— Авоши заслужили того, чтобы их уничтожали! — запальчиво воскликнула медсестра.
— Я же не о том говорю, Аннушка. Мне, да и вам, вероятно, неизвестно, какие они совершили преступления. Не знаю я и параграфов законов. Но одно я знаю: даже смертный приговор в тюрьме не приводится в исполнение, пока осужденный не оправится от болезни или ранения. Аннушка, вы с вашими друзьями собираетесь строить новый мир. Что ж, стройте! Но стройте его так, чтобы он был лучше старого! Я мог бы долго перечислять вещи, которые охладили мой восторг…
— Как, у вас есть и другие подобные «вещи»? — насмешливо поинтересовалась девушка.
— Много, Аннушка! Очень много…
— Ну что ж, назовите их. Может быть, под вашим влиянием я тоже стану коммунисткой. Возможно, вам удастся переубедить и меня, — все с той же усмешкой говорила Анна.
— Вы действительно думаете, что я коммунист?
— Да.
— Очень жаль, но вы ошибаетесь. Хотя, если такое будет продолжаться, я, возможно, и стану коммунистом.
— Вы говорили, что можете долго рассказывать о вещах, которые охладили ваш пыл? Так почему же вы замолчали? — настойчиво требовала девушка.
— Хорошо. У нас в доме живет одна еврейка, еще молодая, лет тридцати. Муж у нее руководящий работник в Национальном банке. Сама она экономист на каком-то крупном предприятии. У них ребенок, очень милый мальчуган. Вдвоем с мужем они зарабатывали что-то около четырех тысяч форинтов. Двадцать пятого октября возвращаюсь я домой и слышу: идет собрание жильцов и выступает на нем эта самая дамочка. Ну, знаете, такой антисоветчины мне еще слышать не приходилось! Я просто оцепенел от удивления — ведь эта женщина сама состоит в партии! На следующий день я случайно столкнулся с ораторшей, и мне захотелось узнать, откуда у нее такая ненависть к русским. Ведь по сути дела им она даже жизнью своей обязана. Так вы знаете, что она мне ответила?
— Что? — полюбопытствовала Анна.
— За то, говорит, что русские навязали нам коммунизм! Так вы же сами партийная? — удивился я. — Заставили, говорит, вступить, могу доказать. А вообще вам-то какое дело? Что вы мне допрос устраиваете? Ну, думаю, она просто рехнулась, и ушел. А вчера слышу: на предприятии ее выбрали членом вновь созданного рабочего совета. Вот как все получается, Аннушка! Потому-то я и решил политикой не заниматься, а учиться. Стать хорошим фармацевтом. Ну, вы не пойдете со мной? Простите, мне пора разносить лекарства.
Взяв поднос, Лайош вышел. Он обходил палату за палатой, и для каждого раненого у него находилось доброе слово. В третьей палате он столкнулся с толстой сиделкой.
— Лайош, идите, ваш русский зовет вас. Опять ему что-то нужно.
— А почему вы не подали ему того, что он просит?
— Потому что я венгерка. У нас и своих раненых больше чем достаточно…
Лайош поспешил в палату номер четыре. Здесь в углу, у окна, лежал молодой советский солдат, лет двадцати, не больше. Лицо у нею горело.
— Как себя чувствовать? — на ломаном русском языке спросил Лайош.
— Плохо… очень больно… пить, — тихо, прерывающимся голосом ответил раненый русский.
Лайош внимательно посмотрел на рдевшее в лихорадке лицо раненого, на его сжатые от боли кулаки. Не нравилось ему это лихорадочное состояние. Сначала Лайош напоил раненого — тот пил жадно, большими глотками. Затем измерил ему температуру. Градусник показывал 39,8°. Быстрыми, но осторожными движениями Лайош снял с бедра раненого повязку. Так и есть: начиналась гангрена. Железы в паху набухли.
— Кажется, у вас заражение. Рану нужно немедленно чистить.
Раненый застонал и с мольбой посмотрел на Лайоша. Лайош переменил повязку. Остальные раненые равнодушно смотрели на студента и русского солдата. В этой комнатушке на шестерых, не считая русского, было всего три койки. Все они получили тяжелые ранения, и муки их невозможно передать словами. Двоим из них — семнадцатилетнему студенту и банковскому контролеру — вчера ампутировали обе ноги. Разница между ними и этим вот русским пареньком состояла только в том, что врачи лечили их по всем правилам медицины, а русским никто, кроме Лайоша, не интересовался. А он понимал в медицине ровно столько, сколько полагается добросовестному студенту фармацевтического факультета.
— Я сейчас вернусь, — сказал он раненому и поспешно вышел.
Лайош нашел доктора Варга в его кабинете.
— Что вам угодно? — не особенно приветливо спросил тот.
— Господин главврач, советского солдата нужно немедленно оперировать. Ему становится все хуже. А пока разрешите, пожалуйста, давать ему стрептомицин… Дело не терпит отлагательства.
— Скажите, мой юный друг, почему вы не заботитесь с таким же рвением о раненых венграх? Или их участь трогает вас меньше, а их раны не причиняют вам боли?
— Господин главврач, для меня все раненые одинаковы…
— К сожалению, я вижу, что вы занимаетесь одним только этим русским!
— Потому что никто другой им не занимается! Мне приходится и рану его лечить. А врач только изредка во время обхода мельком взглянет на него.
— Вы еще слишком молоды, мой милый друг, чтобы критиковать работу врачей. Вы этою не находите?
— Вполне возможно, господин главврач. Но я все же прошу вас разрешить давать ему стрептомицин!
— К сожалению, не могу этого сделать. Наши запасы медикаментов истощаются. Мы должны беречь их для своих воинов, для тех, кто сражается за нашу свободу.
Однако Лайош настаивал:
— Вчера прибыла большая партия лекарств от Красного Креста. Я сам видел, как их выгружали.
— Лекарства прислали борцам за освобождение, а не русским.
— Простите, но Советский Союз тоже член Международного Красного Креста. Значит, это и его лекарства…
— Молодой человек, я не собираюсь вступать с вами в дискуссию. Я отвечаю за вверенное мне отделение, а значит, и за всех находящихся здесь на излечении! В том числе и за вашего русского! Вы же, насколько мне известно, не относитесь к персоналу больницы… Что у вас еще?
Лицо юноши стало жестким, тонкие губы сжались.
— Больше ничего, — сказал он, посмотрев доктору прямо в глаза, и вышел, хлопнув дверью.
Лайош долго раздумывал над тем, что же теперь предпринять. «Оперировать самому? Нет, такой ответственности я не могу взять на себя. Попросить Анну? Она операционная сестра и лучше меня справится с этим… А впрочем, она тоже, конечно, откажется… Неужели тут все такие? Эх, был бы сейчас доктор Вадас, он наверняка бы согласился сделать операцию». В эту минуту Лайош вспомнил о молодом Хамори. Он окончил институт три года назад. Когда-то они были большими друзьями. «Надо пригласить его сюда! Нет, сюда нельзя… Варга не разрешит ему делать операцию здесь. И все-таки нужно что-то предпринять!»
Лайош позвонил Хамори и подробно изложил суть дела.
— У нас тоже не лучше, — отвечал тот, — хотя есть и порядочные люди. Знаешь что? Попробуй доставить его к нам. А я подготовлю операционную… Жду!
«Пока все идет хорошо, — обрадовался Лайош. — Но где же найти машину? А если Варга не разрешит увезти раненого? Впрочем, сначала надо найти машину. Я еще покажу этому Варге! Все равно будет по-моему!»
Лайош попытался достать автомобиль у завхоза, но во дворе не оказалось ни одной машины. Последнюю санитарную машину только что забрал Фараго. Да если бы она и нашлась, под каким предлогом попросить ее? Но Лайош твердо решил добиться своего, теперь это стало для него делом чести. Правда, он не врач, но всегда серьезно относился к своему человеческому долгу. Да, так завещал ему, умирая, отец… Лайош был тогда одиннадцатилетним мальчиком. Не понимал он ни тревог отца, ни того, что означает желтая звезда на его рукаве[18]. Он все время пытался узнать, по взрослые скрывали от него правду. А затем пришел страшный день, когда у них в доме появились люди в тяжелых сапогах — нилашисты… Отец привлек к себе сынишку и в скупых словах сумел сказать ему так много!.. В то время Лайош, конечно, не мог до конца понять их глубокий смысл, но одна фраза на всю жизнь врезалась ему в память: «Будь человеком, сынок. Это самое главное в жизни… и самое трудное…»
— Что с тобой, Лайош? Наяву грезишь? Уж не влюбился ли? — раздался вдруг совсем рядом голос Ласло. — Чуть с ног не сбил меня! Что-нибудь случилось?
— Просто задумался, — отвечал Лайош. — Прости, пожалуйста.
— Нет, в самом деле, что с тобой? — допытывался Ласло. — У тебя такой странный вид.
— Что, что со мной! — запальчиво передразнил Лайош. — А то, что все вы умеете произносить красивые слова, и только! А сами убиваете, разрушаете…
Ласло с удивлением посмотрел на юношу, возбужденно размахивавшего руками.
— Кричите о «чистой революции» и демократии, а исподтишка, прикрываясь фальшивыми лозунгами, убиваете людей!
— Что за чушь ты мелешь? В чем дело? — с изумлением уставился на него ошарашенный Ласло.
— Я знаю, в чем!
— Тогда объясни мне! Чтобы и я знал…
— Ты тоже не лучше других. Вы все посходили с ума! Возомнили себя героями и забыли о самых элементарных человеческих обязанностях! — кричал студент.
— Послушай, Лайош, — поймал его за пуговицу халата Ласло. — Ты что? Оскорбить меня хочешь или в самом деле имеешь в виду что-то серьезное?
Приступ гнева прошел, и Лайош овладел собой.
— У русского парня, что лежит здесь, у нас, загноилась рана, — понизив голос, объяснил он. — Я попросил доктора Варга немедленно сделать ему операцию. А он отказался. Даже стрептомицина не дал. Пусть лучше сразу пристрелят его, чем обрекать человека на мучительную смерть.
— А больше никого нет, кто мог бы сделать операцию?
— Здесь нет. Я позвонил одному другу в больницу на проспекте Карла Роберта. Он согласен немедленно оперировать раненого, но мне не на чем отвезти его туда…
— Погоди-ка, — остановил его Ласло. — Я как раз отправляюсь с машиной на Андялфёльд[19]. Попутно могу и парня твоего подбросить. Зря кипятишься.