Лайош вдохновенно читал, а Аннушка, позабыв обо всем на свете, с наслаждением слушала юношу.
Погруженный в свои думы, Фараго сидел на низкой тахте и пристально смотрел в окно. Ему была видна утопающая в тумане гора Геллерт. Покрытые белесой пеленой выступы горного склона были похожи на закованных в латы витязей, которые в это прохладное осеннее утро поверх оружия накинули на плечи широкие плащи. Пробившись сквозь легкие облака, солнечные лучи окрасили бледно-красным цветом тысячелетние каменные глыбы, толстые стены цитадели, видавшие на своем веку много бурь и кровавых сражений. Устремившая ввысь пальмовую ветвь статуя Свободы горделиво сверкала под лучами солнца, возвышаясь над багровыми, словно окрашенными кровью, клубами тумана. Но через несколько минут все это исчезло под толщей низко проплывавших облаков. Они поглотили солнечные лучи, и все окружающее снова приобрело однообразную серую окраску.
Борбала, похожая на большую ласкающуюся кошку, прижалась к капитану, прильнув головой к его груди и устремив на мужчину такой восхищенный и благодарный взгляд, словно перед ней был какой-то сказочный герой. Фараго нежно гладил черные волосы девушки, затылок, нежный изгиб шеи. Борбала схватила мускулистую руку мужчины и с силой прижала к себе, словно желая навсегда удержать его подле себя.
— Я так боялась за тебя, Адам, — прошептала девушка, — так боялась, думала, что и не увижусь с тобой никогда…
— Ты меня любишь, Борбала?
— Безумно.
— И ты не забыла меня?
— Не было такой минуты, когда бы я не думала о тебе.
По лицу мужчины скользнула горькая усмешка. Девушка не видела ее и даже не подозревала, какие мысли рождаются в голове Фараго. Она не знала, какие глубокие раны оставила в его сердце ревность.
Он взглянул на любовницу. Ее длинные крашеные ресницы бросали под миндалевидными глазами тень, похожую на серп. «О, Борбала, как ты умеешь лгать, — думал мужчина. — Бог ты мой, с какой искренностью, как вдохновенно ты лжешь!»
— Борбала, — тихо позвал он.
Она открыла глаза.
— Борбала, нам нужно откровенно объясниться. Ты знаешь, как сильно я люблю тебя, я не смог бы расстаться с тобой, даже если бы ты во время моего отсутствия родила ребенка…
— Адам…
— Борбала, дорогая, слушай меня, не перебивай, — продолжал Фараго и стиснул тонкую девичью руку. Он сполз с тахты, привлек к себе любовницу и в упор посмотрел ей в глаза. В голосе его звучала страсть. — Я хочу, чтобы ты стала моей женой, Борбала, а не любовницей. Да, да… Женой, матерью моих детей. Я хочу иметь от тебя ребенка, хочу, чтобы род Фараго продолжался после моей смерти. Для нас начинается новая жизнь. Или здесь, в этой стране, или далеко, на чужбине, но в роскоши… Ты понимаешь, о чем я говорю? Я должен знать, принадлежала ли ты другому? Если ты не будешь откровенна со мной сейчас, как же я смогу верить тебе потом?
— Адам, родной мой, верь мне…
— Не могу, — прошептал мужчина, — не могу, я чувствую, что ты говоришь неправду. Я должен знать все. Понимаешь? Из-за тебя я подвергал себя опасности, рисковал, о тебе мечтал в тюрьме, только ты была утешением в моем ужасном одиночестве, потому что ты для меня означала жизнь… Борбала, для меня нет на свете ничего, кроме тебя: ни родины, ни возвышенных идеалов, решительно ничего. С тобой я везде найду родину… Говори, Борбала, расскажи все…
Глаза его любовницы наполнились слезами. Грудь ее неровно вздымалась.
— Адам, я… я люблю только тебя.
— Ты изменяла мне?
— Нет, — возразила девушка дрогнувшим голосом.
— Борбала, ты хочешь, чтобы после свадьбы я стал посмешищем, чтобы на нас указывали пальцем, чтобы надо мной издевались?
Она зарылась головой в подушку и зарыдала.
У Фараго учащенно забилось сердце. «Нет, нет, я не в состоянии бросить ее, даже если это было бы единственно разумное решение. Разумное, потому что Борбала лжет. Я знаю, к ней наведывался молодой русый врач, а позднее — тот жалкий чужестранец, старый, сгорбленный дипломат. Пока я изнывал в тюрьме, юное тело моей невесты ласкал другой, другой целовал ее. Почему же она скрывает, почему не искренна со мной?»
— Не плачь, Борбала, я не причиню тебе зла, — утешал он ее. — Ради нашего будущего прошу тебя, умоляю… Я должен все знать, я не могу жить в неведении… Ну, Борбала, милая моя, повернись ко мне, взгляни на меня, не плачь, я люблю тебя больше своей жизни… — Он нежно сжал ладонями ее голову и повернул лицом к себе. По щекам Борбалы катились слезы. Задыхаясь, она заговорила:
— Адам, я боюсь… ударь меня, но не мучь… Я с ума сошла, поступила безрассудно… потеряла голову…
— Дорогая, — дрожащим голосом прошептал мужчина, — ты ведь знаешь, что я прощу. Ну, успокойся, — он покрывал поцелуями лицо любовницы. — Я знаю, ты любишь меня… не плачь… Борбала зарыдала.
— Адам, убей меня, я не достойна тебя, — пролепетала она сквозь слезы. — Пока ты ради меня, ради нас страдал, я легкомысленно забыла о тебе… На мне грех, и я… никогда не прощу себе этого легкомыслия… Я, гордая Борбала Варашди, на жалкие медяки променяла свою непорочность… — Тело молодой женщины содрогалось от рыданий.
— Сколько у тебя было любовников? — спросил Фараго, задыхаясь от ревности. — Борбала, говори все.
— Адам, уйди, оставь меня! Мне нет прощения. Я заслужила наказание… Оно неминуемо…
— Кто были твои любовники? — безжалостно настаивал Фараго. — Я хочу… Я должен это знать.
Женщина молчала. Тишину нарушали только изредка прорывающиеся из глубины ее души рыдания.
— Говори! — Фараго терзал самого себя. Зная, что все равно не оставит Борбалу, он хотел испить до дна горькую чашу ее признаний. Он любил ее беспредельно и понимал, что, простив ее, навсегда привяжет Борбалу к себе, потому что она будет благодарна ему. В его сердце росла ненависть к врачу, дипломату, к другим…
— Говори же! — торопил он любовницу.
— Что говорить? Да, я тебе изменяла. Не мучай меня, не требуй подробностей.
— С кем изменяла?
— Не решаюсь сказать, боюсь…
— Чего боишься?
— Боюсь, что ты отомстишь им…
— Борбала, назови мне имена, имена…
— Обещаешь, что…
— Ничего не обещаю, — перебил мужчина. — Или, может быть, ты еще любишь их?
— Нет, не люблю…
— Тогда назови имена… О двоих мне известно.
Девушка подняла голову. Ее большие глаза расширились от удивления.
— О враче и дипломате, — продолжал Фараго. — Кроме них, кто еще был твоим любовником?
— Один артист и офицер…
— Офицер был коммунистом?
— Да, — тихо ответила женщина. Она покорилась: «Что будет, то будет. Конец мечте. Все равно между нами все кончено. Мне уж не стать женой Фараго. Этого Адам никогда не простит…».
— Ты, — прохрипел капитан, — ты, моя невеста, стала любовницей какого-то вонючего голоштанника! Дошла до того, что бросила свое тело какому-то коммунисту, невежде. — Он злорадно захохотал. — О боже, до чего докатилась Борбала Варашди. Я боролся против коммунистов, ставил на карту свою жизнь, а в это время моя невеста развратничала с каким-то безбожником-коммунистом… Лучше бы я умер, не дожив до такого позора…
Борбала молчала. Опустив голову, она смотрела перед собой…
— Борбала, зачем ты так поступила, зачем? Я еще мог бы понять, если бы ты отдалась человеку своего круга, но какому-то плебею, простому рабочему, ставшему офицером, какому-то бывшему лакею без роду и племени… — Фараго умолк.
«Что было бы, если бы Адам узнал правду, — думала Борбала, — ведь военный действительно был батраком. Летчик Иштван Сигети когда-то пас свиней в имении Варашди. Нет, этого он никогда не узнает, Его имя я не назову даже под угрозой смерти. Впрочем, капитан Сигети, бывший свинопас, теперь стал образованным человеком…»
— Кто был этот офицер? — спросил, помолчав, Фараго.
— Имре Порпацаи, — не моргнув глазом солгала женщина. — Но он не настоящий коммунист и не простой рабочий. Сын инженера…
Капитан поднялся и стал расхаживать по комнате. Остановился у окна и посмотрел на Дунай, стремительно несущий свои серые воды. Три года назад он точно так же стоял перед окном тюремной камеры. Тогда он невыразимо тосковал по девушке. Там, в тюрьме, в одиночестве, он впервые почувствовал, как любит ее. И он верил ей, так как Борбала принадлежала только ему. Он знал высокие моральные качества девушки, верил, что она сможет противостоять любым соблазнам. Как он гордился ею! А тем временем девушку терзали тысячи искушений. Миловидная официантка кафе под перекрестными бесстыжими, наглыми взглядами жадных до развлечений посетителей оставалась гордой, надменной Борбалой Варашди, которая знала, что этот новый мир не вечен, и глубоко верила, что прошлое еще вернется и что счастье не в деньгах. Как ему было приятно, когда девушка, лавируя между крохотными столиками, насмешливо давала понять новоиспеченным государственным чиновникам, представителям новой власти, что они ничто в ее глазах, что избранник ее сердца там, за столиком в углу. Эта гордость девушки вселяла в него уверенность, что она останется непорочной, и была для него надежной опорой, поддерживавшей его в тяжелые годы тюремного заключения. Ему вспомнился спор с соседом по камере, неким Комором. Комор был коммунистом и не знал, за что его осудили. Он никогда не рассказывал о своем деле. Комор оказался очень образованным, начитанным собеседником. Они спорили о морали. Комор на примерах доказывал, что класс господ безнравственен. Фараго был убежден в обратном. Он пытался доказать, что коммунистические идеи делают людей безнравственными, поскольку коммунисты ратуют за свободную любовь. Он приводил в пример чистую любовь Борбалы…
— Послушайте, Фараго, — сказал ему Комор, — возможно, что ваша невеста очень славная девушка, но тогда ее поведение, ее понятия о морали расходятся с представлениями о морали ее класса. Я допускаю, что она преданно ждет вас. Хотя, как показывает жизнь, на это очень трудно надеяться.
— Борбала будет ждать.
— Возможно, но все же лучше бы вы не рассчитывали на это — как бы вам не пришлось разочароваться. Я допускаю, что она не отдастся коммунисту, но если случайно встретится с бывшим помещиком, у нее легко может закружиться голова и она потеряет почву под ногами… Не забывайте, девушке двадцать лет и, как вы говорите, у нее никого нет. Родители умерли, а о вас она знает только то, что вы пожизненно заключены в тюрьму. Можно ли требовать, чтобы при таких обстоятельствах двадцатилетняя девушка оставалась вам верна? Разве она виновата, что ей хочется жить? Время, Фараго, — великий лекарь, оно излечивает самые глубокие, самые болезненные раны.