— Вы, Комор, — ответил он, — смотрите на вещи с точки зрения коммунистов.
— Какая нелепость! — заметил Комор. — Коммунист или не коммунист — все в равной степени жаждут любви. Одинаково обнимают, одинаково целуют. Вы точно так же скучаете о своей невесте, как я о жене. Ваша невеста точно так же хочет любви и ласки, как моя жена.
Они много спорили, но Фараго по-прежнему продолжал верить девушке. Когда ему удалось бежать, он несколько раз встречался с ней, но ничего не заметил. Он полагался на Борбалу и доверял ей. Находясь на нелегальном положении, он вынужден был встречаться с ней не часто. Фараго лгал ей, говоря, что готовится бежать за границу. Борбала умоляла его взять ее с собой.
Он вспомнил, как обнаружил, что она время от времени встречается с тем русым врачом. Ему показалось, что от ревности он сойдет с ума. Но не зная ничего определенного, он утешал себя. Во сне его преследовали страшные видения, и он не раз готов был ночью отправиться к Борбале, но сдерживался. Он не хотел рисковать, подвергая себя опасности ареста. А за девушкой, как подсказывал ему опыт, безусловно установлена слежка…
И вот кошмарные видения стали явью. «Что же мне делать? Порвать с ней? О, это не так-то просто. Я люблю ее». Но стоило ему подумать, что тело Борбалы принадлежало другому, как его ревнивое воображение воспроизводило мучительные подробности ее измены: вот она нежно, как и его, ласкает чужого мужчину, с такой же страстью обнимает, целует его… «Нет, я сойду с ума… Лучше смерть…» Слезы навертывались ему на глаза. Пальцы сами сжимались в кулак. «Чем переживать такие муки, лучше сразу покончить с обоими, — думал он. — Зачем мне жить без Борбалы? Хватит с меня приключений. Мне нужен покой, я хочу обзавестись семьей здесь или где-нибудь далеко, на чужбине».
Он повернулся. Посмотрел на Борбалу. Ее грустный, полный раскаяния взгляд болью отозвался в его сердце. И когда его взор упал на полные бедра девушки, четко вырисовывавшиеся под шелковым китайским халатом, на округлости грудей, на длинные голени, им овладел страстный порыв. Он чувствовал, что теряет рассудок, желание расслабило его волю… Шатаясь, как пьяный, он подошел к тахте и сел рядом с женщиной. Привлек ее к себе.
— Борбала, дорогая, — прошептал он, — прости…
Она снова зарыдала.
— Прости меня, Адам, — сквозь слезы говорила она.
— Я уже не сержусь…
— Никогда больше… никогда… — лепетала Борбала. — Я хочу быть только твоей… Я презираю себя…
— Не надо, дорогая, ты не виновата…
— Нет, Адам, я… я… была так одинока…
— Нет, не ты, а проклятый режим, этот коммунистический ад… — с ненавистью произнес Фараго. — Но я с ними рассчитаюсь, клянусь, Борбала, рассчитаюсь.
— Адам, — девушка откинулась на тахте. С полуоткрытым ртом, она томно, полными слез глазами смотрела на опьяненного желанием мужчину. — Адам, — нежно повторила она и потянулась к Фараго. Халат ее распахнулся, и обнажились маленькие, как бутоны, упругие груди. Она была такой манящей, такой соблазнительной, такой прекрасной, что Фараго забыл обо всем — о враче, о дипломате и всех других, о Коморе, о мести, обо всем…
— Конец, — произнес Миклош Барабаш. — Поймите же, все кончено! Нет никакого смысла продолжать борьбу. Партия распущена. Чего вы еще хотите? Торня уже объявил о создании партии мелких сельских хозяев…
У Риглера кровью налились глаза. Не в силах сдержать свой гнев, он закричал на Барабаша:
— А мы еще посылали тебя в партшколу! Таким-то ты оказался коммунистом? Да как ты смеешь называть себя рабочим?
— Нечего кричать и бесноваться, Риглер, — спокойно ответил Барабаш. — Мы должны считаться с волей народа. Нечего умничать. Люди поумнее и поопытнее знают лучше нас.
Они, шестеро, собрались в конторе. Комнату парткома занял рабочий совет. Своим первым постановлением он запретил на территории завода всякую политическую деятельность. Риглера с трудом удалось удержать, когда он увидел, как выбрасывают на улицу библиотеку, а небольшую копию памятника Свободы разбивают. Он разочаровался во многих. Сейчас шестеро коммунистов собрались здесь по его предложению и решают: что делать дальше? У всех подавленное настроение. Вооруженную охрану завода по поручению рабочего совета взяли в свои руки литейщик Харастош и его дружки. Остаться в охране удалось только трем — четырем коммунистам, главным образом потому, что они ничем не выделялись, были незаметными людьми.
— Товарищи, — заговорил Риглер, — Барабаш неправ. Отдельные руководители — это еще не вся партия. Сколько бы ни отменяли ее в верхах, партия будет жить здесь, в низах. Не забывайте, что коммунистические партии существуют даже на Западе… Партия была, и при режиме Хорти. Будет она и теперь, только, может быть, иначе будет называться.
— Мы даже не знаем, чего хотим. Я считаю, что всякие рассуждения ни к чему. Я разочаровался на всю жизнь, — заявил Мартон Сегеш.
— Товарищ Риглер, мне кажется, мы сами допустили ошибку, ослабляя свои ряды, — вмешался в спор седоволосый слесарь Шандор Болгар. — Мы превозносили таких людей, которые сейчас лижут задницу Торня. Среди них и твой любимчик, этот жалкий карлик! Ты видел, что он выделывает?
— Кто это? — спросил Риглер, подняв брови.
— Проклятый Густав Валес! — продолжал раскрасневшийся Болгар. — Ты рекомендовал его на пост начальника учетного отдела, потому что он ходил за тобой по пятам, льстил тебе… Скольких людей он очернил! «Товарищ Риглер, то да се… Этот ненадежный, тот сомнительный…» Постоянно подкапывался… А сколько он тебе напевал — вспомни-ка сам, — что Бела Ваш ходит в «кружок Петефи». Иди, полюбуйся, что делает твой «надежный» человек…
— А что он делает? — заинтересовались все присутствующие.
— Составляет черные списки на коммунистов. Ты тоже попал туда. Более того, — добавил Болгар, — вы все в этом списке… я тоже… И этим мы обязаны самим себе, потому что считали Белу Ваша и Роби Шугара недостаточно надежными… Плакать хочется от злости! Знаете, чем мы занимались? Самоубийством! Да, самоубийством… Мы поедом ели друг друга, а Торня и его дружки пробирались к власти…
Наступила тишина. Шесть человек, погрузившись в раздумье, сидели молча. Дождь монотонно барабанил в окна.
Немного погодя заговорил Риглер:
— Не будем больше об этом. Насчет Белы Ваша мы уже уладили. Я ошибался. Вношу предложение не покидать завод, что бы ни случилось. Оставаться здесь даже под угрозой смерти. Надо снова занять помещение парткома, достать оружие и бороться… Ставлю на голосование, товарищи!
Роби Шугар, Кепеш и Болгар голосовали за предложение старика, Барабаш и Сегеш воздержались.
— Собираешься бороться сейчас, когда мы выпустили из рук оружие? — спросил Сегеш. — Хочешь втянуть нас в бессмысленную авантюру?! Ты сумасшедший… Биться головой о стенку? Нет, я на такую глупость не пойду, не вижу в этом никакой нужды… Я не голосую… Это сумасбродное решение!
Барабаш сидел молча.
— Трус! — презрительно бросил Риглер и вышел из конторы.
— Беда в том, что многие члены партии сидят дома, — тихо заметил Роби. — А Валес и ему подобные открыто стали предателями. Ну, погодите! Если бы пришло хоть человек двести рабочих, мы бы показали этой банде, где раки зимуют!
В зале, где заседал совет, было очень оживленно. Одна и та же группа людей непрерывно хлопала в ладоши. О чем бы ни говорил председатель рабочего совета Торня, эта компания аплодировала ему.
— Коллеги, — ораторствовал Торня, — я зачитаю вам нашу телеграмму правительству.
— Слушаем! — закричали с места.
Риглер презрительно посматривал на компанию горлопанов. Их было не более десяти человек, но они вели себя так вызывающе, что остальные пятьдесят — шестьдесят человек не осмеливались сказать слово. Сердце у Риглера ныло от горя и разочарования. Из головы не выходили слова Болгара. «Шани, пожалуй, прав».
— …Мы требуем, — прислушался он к голосу Торня, — чтобы русские войска незамедлительно покинули территорию страны! Мы требуем привлечь к строгому суду злодеев-ракошистов и немедленно освободить их от занимаемых должностей! Мы требуем очистить заводы и фабрики от сторонников клики Ракоши — Герэ! Мы присоединяемся к заявлению правительства о нейтралитете. Мы заявляем, что не приступим к работе, пока не будут выполнены наши требования! От имени коллектива завода точной механики — временный рабочий совет.
— А как будет с зарплатой? — выкрикнул кто-то из рядов.
— Вот именно, кто будет платить?!
— Коллеги, — ответил Торня, стараясь перекричать шум, — жалованье получат все! Мы уже отдали распоряжение, чтобы рабочим выплатили деньги по среднему заработку за девять месяцев…
Риглер не стерпел. Кровь прихлынула к голове. Он вскочил.
— Товарищи! — начал он.
— Здесь нет товарищей! — крикнул самый заядлый горлопан, бывший виноторговец.
— Ракошист, садись!
— Вышвырнуть вон этого старого мошенника!
— Послушаем! Пусть выскажется! У нас демократия! — с громким хохотом кричали вокруг.
— Говорите, коллега Риглер, — сказал Торня, — но только короче…
— Товарищи…
И снова по залу прокатился гул, но Риглер не обращал на него внимания.
— Я возражаю! — выкрикнул он. — От имени честных тружеников завода я возражаю против телеграммы…
Опять громко засмеялись и закричали:
— От имени каких рабочих он говорит?
— Кто ему поручал?
— Пусть говорит только от своего имени!
Риглер не сдавался и еще громче продолжал:
— Русские войска не должны уходить до тех пор, пока в стране не восстановится порядок…
Его голос заглушали крики:
— Русский наймит!
— Доносчик!
— Дай ему в морду!
Кто-то бросил в старика полено. Риглер отклонил голову.
— Коллеги!.. — напрасно вопил Торня.
В это время в Риглера полетел портфель. Люди потрясали в воздухе кулаками. Организованная банда приступила к действию.
Риглера толкнули. Потеряв равновесие, старик покачнулся, задев стоявшего рядом человека.