Она кивнула, чтобы я проходил. Даже в полумраке стало понятно, что комната гигантских размеров. В глубине мерцал золотистый ночник.
— Садись…
Она пришла уже с аптечкой и включила нормальный свет.
— Тебе не позавидуешь…
— Там что-нибудь осталось? — спросил я, имея в виду лицо.
— Сейчас посмотрим, — усмехнулась она.
Ее пальцы живо смыли с меня кровь и обработали какие-то мелкие раны. Я глядел на нее исподлобья, слабо понимая, что происходит. Видел только ее четко очерченные брови и внимательный прищур.
— Что с телом? — мимоходом поинтересовалась она. — Что болит?
— Все.
— Тебе нужно в любом случае в больницу, сделать снимки.
— Я шевелюсь, значит, все нормально.
Ей было где-то лет тридцать. Однако ее взгляд говорил о том, что душою она старше. Так мне казалось.
— И чего они от тебя хотели?
— Не знаю. От меня все чего-то хотят. Один я ничего не хочу.
— Может, ты действительно всем должен? Столько людей не может ошибаться, — хмыкнула она.
Затем ее взгляд упал на мою одежду. Она была мокрая и грязная, а джинсы порвались на одном колене.
— Далеко живешь? — поинтересовалась она.
— Ну… где-то в часе отсюда, если пешком.
— Значит, надо вызвать такси.
— Не надо. Я сам.
— Или тебя окончательно добьют…
Я устало взглянул на часы. Циферблат был разбит, но стрелки двигались. Час ночи. На телефон даже смотреть не хотелось.
— Мать меня убьет, а не они… — отстраненно пробормотал я самому себе.
Женщина глядела на меня пару мгновений, раздумывая о чем-то. Я не мог понять, что у нее на уме. Обычно я хорошо разбирался в людях буквально с первых же минут, такой у меня был дар. Но с ней не получалось. Она оказалась какая-то… непросматриваемая.
У нее были темно-каштановые, аккуратно подстриженные волосы — кажется, такая стрижка называлась «гарсон». На лоб элегантно спадала пара длинных прядей. Брови, как я уже говорил, словно тщательно вырисованы, хотя на ней ни грамма косметики. Их четкий, прямой контур временами придавал ее лицу выражение интеллектуальной хищности. Но взгляд оставался совсем неясным, постоянно ускользая, даже когда она смотрела прямо в глаза. Губы застыли в непонятной усмешке.
Я понял, что таращусь на нее уже минуту, и отвел взгляд. Было в ней что-то гипнотическое.
— Ты не можешь пойти в таком виде, — покачала она головой. — Давай я поговорю с твоей матерью. Останешься тут, а завтра отправишься домой, когда будет светло, а твоя одежда высохнет.
— Вряд ли во второй раз они будут меня искать…
— Ты еле стоишь, — заметила она, — давай мне ее телефон.
Сам не зная, почему, я подчинился. Когда дело доходило до общения с матерью, я никому не позволял влезать. Но тут произошло что-то странное.
Она набрала номер и с той же снисходительной усмешкой удалилась в другую комнату, чтобы поговорить. Моя мать была из тех людей, которых сложно убедить в чем-либо, если у нее уже есть мнение. Но у моей новой знакомой это получилось. Я не слышал самого разговора, только какие-то обрывки. Через пару минут хозяйка вернулась с трубкой и молча протянула мне.
— Сергей! — донесся крик вперемежку с плачем.
— Мам… я в порядке. Я…
— Господи, ну что ты творишь?!
Опять я оказался в чем-то виноватым, но пусть так, лишь бы она знала, что я жив.
— Я приеду…
— Оставайся там! — резко произнесла она. — Утром поговорим.
Женщина отстраненно наблюдала за моими потугами, и я просто вернул ей телефон. Она снова что-то мягко заговорила в трубку и наконец отключилась.
— Переночуй тут, — сообщила она. — Твоя мама все поняла. Просто нервы.
— И как у вас это вышло? — поинтересовался я. — У нее патологическое недоверие ко всему, что касается меня.
— Понятия не имею, о чем ты, — пожала она плечами. — Я сказала, что на тебя напали какие-то идиоты, ты не в лучшей форме, но жив. И лучше для тебя будет перекантоваться у меня. Я дала ей все свои данные, чтобы она не волновалась.
— У вас, наверное, дар убеждения, — покачал головой я.
— Поищу тебе одежду…
И она скрылась в коридоре. А я впервые огляделся. Похоже, ее жилище состояло из нескольких маленьких квартир, которые она объединила. Я находился в гостиной здоровых размеров, она же была и кухней. Обстановка выглядела элегантно: темное дерево, какие-то интересные растения в больших горшках, картины, торшеры… Вместо стола — барная стойка. У этой женщины присутствовал вкус. Об этом, впрочем, можно было сказать, бросив взгляд на ее лицо.
Прямо перед диваном на стене висела большая картина, изображавшая двух мальчиков, несущих на носилках ангела с завязанными глазами.
Вскоре хозяйка вернулась с мужской рубашкой в руках и тренировочными штанами.
— На, примерь… А свои вещи снимай, я хотя бы их постираю.
— Что это за картина? — спросил я вместо ответа.
Она перевела взгляд на стену и едва заметно усмехнулась.
— Это Хуго Симберг. «Раненый ангел». Не оригинал, разумеется. Тот в музее «Атенеум», в Хельсинки.
Я продолжал рассматривать картину. Она что-то во мне задела. В ней было много меланхолии, необъяснимого фатализма и… святости. Женщина наблюдала за мной со своей странной ускользающей усмешкой.
— Я люблю Симберга, — подала голос она. — Он умеет сочетать религиозность и мистику. Я бы даже сказала, его картины полны какого-то оккультного смысла. Хотя используется много христианской символики и образов…
— Вы художница? — с интересом спросил я.
— Можно и так сказать, — туманно ответила она.
Я снял свою одежду и переоделся в оставленные рубашку и штаны. Все было впору. «Чьи они?» — хотелось спросить, но это было не мое дело. Краем глаза я увидел в зеркале рядом свое тело. На ребрах уже назревали здоровые синяки, одним синяком было мое лицо. Глаз мне подбили здо́рово. И скулу расквасили, а заодно и губу. Но ничего не казалось сломанным.
Она вернулась и забрала мои вещи. Сказала, что ночью они постираются. Спать я лег на диване, укрывшись тонким шерстяным пледом. В полумраке остался ее силуэт на пороге комнаты, как в первый момент нашей встречи.
— Как вас зовут? — поинтересовался я.
— Элена.
— Елена?
— Нет, именно Элена. Спокойной ночи.
4
Мне снились поля неизвестной страны. Я только знал, что это где-то очень далеко.
Это не мой город.
Это мир за пределами моих знаний.
Я шел вместе с Сашей, и мы несли на носилках раненого ангела. Саша почему-то улыбался. Ангел же был в точности как с картины Симберга: с повязкой на глазах и абсолютно неподвижный. Его тяжелые белые крылья плавно покачивались в такт нашим шагам.
— Куда мы идем, Саша? — спросил я.
Он слегка обернулся, невесомо улыбнувшись мне с каким-то скрытым смыслом.
— Мы идем домой.
— Но ты же умер. Где сейчас твой дом?
— Там, за горизонтом.
Внезапно ангел резко взмахнул крыльями, и они ударили меня по лицу. Он улетел. Я смотрел в небо, а вокруг разлетались перья.
Затем я проснулся.
Глаза открылись сами по себе, и некоторое время я не моргая смотрел в потолок, который вдруг оказался очень высоко.
Что это было?
Мне никогда не снились такие яркие и странные сны. Он был полон глубокого, неявного смысла. Как эта улыбка Сашки. Привет с того света… Этой ночью он словно помахал мне откуда-то с другой стороны.
Или же привел меня в это место.
Наконец я моргнул.
В глаза тут же бросился «Раненый ангел». Мальчики на картине были нами. Я снова моргнул и понял, что они другие. Это сон, просто сон.
Я приподнялся на локтях, оглядывая комнату. Здоровая, как вся наша квартира. Огромное окно пропускало свет сквозь полупрозрачные шторы. Я вспоминал целую минуту, как тут оказался.
Вчерашний вечер мелькнул в голове со всплеском той лужи, в которую я упал. Мышцы на лице шевелились с болью. Но словно по зову я обернулся и увидел, что за стойкой кухонного бара сидит эта Элена и наблюдает за мной поверх белой чашки.
— Доброе утро, — сказала она.
Я тяжело сполз с дивана и подошел к ней.
— Где мои вещи? — был первый вопрос.
— В сушке. Через полчаса будут готовы. Пока позавтракай.
Я присел напротив нее, чувствуя себя полнейшим зомби. Элена налила мне кофе в такую же белую, совершенную чашку, как у нее. Я как идиот пялился в нее пару мгновений, пытаясь сформулировать какую-то мысль.
Молча она подвинула корзинку со свежим хлебом и масленицу.
— Мне снился ангел с картины Симберга… — пробормотал я.
Взгляд Элены слегка вспыхнул, но эта искра ускользнула в одно мгновение.
— Да, у этой картины есть такое свойство… сниться людям. И что же привиделось тебе?
И внезапно я рассказал ей про свой сон, затем и про Сашу, про то, как сильно его смерть повлияла на мой внутренний мир, обнажая все, чего я сам о себе не хотел знать, что я не уберег его. А мне казалось, что должен был.
В его смерти я увидел и себя — в тупике. Мне долгое время казалось, что его судьба повторится и со мной. Это театр теней, и тень следует за ладонью, принимая ее форму. И мне страшно, что я невольно стремлюсь принять эти очертания погибели.
Я говорил и говорил, подбирая для всего наиболее точные определения, и был словно рассказчиком чужой жизни. Элена не перебила меня ни разу. А я все не умолкал, вдруг понимая, что в течение всего этого времени я искал такого слушателя. Ни мама, ни Алина, ни Дэн, ни Ян не были подходящими людьми. А эта женщина, которую я едва знал, вдруг оказалась именно тем человеком. Я это чувствовал.
Ее таинственный темный взгляд не отпускал меня ни на мгновение. Показалось, что, пока я говорю, она просачивается внутрь меня и видит уже сама без лишних слов, что во мне, кто я есть.
Кофе давно остыл. Часы показывали десять утра. Мальчики с картины Симберга несли своего раненого ангела в иную реальность.
Когда я закончил, подняв на Элену испуганные глаза, она мне улыбнулась. Это была улыбка, полная внутреннего достоинства, уверенности и понимания, абсолютного понимания.