она в ответ на Машины кокетливые повороты головы, заставляющие сверкать огнем камни в сережках. — Потому что на это нормального человеческого счастья не купишь. А ты к нему теперь не только не приблизилась, но и откатилась неизвестно насколько назад.
Маше оставалось в ответ на это только вздохнуть. Хорошо еще, что мама не знала всей правды о Никифоре, так, как знал ее Глеб. А то, глядишь, эти двое еще и спелись бы дуэтом. А Маше и поодиночке их хватало с лихвой. Или нет? Потому что по маме она будет скучать, а что касается Глеба… Что касается Глеба, то с ним, как и с мамой, Маша предпочитала бы не расставаться, но жизнь диктовала ей свои условия, и ее могучий поток, в который Маша умудрилась угодить, уже нес ее в своем собственном направлении. С чужим и намного превосходящим ее по возрасту человеком, к которому у Маши была симпатия, но не было ни малейшего желания его полюбить.
Италия встретила Машу теплым ветром и совершенно особым запахом. Дома уже приближалась осень, и ее дыхание порой уже ощущалось в воздухе, как бы еще ни было тепло. Здесь же воздух пах летом, которое не спешило уступать свои права. Это была томная нега разогретых за день щедрым солнцем улиц и домов, цветов и деревьев, которые медленно оживлялись с наступлением более прохладного вечера.
Из аэропорта Керубино привез Машу с Никифором в белокаменный особняк. Дом стоял на возвышении. Бросив вещи в багажнике на Керубино и подъехавших за ним во второй машине «братков», Маша под руку со своим псевдолюбовником поднялась по двум пролетам мраморных ступеней к огороженной балюстрадой смотровой площадке. С ее высоты можно было любоваться роскошными садами и синей полоской моря вдали, а позади нее находился, соб