Но здание я начал рисовать не только из-за нее.
Я испытывал острую необходимость сконструировать что-то по собственному плану. Знал, что работа будет долгой и кропотливой. Не только потому, что замысел имел весьма зыбкие очертания. Мне, при всей моей неожиданной способности к рисованию, все равно не хватало навыков, чтобы воплотить то, что я задумал. Поэтому сначала нужно было дать руке освоиться.
Я начал с того, что срисовывал различные архитектурные строения на бумагу. Я рисовал фасады дворцов и музеев мира или же современные небоскребы. Бумаги было испорчено много. Иногда я забывал о святом правиле: не лезть с ходу в детали. Иногда рисунок просто не шел.
Но в общем и целом я делал то, о чем она говорила: набивал руку.
Мама периодически заходила ко мне в комнату, выглядя очень счастливой. Мое внезапное увлечение было пока довольно бесполезным, но ей нравилось, что я не шатаюсь по дворам, пугая кошек. Она любила заглянуть мне через плечо и так же тихо удалиться. Я, как всегда, мало что объяснял, кроме того что Элена учит меня рисовать.
Однажды, когда я совсем ушел с головой в архитектуру церкви Рейкьявика, она снова подошла ко мне. Я чувствовал спиной ее присутствие, но ни на что не хотел отвлекаться в тот момент. Процесс внезапно пошел очень споро, я буквально оживлял эту монументальную конструкцию карандашом.
Ее пальцы слегка сжали мое плечо, и как сквозь сон донесся ее голос:
— Молодец… Ты такой молодец.
Мне всегда казалось странным, что родители умудряются гордиться самыми ничтожными достижениями своих детей так, словно те подарили миру эликсир вечной жизни. Я пока ничего не добился для того, чтобы меня хвалили. Даже такая мелочь меня смущала.
Элена превратилась в святую в нашем доме. Но однажды мама заметила с еле заметным неодобрением, что почему-то чужую женщину я слушаюсь больше, чем ее.
Таким был октябрь: полным грандиозных архитектурных сооружений. Мои заброшенные стройки больше меня не интересовали. Они были словно застывшие во времени станции между мирами. Они останутся недостроенными навечно. Обитая в их заброшенных стенах, я обретал эти стройки уже внутри себя. Пора было уходить от них к другим зданиям.
Однажды, идя по улице после очередного дополнительного занятия по математике, я вдруг увидел, что на заборе какого-то дома сидит Дэн. Он ничего не делал: видимо, кого-то ждал. Голова вжалась в воротник куртки, а плечи были приподняты. В тот день дул сильный холодный ветер.
Я затормозил, не зная, то ли пройти мимо (мы ведь не разговаривали), то ли все-таки заговорить. Дэн заметил меня и тоже замер. Похоже, в его голове крутилась та же дилемма. Я поровнялся с ним и невольно замедлил шаг.
— Эй…
— Эй, — эхом повторил он. — Здоро́во.
— Привет.
Он быстро смерил мое уже заживающее лицо оценивающим взором и сказал:
— Слушай, а кто тебя отделал-то так?
— Да неважно.
Мы помолчали, а ветер завихрялся вокруг с легким завыванием.
— Это что, наши футбольные ослы? — наконец поинтересовался он.
— Ну да, они.
— Уроды.
— Полнейшие. Ты… что тут делаешь?
Дэн поскреб затылок и ответил:
— Да так… жду девчонку. Только она, похоже, уже не придет. Или это норма — опаздывать на час.
Я вспомнил, что, когда мы дружили, он постоянно бегал на свидания с какими-то девушками, а потом давал каждой смачную оценку, типа «ватрушка-недотрога», «экофрик», «баба-робот» и так далее… Я вдруг подумал, как же давно это было.
И непроизвольно улыбнулся. Дэн тоже пустил косую ухмылку.
— Как баскетбол?
— А я бросил. Все равно все разбежались в сентябре по другим секциям. Не прижился он у нас. Сейчас у меня тай-бо.
— Круто.
— Хочешь заглянуть? — вдруг заржал он. — Тебе пригодится с твоими вечными врагами…
— У меня нет врагов. Как-то сами пропали. А если есть, то я о них не знаю.
Дэн лишь хмыкнул. Затем слез со стены и сказал:
— Да ну ее, дура какая-то… не буду больше ждать. Ты куда?
— Туда. — Рука неопределенно махнула вперед.
— Значит, домой, — понял он, — я с тобой, до остановки…
И мы пошли вместе по щербатому тротуару, периодически пиная какую-то банку, которая каталась под ногами. Мы просто валяли дурака и по прошествии нескольких месяцев не изменились. Дэн был тем же. Болтал обо всем подряд, отпускал непристойные шуточки и глазел на проходящих мимо девушек.
Наконец мы добрели до остановки, и там он остался.
— До завтра? — спросил я.
— Точно, — кивнул он, — и это…
Я вопросительно поднял брови.
— Если что… — он чуть понизил голос, как если бы нас кто-то мог слышать, — можем навалять этим кретинам вместе.
Я рассмеялся и ответил:
— Они того не стоят. Или тебе тай-бо негде применить?
— И это тоже.
— Пока…
— Бывай.
И я пошел своей дорогой. На душе стало вдруг легко, как если бы чья-то рука вдруг разжалась, отпуская на волю тревоги. Упрямый, добродушный и отходчивый парень. Такой он, Дэн.
11
В следующую субботу лил дождь, вымывая из города остатки лета. Деревья уже были голыми и тянулись в небо пустыми ветками. Я, как всегда, забыл зонт, а трикотажный капюшон не спасал.
Я вошел в ее дом, оставляя за собой грязные следы. Дверь квартиры неожиданно оказалась приоткрытой. Я переступил порог и захлопнул дверь. Внезапно из ванной комнаты донесся ее мелодичный голос:
— Заходи, Сергей. Я сейчас…
Я разулся и скинул с себя капюшон.
— А что если бы это был не я? — крикнул я ей.
— Я знала, что это ты.
Элена была в своем репертуаре. Я какое-то время слушал плеск воды, потом прошел в комнату. Из-за наползших туч она выглядела непривычно темной. По привычке минуты две я посвятил картине Симберга. Сегодня мальчики и ангел показались мне чуть мрачнее обычного.
Вода в душе стихла.
— Там сильно льет? — раздался ее голос за моей спиной. — Ты как?
— Как мешок с мокрыми котятами, — проворчал я, оборачиваясь.
Элена прошла к окну, укутанная в длинное белое полотенце. Открытыми оставались красивые плечи с впадающими ключицами, по которым стекали капли воды. Мокрые волосы небрежно свисали на лоб: кажется, я впервые видел ее без идеальной укладки. Я и сам не заметил, как замер, разглядывая ее, пока она смотрела в окно.
— Сейчас принесу тебе полотенце, — сказала она и улыбнулась с привычным расположением.
Она прошла мимо, обдав запахом какого-то душистого геля или шампуня, а я проводил стекающие по ее лопаткам капли воды голодным взглядом. Бывали моменты, когда я чувствовал, что погружен в нее чрезмерно. Я впервые замечал, что мне не чужды собственнические чувства. Иногда… иногда я бы хотел обладать такой женщиной, как Элена. Я хотел, чтобы она была моей.
Она ненадолго скрылась в другой комнате и принесла мне полотенце. Все так же полураздетая. Я спросил себя, отдает ли она себе отчет, что я смотрю на нее не как на друга или учителя? До недавнего времени я гнал мысли о ней в таком ракурсе как мог. И просто считал, что она идеальная. Я искренне восхищался ею, как никем в своей жизни, но не позволял себе думать о ней иначе. Пока не увидел сегодня.
— Будешь чай или кофе? — поинтересовалась она.
— Кофе, — машинально ответил я, следя за ней в дурмане.
Меня гипнотизировала ее кожа. Хотелось коснуться ее пальцами или губами…
Внезапно Элена поймала мой остановившийся взгляд, и что-то в ее чертах резко стянулось.
— Извини за внешний вид, — нейтрально сказала она, — подождешь секунду?
— Конечно. Без проблем.
Она снова ушла в спальню и вернулась минут через десять в мужской рубашке (по-моему, даже в той, в которой я спал когда-то) и старых рваных джинсах. Мокрые волосы были небрежно зачесаны назад.
Потрясающе длинная шея.
Я вытирал голову принесенным полотенцем и тупо молчал. Было неловко. Элена некоторое время возилась у плиты, но вскоре присела напротив и спросила:
— Ну, чем живешь?
По губам опять бродила улыбка-маска.
— Тем же, — сказал я, — но работаю над тем, что ты мне сказала в прошлый раз.
Ее взор засиял, как будто в нем зажглись звезды.
— И как успехи?
— Очень медленные.
— Но я и говорила, что быстро не будет.
— А как твои дела?
— Все замечательно. Вчера поступило интересное предложение из вашего главного театра. Они ставят «Спящую красавицу» на современный лад. Мне прислали сценарий. Синопсис мне понравился. Возможно, я возьмусь за его постановку. Интересно попробовать себя в более традиционном жанре.
— Уверен, что декорации будут круче, чем пьеса.
— Не преувеличивай мои таланты, — коротко усмехнулась она.
— А вообще… как все?
Это был дурацкий вопрос, и звучал он не менее глупо. Взгляд Элены задержался на моем лице, и она спросила:
— Что ты имеешь в виду?
— Твою жизнь. Ты никогда не рассказываешь о себе. В смысле… про свои дела.
Она плавно положила голову на сложенные руки и спросила:
— И что же ты хочешь знать?
Ма́стерская игра в вопросы. Что я мог ответить? Твое детство? Проблемы? Какая ты на самом деле? Кто твои друзья? У тебя есть кто-нибудь? Любила ли ты?
Элена неотрывно смотрела на меня, и свет плескался в ее глазах пополам с тьмой. Кажется, она все-таки умела читать мысли, потому что поняла, к чему я клонил.
— Да, вижу, что ты имеешь в виду. Это нечестно, разумеется. Ты оказываешь мне доверие, которого я к тебе не проявляю.
— Я не формулировал это как обвинение. Это твои слова. Просто… хочу знать о тебе больше. Если это не наглость.
— Вовсе нет. Но знаешь, Сергей… — Она откинулась и подобрала под себя одну ногу. — Я — довольно заурядный человек. Хотя все думают иначе. И моя жизнь очень скучна. Я работаю, работаю и работаю. У меня много проектов. Иногда вижусь с друзьями. Периодически путешествую. Два раза в неделю хожу в бассейн, даже зимой. С удовольствием готовлю. Думаю, тебе надо как-нибудь остаться на обед. Вот и все. Это ты хотел знать?