Ласло завел мотор. Все шесть цилиндров работали ровно, без перебоев. Машина тронулась с места. Он осторожно свернул на проселочную дорогу. «Тетушка, добрая старая тетушка Мари, наверное, дома». Машина мягко катилась по ухабистой дороге. «Дома старики: в комнате горит свет», — подумал Ласло, взглянув на слабо мерцавшее маленькое окошко. Он остановил машину посредине двора в нескольких метрах от колодца с журавлем. Сердце у него учащенно забилось, когда он ступил на родную землю. Захлопнул дверцу. «А Лохматый, милый пес, где же он? Раньше бывало так и вился под ногами…» Нетвердыми шагами, чувствуя, как подкашиваются ноги, он направился к сеням. Ему оставалось пройти всего несколько шагов, когда открылась дверь и на пороге появилась сгорбленная старушка. Ее белоснежные волосы сверкнули в свете керосиновой лампы… Глубоко запавшими глазами она с тревогой всматривалась в темноту.
— Тетушка Мари, дорогая тетушка Мари! — вырвалось у Ласло.
Лампа в ее руке дрогнула. Ласло одним прыжком очутился возле старушки. Одной рукой он подхватил лампу, а другой прижал к себе дрожащую тетушку Мари.
— Тетушка Мари, — шептал юноша, целуя ее седые волосы.
Старая дрожащая женщина, как беспомощная, обессилевшая птичка, прижалась к широкой груди юноши, словно ища защиты. Из груди ее вырвался стон, она зарыдала, сотрясаясь всем телом, из глаз полились слезы.
— Лаци, Лацика… — шептала она еле слышным голосом. — О, господи боже! Сыночек, Лацика, ты жив? Хоть ты уцелел…
— Ну, дорогая, милая тетушка, — ласково успокаивал ее юноша, — ну, конечно, живой… Вот я, целый и невредимый…
— Горе мне, ой лихо… Ласло… Лацика… — бормотала она, заливаясь слезами. Ее тонкие костлявые пальцы судорожно цеплялись за юношу, словно она боялась, что у нее отнимут племянника.
— А мой отец, мой дорогой отец, он дома?
— Да-да… — и она так горько, с такой болью заплакала, что у парня дрогнуло сердце.
Медленно, нерешительными шагами он направился в дом. Колеблющийся свет лампы бросал на стены причудливые тени. Ласло остановился у порога. Мигающий свет слепил глаза, и он почти ничего не видел. Подождал немного, пока успокоится пламя. Взгляд его скользнул по комнате: «Здесь все по-старому. Не болен ли отец?» — Он посмотрел на лежавшего в постели человека.
— Не может быть!..
Ласло стремительно бросился к постели. «Нет, это не болезнь. Здесь что-то стряслось… И этот платок на голове у старика… пропитан темно-красной кровью…» Старик с длинными усами лежал не двигаясь. Жаром пылало его лицо. Глаза ввалились. Губы шевелились, он что-то невнятно бормотал, но слов нельзя было разобрать. Юноша опустился на одно колено, прижал к лицу безжизненно повисшую, когда-то сильную, мускулистую руку.
— Отец, родной мой…
Тишина… Ни слова в ответ, слышатся только едва сдерживаемые рыдания тетушки Мари.
— Отец, дорогой отец, вы слышите меня?.. — Юноша с такой трогательной теплотой, с такой любовью и нежностью шептал слова, что даже умирающий должен был услышать его.
Старик шевельнулся. Медленно открыл рот. Казалось, он пытается что-то сказать. Открыл глаза… О, эти глаза простившегося с жизнью человека, навсегда уходящего в далекий путь, откуда еще никто не возвращался…
Ласло беззвучно плакал. Слезы текли у него по щекам.
— Отец, родной мой, — повторял он в тишине, — это я, Ласло… Отец, я вернулся домой…
Глаза старика словно ожили. Да, в них уже отражается слабый свет керосиновой лампы. Может быть, он услышал… Его горящее лицо, казалось, вот-вот вспыхнет. Крохотными бусинками скатываются со лба капельки пота. Вот он начал говорить, очень тихо, еле слышно.
— Сын… мой… Лаци… сынок… Пришел?.. — Затем снова наступила глубокая тишина, нарушаемая только приглушенным плачем тетушки Мари и неровным дыханием юноши.
— Что случилось, отец? Кто вас?
В старике затеплилась жизнь. Чувствовалось, что он понял вопрос и, собрав остаток своих сил, хочет ответить. Глазами подозвал сына поближе.
Юноша понял, что означал немой, предсмертный взгляд отца. Наклонился к шепчущим губам:
— Контр…ре…волю…цио…неры у…би…ли… Вереш-Хорват… Отплати… сынок… мой…
В глазах у Ласло все завертелось, пошло кругом… Ум помутился… Ему казалось, что какая-то сверхъестественная, демоническая сила рвет на куски его душу и тело.
Глаза отца стекленели. «Неужели умер?.. Нет, нет, вот шевельнулась правая рука… шарит под одеялом…»
Ласло поднимает одеяло. Глаза его следят за движением отцовской руки. Умирающий старик что-то судорожно сжимает в руке. Протягивает сыну. Да, он что-то хочет передать ему. Юноша вытянул руку… Пальцы разжались, губы снова зашевелились, и Ласло услышал шепот:
— Это… оставляю тебе… Он твой… в наследство… — и на исстрадавшемся лице мелькнула улыбка, улыбка торжествующей победы, которая сильнее смерти. Сердце старика перестало биться. Он умер со счастливым сознанием исполненного долга.
Ласло держал в руке красную книжечку. Отцовское наследство… Он не мог оторвать от нее взгляда. Новый партийный билет, выданный всего несколько недель назад.
Опершись жестким костлявым подбородком на ладонь, сидел он на Вечернем холме, как когда-то в детстве. Короткие белокурые волосы трепал ветер. На востоке забрезжил рассвет. Тонкая золотистая полоска зари реяла там, вдалеке, где поле сливается с небом. Розовые барашки облаков плыли на запад. Звезды мало-помалу блекли, угасая одна за другой. В раскинувшейся за особняком деревне появились признаки пробуждающейся жизни. Особняк Вереш-Хорвата. Ласло смотрел на освещенный особняк бывшего помещика.
«Вереш-Хорват, Вереш-Хорват… Что говорила тетушка Мари? На груди у него была национальная эмблема величиной с ладонь. У остальных тоже. И все они кричали: «Да здравствует революция!»
О чем это спрашивал цегледский крестьянин? Ах да, вспомнил: «Какая же это революция, если коммунистов вешают?» И я ответил: «Обижают только тех коммунистов, которые совершили преступление». А какое преступление совершил мой отец? Только то, что был коммунистом. Да еще то, что участвовал в разделе имения Вереш-Хорвата. Да, так и кричал Вереш-Хорват остальным убийцам: «Бейте того, кто разделил мою землю!» Тетушка Мари слышала. В этом отец был виновен. Убили самого лучшего, самого честного человека, и на убийцах были красно-бело-зеленые эмблемы. А в руках отца — партийный билет. Мое наследство… Самое дорогое свое сокровище отец оставил сыну-убийце. Да, я убийца. Я тоже помогал убивать отца… Был другом Чатаи!» Он посмотрел на свой увесистый кулак. «Да, этим вот кулаком я ударил человека, единственная вина которого была только в том, что он коммунист…
А теперь? Как жить теперь? Эржи… Эржи я потерял и отца потерял… Веру тоже потерял, а теперь нет у меня и чести…»
Уже совсем рассвело. Голубизна неба, белые прозрачные облака предвещали погожий день.
Издалека послышался гул. Он узнал характерный звук реактивного самолета.
Ласло с любопытством посмотрел на небо. Со стороны Сольнока над Тисой летели три самолета. Они приближались с невероятной быстротой. И вот уже стремительно пронеслись над его головой, сверкнув пятиконечными красными звездами. Их фюзеляжи отражали лучи восходящего солнца. Из-за деревни, с Сентешского шоссе, ветер доносил грохот танков. Сердце Ласло радостно забилось…
По дороге прогромыхала длинная колонна огромных стальных машин. На командирском танке реяло красное знамя. Они шли в глубь страны.
«Началось!..» — всем сердцем почувствовал юноша. Внезапно у него мелькнула мысль о бегстве. Но тут же перед глазами встал образ умирающего отца. «Нет… я не могу бежать. У меня в кармане — наследство отца. Здесь маленький дом, в котором я родился, где умерла моя мать, где убили моего отца. И здесь родная земля. Вечерний холм. Здесь Тиса, бескрайняя равнина… Это моя родина, ее не возьмешь с собой…»
Что ждет его?.. Он не знал, да и не все ли равно? Ведь хуже того, что случилось, нельзя и придумать: его подло обманули, лишили всего, что было для него самым дорогим на свете.