— Говорят, ваша жена — дочь какого-то банкира? Правда это?
— Ерунда! — отмахнулся Табори. — Отец ее был просто заведующим отделением в банке.
Они замолчали.
«Где же застряли ребята?» — думал Харастош. Ему больше не хотелось оставаться в одной комнате с этим человечишкой. Жаль его. Несчастный он какой-то…
— А вот Коцо, наверное, не пришлось бы дрожать за свою жизнь, — прервал молчание Харастош. — Его-то рабочие любили.
— Кто это Коцо? — спросил Табори.
— До вас секретарем был. Помню, в пятьдесят третьем, я еще учеником работал, начали пересматривать нормы. А литейщики опротестовали — очень уж намного маханули. Секретарь нашей ячейки сообщил Коцо. Тот приходит, спрашивает: «В чем дело, товарищи?» Народ ему: «Эту норму невозможно выполнить, товарищ Коцо!» Коцо посмотрел табличку и говорит: «Тут произошла какая-то ошибка. Я сейчас выясню». Вызвал к себе заведующего отделом нормирования, велел проверить нормы времени на изготовление деталей. Выяснилось, что рабочие правы. Исправили нормы. А тут подходит к нему один горлопан — Эрвёш, формовщик. Вы, наверное, уже не застали его. Болтун был страшный. Вечно ораторствовал — все ему не так да не этак. Не любили его у нас. Подходит и говорит: «Проверьте, товарищ, и эту норму. Берусь съесть свою шляпу, коли кто-нибудь сможет выполнить норму вовремя». Коцо взял наряд, внимательно прочитал, а потом и спрашивает: «У вас есть шляпа?» «Дома есть!» — отвечает Эрвёш. «Ну так вот! Я не формовщик, а литейщик, но за это время берусь выполнить». «Да? — усомнился Эрвёш и сердито добавил: — Будь я секретарем, я бы тоже мог так сказать».
Но Коцо не стал с ним спорить, а принялся за работу и вместо положенных 57 минут сделал работу за 55… Вот поэтому-то народ и любил Коцо.
Табори ничего не ответил. Умолк и Харастош. Подойдя к окну, он долго смотрел на город. Далеко тянулся лес заводских труб. Начинало смеркаться.
«Не успеть мне домой к пяти часам! — думал Харастош. — А мне ведь еще к девчонке надо заскочить на минутку. Где же ребята, пес их побери?»
— Скажите, — нарушил молчание Табори, — что вы собираетесь делать со мной?
Литейщик взглянул на него:
— Я — ничего. По мне, вы можете идти. Пожалуй, этак даже лучше будет, — добавил он немного погодя.
В коридоре послышались шаги. Вошел Кепеш в сопровождении еще одного молодого паренька.
— Ну что, Кепеш? Почему не идут остальные? — спросил их Харастош.
— Не знаю. А чего вы здесь сидите?
— Я автоматы охраняю, — пояснил Харастош. — Выборы начались?
— Нет. Все еще языками чешут… Товарищ Табори, почему вы не идете вниз? — спросил Кепеш. О том, что на выручку Табори его послал Риглер, он, разумеется, не сказал.
— Он ведь не работает на заводе, — ответил за парторга литейщик. — Я уж говорил, что ему лучше домой пойти…
Кепеш задумался на мгновение, затем сказал:
— Я тоже так считаю. Пойдемте, я вас провожу.
— Вы думаете, будет лучше, если я уйду? — спросил парторг.
— Да, — подтвердил Кепеш. — Обстановка накаленная.
Табори мигом оделся, схватил свой портфель и в сопровождении Кепеша покинул партбюро. Второй паренек остался в кабинете с Харастошем.
Идя через двор, Кепеш шепнул парторгу:
— Товарищ Табори, ключи от сейфа дайте мне! Я попробую ночью взять оттуда документы и спрятать их. Дело поворачивается так, что власть на заводе, по-видимому, перейдет в руки Даноша. В клубе сейчас такая заваруха!..
Бледный парторг без возражений передал ключи Кепешу, и тот засунул их к себе в карман. Буркнув что-то вроде «прощайте», Табори шмыгнул за ворота.
А Кепеш вернулся в клуб. Там было шумно. Собравшиеся — их было человек семьдесят — успели договориться о составе рабочего совета из тридцати членов. Сейчас шел спор о тексте телеграммы правительству. Собрание уже приняло по предложению Даноша и Торня резолюцию о том, что рабочие завода не приступят к работе, пока советские войска не будут выведены с территории Венгрии. Из зала неслись крики одобрения, и только Риглер запротестовал.
— Такую телеграмму нельзя посылать от имени тысячного коллектива завода, когда здесь собралось всего восемьдесят человек. Не можем мы решать за других…
Свист и крики заглушили его слова.
— Коллеги! — произнес Торня. — Я думаю, сегодняшнее собрание можно закрывать. Избранные сейчас члены совета пусть останутся здесь, а остальные могут разойтись. Завтра утром приходите все на площадь Освобождения. Мы пришлем грузовик.
Зал быстро опустел. Члены рабочего совета перешли в приемную директора завода, чтобы обсудить предстоящие задачи.
Благодаря какой-то удивительной случайности в новый состав совета попал и Риглер.
Кальман остановился около двери. Он еще колебался, готовый в любую минуту изменить решение. «Вдруг я окажусь нежеланным гостем? Впрочем, теперь уже все равно. Через десять минут комендантский час… Надо попытаться. Терять мне нечего. Арпад Даллош, я знаю, смелый, решительный человек. Хотя, как теперь верить людям?!»
Кальман позвонил. За дверью — ни звука. Он еще раз нажал кнопку звонка. «Ведь они же дома! — подумал он. — В передней горит свет».
После второго звонка послышался скрип двери и чьи-то шаги.
— Кто там? — донесся до него робкий, взволнованный женский голос. «Ева!» — узнал Кальман.
— Доктор Кальман.
— Ой! — изумилась Ева. — Так поздно! Погоди минутку, я сейчас принесу ключи.
«Зря я так дурно думал о людях», — упрекнул он себя.
Скрипнул, поворачиваясь в замке, ключ.
Из кухни донесся вкусный запах поджаренного хлеба, рома и кофе.
— Входи, входи, — приглашала гостя хозяйка, белокурая толстушка лет двадцати шести.
Кальман вошел. В небольшой прихожей царил образцовый порядок. До блеска натертый паркет, как зеркало, отражал свет электрической лампочки. На стенке — военная шинель — без погон. На красных петлицах маленькие эмблемы — ключ и молоток. На другой вешалке — старая фуражка а-ля Бочкаи с красно-бело-зеленой лентой на околыше.
Кальман повесил рядом свою фуражку и невольно тщательно вытер свои солдатские ботинки о коврик у порога.
— Ты иди вперед, — попросил он хозяйку. — Я так давно не был у вас, что забыл, какая дверь куда ведет… Арпад дома?
— Да. Я его никуда не выпускаю, — с улыбкой объяснила Ева и пошла впереди гостя.
В передней и гостиной тоже было чисто и уютно. От облицованного коричневыми изразцами камина по комнате струилось приятное тепло. Все здесь выглядело красиво, уютно, привлекательно.
Арпад Даллош сидел без пиджака за столом, накрытым белой скатертью.
— Ну и напугал же ты нас, Длинный! — смеясь, сказал он гостю. В узком кругу друзей Доктора звали еще и Длинным. — Садись, рассказывай, где был, куда идешь?
Кальман сразу почувствовал, что веселость Арпада напускная и за нею прячется волнение. «Меня ему не обмануть, — подумал Доктор, — ведь мы же знаем друг друга с детства…»
— Да садись, садись! — пригласил хозяин. — Евочка, принеси, пожалуйста, еще одну тарелку. Ведь ты поужинаешь с нами?
— Пожалуй, только совсем немного, — согласился Кальман и сел к столу.
Ева вышла на кухню.
— Что нового? Как дела в армии?
— Ты думаешь, я знаю? — рассмеялся Даллош. — Не хожу я больше туда. Хватит с меня… — Он вытер губы и отхлебнул глоток чаю. — Ешь, ешь! Что ты так смотришь на меня?
Ева суетилась вокруг них. Поставив на стол еще один прибор, она преданным взглядом уставилась на мужа. Положив себе на тарелку кусок поджаренного хлеба, Кальман продолжал рассматривать своего приятеля, смуглого, с черными как смоль волосами.
— Что с тобой случилось? — спросил он наконец. — Я тебя не узнаю…
— Я и сам не знаю, — ответил Даллош. — По-видимому, пассивность моя вызвана разочарованием…
— Понимаю, Арпад, — кивнул Кальман, неторопливо откусывая хлеб. Наступило томительное молчание.
«Зачем пришел этот поздний гость? — недоумевала хозяйка дома. — Ведь ясно же, что у него есть какая-то цель». Ее мужа занимала другая мысль: долго ли Длинный намерен оставаться у них?
Кальман допил свой чай и удобно развалился в кресле. От поднимавшегося над чашкой пара у него запотели очки. Он вынул платок и начал протирать их с такой тщательностью, словно в этот миг не было ничего важнее.
— И все-таки я кое-чего не понимаю, — проговорил он немного погодя.
— Чего ты не понимаешь, Длинный?
— Помнишь, недели две назад мы встретились с тобой и ты сказал мне…
— Не помню. За две недели много воды утекло.
— Я напомню, — продолжал Кальман. — Мы с тобой были на площади Кальвина. Я сказал тогда, что, если правительство не примет срочных мер, у нас тут такой кавардак начнется, что Познань по сравнению с Венгрией покажется безобидной детской шалостью. Неужели не помнишь?
— Что-то припоминаю, — неохотно признался Даллош.
— А ты еще засмеялся да так громко, что прохожие начали оборачиваться. «У нас кавардак? Да мы так шуганем баламутов, что их как ветром сдует!» — сказал ты. «И ты будешь этим «ветром»? — спросил я тебя. — «И я тоже, — сказал ты и добавил: — Не думаю, что в Венгрии так легко совершить переворот». Припоминаешь теперь?
— Да, да. Припоминаю.
— Так вот за этим «ветром» я и пришел к тебе сейчас. Я хочу тоже принять в нем участие.
— Зря ты выбрал для этого именно меня. Тогда я еще не видел…
— Нет, я не позволю, втягивать Арпада ни в какие истории, — вмешалась в разговор перепуганная Ева. — С меня достаточно всей этой кутерьмы.
— А если контрреволюция победит? — спросил Кальман и повторил про себя: «Да, именно контрреволюция!» А ведь еще совсем недавно он протестовал против этого слова.
— Арпада никто не тронет. Он был только маленькой безобидной пешкой, — снова перебила Кальмана хозяйка.
— Верно. Если понадобится, я сумею доказать, что меня силой заставили пойти от станка в армию. Жена моя засвидетельствует, что я не хотел быть офицером. И в университете я не хотел учиться. Правда, Евочка?