— Поддержи меня, чтобы, я не потерял равновесия!
Обхватив одной рукой Брукнера, Фабиан другой рукой вцепился в лестницу. Ласло осторожно поставил ногу на перекладину и, крепко держась рукой за первую сверху ступень, медленно опустил вниз другую ногу. Старик был очень тяжел.
— Спускайся! — прерывисто дыша, сказал Ласло Фабиану.
Студент начал спускаться вниз.
Ноги у Ласло дрожали от напряжения, в горле першило от едкого дыма. Переведя, дыхание, Ласло тоже начал медленно спускаться. С каждым шагом голова Брукнера ударяла ему в спину, бессильно повисшие руки хлопали по икрам. Ласло мог держаться за лестницу только одной рукой, другой он прижимал к себе тело старика. Лестница казалась бесконечно длинной. На уровне второго этажа он снова почувствовал, что горящее здание пышет невыносимым жаром. Ему стало не по себе. Затошнило, ноги подкосились, он уже не мог пошевелить шеей, поясницу пронизывала колющая боль, словно ему взвалили на плечи мешок свинца.
«Ты сильный! — подбадривал он себя. — Держись! Осталось всего несколько метров… Разве можно упасть? Что это, ноги не слушаются?! Слабею… Больше не выдержать… Ну, ничего, если сейчас упаду — не беда. Здесь невысоко!»
Снизу до его слуха доносились голоса: подбадривающие выкрики, слова команды, ругань… Еще несколько шагов… Последние ступени он преодолел в полуобморочном состоянии.
Внизу его подхватило множество рук. Он увидел знакомые и незнакомые лица. Ему вдруг стало легко, словно он парил в воздухе.
Став на все еще подкашивавшиеся ноги, Ласло сказал Коцо:
— Отнесите старика в мою машину. Я отвезу его в больницу.
Толпа безмолвно расступилась. Даже Немет предпочел молчать.
Пока старика несли к машине, Ласло собрался с силами и перебросился несколькими словами с Коцо:
— Возможно, я скоро вернусь. Мне нужно поговорить с вами!
— О чем? — спросил секретарь. Он знал, что Ласло воюет на стороне мятежников, и ему было интересно знать, чего он хочет.
— Хочу предостеречь вас, чтобы вы не делали глупостей. Меня послала национальная гвардия поговорить с рабочими.
— Вот как! Значит, вы не в армии?
— Я старший лейтенант национальной гвардии, — не без гордости произнес Ласло.
— Что ж, это хорошо.
— Одним словом, смотрите, не поддайтесь на провокацию какого-нибудь левака, — перебил его Ласло. И, уже направляясь к машине, добавил: — Теперь скоро все войдет в свою колею… По-видимому, завтра начнут работать заводы.
— Не беспокойтесь, — чуть заметно улыбнулся Коцо. — Мы и сами разберемся, что к чему и как нам нужно поступать.
— К сожалению, у меня нет сейчас времени. Старик плох, — взглянув на Коцо, ответил Ласло. Они уже были возле автомашины, на заднем сиденье которой без сознания лежал Брукнер. Взгляд Ласло скользнул по стенам дымящегося здания, по фигурам людей, боровшихся с огнем. Слова Немета не давали ему покоя.
— Товарищ Коцо, — сказал он и покраснел — слово «товарищ» он не произносил вот уже целую неделю. Сейчас оно как-то сорвалось у него с языка. Но Ласло чувствовал, что в эту минуту он не смог бы обратиться к Коцо иначе. — Товарищ Коцо, как вы думаете, правду сказал Немет?
— О чем?
— Что дочка Брукнера воюет на стороне авошей. Вы, наверное, знаете!
— Нет, не знаю, — отвечал Коцо. — Мне дядя Йожеф ничего не говорил. Едва ли… Да и как бы она могла попасть к ним?
— Вы ведь знаете, Эржи — моя невеста. Это просто ужасно, если бы она вдруг оказалась не на нашей стороне…
У Коцо уже вертелись на языке слова большой, настоящей правды. Ему хотелось закричать, чтобы все слышали: «Глупец, куда девался твой рассудок?!» Но он сдержался: переубеждать Ласло сейчас нет ни времени, ни возможности. Только все испортишь. Лучше бы парень поскорее убрался с завода. Не хватало, чтобы он агитировал здесь от имени «национальной гвардии». Тут и своих неустойчивых хоть отбавляй… Поэтому он только сказал:
— Это верно.
Они простились. Ласло сел в машину.
Он вел машину осторожно, боясь, как бы дядя Йожи не свалился с сиденья. Через зеркало он то и дело поглядывал назад. Старик все еще не приходил в сознание.
«Изрядно наглотался дыму, — думал Ласло. — Не опасно ли это для жизни? Что я скажу теперь Фараго? В самом деле, что скажу? А почему, собственно, я так боюсь Фараго? Для этого нет никаких оснований… Скажу все, как есть, и баста… Но куда поместить дядю Йожефа? В больницу на проспекте Роберта Кароя? Нет, лучше отвезти его к Варге. Там его сможет каждый день навещать тетя Юлиш. Поручу старика Лайошу Нири, и все будет в полном порядке».
Забота о старике Брукнере была для Ласло совершенно естественной. Ведь дядя Йожеф стал ему вторым отцом. Ласло многому научился у Брукнера и любил его сыновней любовью. До того вечера, когда он пришел сообщить, что примкнул к мятежникам, они ни разу не ссорились и не спорили друг с другом. Ласло не представлял себе, чем бы все могло кончиться, если бы он не ушел тогда. Но теперь у Ласло не оставалось никаких сомнений в своей правоте. «Трудно с такими людьми, как Брукнер, — у них на глазах шоры. Как странно все в жизни: живешь много лет подряд бок о бок с человеком, думаешь, что знаешь его как свои пять пальцев, а потом случится что-нибудь серьезное и видишь — не все ты знал о нем». В пятьдесят втором, когда стало известно, что отца Ласло арестовали, дядя Йожеф обил из-за него все пороги.
— Ни в чем он не виноват, — убеждал всех дядя Йожеф. — Я этого человека знаю. Честнее его нет на свете коммуниста. Тут какая-то ошибка!
Он не отрекся от своего друга, не поверил в его виновность, а когда ему всюду отказали, заявил:
— Не понимаю нашего руководства! Какой смысл партии бросать в тюрьму своих честных боевых сынов? До чего может довести такая политика?
А один раз он в гневе воскликнул:
— Знаешь, Ласло, мне иногда кажется, что в высшем партийном руководстве сидят просто предатели!
Это дядя Йожеф поддержал Ласло в трудную минуту, утешил его, когда юношу из-за ареста отца не приняли в университет. Старик знал, что Ласло и Эржи были членами «кружка Петефи». Это было ему не совсем по душе, но ходить на собрания кружка он не запрещал. В пятьдесят третьем отца Ласло выпустили, и дядя Йожеф торжествующе восклицал:
— Видишь, сынок, говорил я тебе!.. В партии побеждают здоровые силы.
Об Имре Наде он в ту пору отзывался с уважением.
Увидев своего друга после тюрьмы, Йожеф ужаснулся. Узнать его было нелегко: волосы поседели, кожа на скулах натянулась, словно ссохлась. Прежними остались только густые длинные усы да глаза. Глаза сияли так же живо, как бывало, и лишь привычная озорная усмешка больше не прятались в них.
Старик рассказал обо всем, что с ним произошло за этот год.
— Знаю я, друг, — ободрял его дядя Йожеф, — что ты честный человек и сидел понапрасну.
— Не одному тебе следовало бы это знать, Йожи, — тихо заметил отец Ласло, — а всем моим знакомым! А то вот видишь, даже реабилитировать меня не хотят.
— А что тебе ответили в парторганизации?
— Говорят, что не смогут решить мой вопрос, пока суд не пересмотрит мое дело. Ведь выпустили-то меня по амнистии. То есть меня по-прежнему считают преступником, только помилованным. От одного этого можно с ума сойти. Нет, так я жить не могу! Понял? — зашептал отец. — Не могу я с моим двадцатилетним революционным прошлым жить при диктатуре пролетариата с клеймом негодяя. Я знаю, — бил он себя в грудь, — что я не виновен! А помилования мне не нужно. Пусть они преступников милуют, а не меня!
— Успокойся, Лаци, — пробовал утешить друга дядя Йожеф, — все уладится.
— Не могу я успокоиться. Не могу. Товарищи мои не хотят со мной разговаривать. Зато враги так и вьются вокруг, обхаживают. «Теперь ты понял? Сам видишь?» — нашептывают они. Один раз даже наш бывший помещик Вереш-Хорват ко мне наведался. Сказал, что зашел только узнать, как я себя чувствую. А под конец и говорит: «Вот видишь, старик, зря землю-то разделили. С этого и началась беда. Не послушал меня в сорок пятом, хотя сколько лет проработал у меня в батраках!»
— А ты что ему ответил? — спросил Брукнер.
— Что ж я мог ответить ему? Выгнал! С вами, говорю, мне все равно не по пути!
«Это было три года назад, — думал Ласло. — Но отца до сих пор не восстановили в партии. Теперь он, наверное, по-другому рассуждает».
В голове одна за другой проносились мысли.
Размеренно урчал мотор автомашины…
Когда тетушка Брукнер добралась до завода, уже стемнело. Осунувшаяся, измученная, она устало опустилась на стул в помещении партбюро. Но как только узнала, что муж отправлен в больницу, вскочила и бросилась к выходу.
— Мне надо идти. Мое место возле Йожефа.
— Нельзя, дорогая, тетушка Брукнер. Скоро комендантский час, — объяснял ей Коцо. — Я не могу отпустить вас. Да и нет никаких причин для беспокойства. С товарищем Брукнером не случилось ничего серьезного. Просто небольшое переутомление.
— Ты, сынок, не утешай меня… Мне надо идти. Мое место возле Йожефа. Знаю я, какой он делается, когда заболеет…
— Милая хозяюшка, — вмешался Камараш, — не болен ваш хромой козел! Его и обухом не перешибешь. Захотелось старику немножко отдохнуть, вот и все. Поверьте мне…
— Нет, Фери, не могу я здесь оставаться, даже если весь свет перевернется!
Но все-таки ее уговорили переночевать на заводе. Парторг убедил женщину, что сейчас ей все равно не найти мужа, так как неизвестно, в какую больницу его отвезли. А утром тетушку отправят в город на машине и помогут разыскать дядю Йожефа.
Скрепя сердце она, наконец, согласилась. «Если уж все в один голос уверяют, что Йожи здоров и только нервы у него немного подкачали, значит, это правда. Вот и Фери то же самое говорит, а ведь он, насмешник, близкий друг Йожефа». И тетушка Брукнер осталась ночевать на заводе. Склад еще горел. Здание обрушилось, и остатки внутренних стен уродливо торчали на фоне неба. Огонь подточил балки, и междуэтажные перекрытия рухнули вниз. Выбившиеся из сил люди присели отдохнуть. Половину запасов со склада полуфабрикатов удалось спасти, и все же ущерб, причиненный огнем, исчислялся многими миллионами форинтов. Бо́льшую часть хранившегося здесь сырья составляли импортные материалы, и это больше всего огорчало людей. Теперь об этом рассуждали в столовой. Гадали: что вызвало пожар? Искали Дёри, но его нигде не было.