Она непринужденно улыбнулась и посмотрела на меня таким взором, который словно говорил: «Ну и скучные же вещи тебя интересуют!». А в моем взгляде читалась другая фраза: «Какая же ты хитрая, Элена. Никогда не бываешь откровенна».
— Я больше люблю слушать.
— Как и я. Но и на меня нашелся собеседник, как видишь.
— И это здорово, — ответила она и сделала глоток.
Я понял, что больше ничего не добьюсь. И мы обсудили еще раз погоду, школу, Тори Эймос, которую я стал слушать с ее легкой руки, и предстоящую зиму. Затем начали рисовать, и она отметила, что за неделю я вырос на две головы.
— У тебя есть талант, — удовлетворенно ответила она, — талант быстро учиться. Далеко не всем удается так легко от базовых навыков перейти к более сложной технике. Посмотри на свои штрихи и линии. Они уверенные.
Я ничего не сказал. Элена всегда рисовала вместе со мной, начиная с того самого кофейника до нынешнего портрета Кейт Мосс. Она считала ее идеальной моделью. Я был равнодушен к Мосс и не находил ее особенно привлекательной. На мой взгляд, она просто принадлежала к тому универсальному внешнему типу, из которого можно сделать что угодно.
Но я и сам не заметил, как после первых двух эскизов из-под моего карандаша вдруг стали появляться совсем другие черты. Это были ровные линии бровей, чьи концы слегка опускались к переносице, придавая лицу выражение твердости и легкой властности. Высокие скулы перетекали в аккуратный подбородок и длинную шею. Плавные линии губ сами сложились в улыбку-полумаску. Последними я всегда рисовал глаза. И тут моя рука запнулась, потому что выражение ее глаз невозможно было уловить.
Элена не знала, что я рисую ее. Она набрасывала в своем альбоме Кейт, периодически что-то мне говоря про особенности портретов.
— Кстати… как твоя мама? Она не против наших встреч? — поинтересовалась она между прочим.
Я отложил альбом, прохаживаясь вдоль окна, чтобы размять затекшие ноги.
— Нормально. Считает, что ты вправила мне мозги.
Она посмеялась.
— Ты говорил, что вам непросто понимать друг друга.
— Это так. Я вроде как сложный ребенок.
Вдруг Элена расхохоталась, и я обернулся, чувствуя себя почему-то задетым.
— Ребенок… — донеслось до меня.
— Что не так?
Элена привстала, тоже потягиваясь, и бросила мне:
— Ну да, в глазах матери мы — всегда дети, сколько бы нам ни было лет. Но тебе самому уже следует помнить, что ты не ребенок.
Я хотел было снова взяться за карандаш, но внезапно она мягко взяла меня под руку и подвела к зеркалу.
— Посмотри на себя, Сергей. Ты часто говоришь о себе как о мальчике, максимум — подростке. Но это неверно. Ты — почти мужчина. Взгляни внимательнее. И помни о том, что ты меняешься.
Я смотрел в зеркало и видел что-то странное. Вообще, хотя бы один раз в день в зеркало я точно глядел, но редко отмечал что-то особенное. Однако сейчас, с Эленой, я вдруг понял, что она имела в виду: разницу. Я помнил себя худощавым мальчишкой с тревожными глазами и упрямым выражением лица. Я и думал о себе в таком ракурсе до сих пор.
И внезапно осознал, что мое лицо стало совсем другим. В нем все еще проглядывала мальчишеская физиономия, но за ней возникали другие черты, более взрослые. Подбородок слегка ушел вперед, а из глаз вдруг пропало тоскливое, ищущее выражение. Плечи стали немного шире, хотя ростом и комплекцией я не изменился.
Элена застыла рядом, опершись о мое плечо локтем, и взирала на меня с веселой усмешкой. Мы были почти одного роста.
Она умела не только видеть, но и показывать. В тот день она показала мне, что я становлюсь мужчиной. Вскоре трансформация завершится, и я буду пребывать в таком виде еще много лет.
— Вижу, ты меня понял, — довольно сказала она и оставила меня торчать у зеркала одного.
Я поправил вывернувшийся наружу капюшон, который все еще был влажным, и растрепал по-дурацки высохшие волосы.
Элена что-то делала позади меня. Часы показывали час дня.
— Мне пора. Обещал маме помочь с покупками.
— Продолжим в следующий раз…
Я взял альбом, рюкзак и попрощался с ней, стоя в прихожей. Дождь уже прекратился, и я отказался от предложенного ею на всякий случай зонта.
— Кстати… — сказала она уже в щель закрывающейся двери, — мне понравился твой портрет. Даже без глаз.
Мелькнула очередная усмешка, и я остался в подъезде один. Эхо закрывшейся двери еще стояло секунду в воздухе. Она увидела, что я рисовал ее вместо Кейт Мосс, пока я пялился в зеркало. О, черт.
12
Я продолжал упражняться на зданиях, рисуя даже на уроках. Мой замысел начинал постепенно формироваться. Я стал видеть то, что хотел создать. Пока в общих чертах — но я знал, что это будет что-то вроде гигантского замка в тысячу этажей. В духе знаменитого собора Гауди, хотя он мне не особо нравился. Про его собор Святого Семейства Элена говорила, что он вызывает странные реакции. Его находят либо гениальным, либо отвратительным. Мне нравилось его обтекаемое величие: он словно естественно вырастает из земли, если смотреть снизу. А если смотреть сверху, он будто, наоборот, утекает в землю. Но это лишь впечатления от фотографий. Вживую я, разумеется, его не видел.
Мое здание должно быть из камня и стекла. И я уже знал его цвет: белый. Это были первые образы.
Я рисовал собор Святого Семейства раз за разом с разных ракурсов и стал замечать, что меняю некоторые его черты. К тридцатому эскизу он вообще на себя не походил.
«Не думай о том, чтобы создать что-то уникальное, — эхом звучал в голове голос Элены. — Все в этом мире повторяет друг друга в различных вариациях. Оригинальность твоей работы определяется тем, насколько ты будешь находчив в интерпретации».
После этого карандаш упрямо переходил на поля, и там возникало ее лицо, теперь уже с глазами. Но ни одно из этих лиц не походило на нее в точности, потому что выражение взгляда убегало, как солнечный луч.
Учеба меня в этот период только раздражала, и я отсиживал уроки как каторгу. Правда, после них наступали приятные моменты. Мы снова стали общаться с Дэном, и я был безумно рад, что наша размолвка осталась в прошлом. Наши уроки почти всегда заканчивались в одно и то же время.
Мы шли вместе домой или заскакивали в торговый центр, перекусить какой-нибудь гадостью. Я рассказал ему про свои уроки рисования, а также показал пару рисунков. Мне было просто интересно знать его мнение.
— Ты так научился рисовать всего за два месяца? Да ты гонишь! — присвистнул он, листая альбом.
— Это оказалось легче, чем я думал.
— Ты точно гонишь. Я пытался рисовать сначала в школе, потом меня отдали в художку, затем еще моя бывшая пыталась меня учить… Сейчас…
И Дэн с увлечением стал что-то набрасывать в моем альбоме. Минуты через две он показал мне лист с каким-то непонятным огурцом с человеческими чертами. У огурца был пирсинг в брови.
— Это я тебя нарисовал, — довольно сообщил он, скалясь с явным издевательством. — Похоже?
— Лучше, чем оригинал, — ухмыльнулся я в ответ.
— А я, между прочим, учился рисовать дольше тебя.
— Возможно, твой жанр — шарж.
— Дерьмо — мой жанр, — только поржал он. — Кстати, что за женщина эта твоя Элена?
— Она… — я задумался в поисках верного слова, — совершенная. Таких не должно быть в природе.
— Красивая? — с интересом вопросил он.
— Да. Сейчас покажу.
Я влез в телефон и нашел ее фото в Интернете. Дэн сделал брови домиком и заявил:
— Ого. Интересная… дама.
Слово «дама» я слышал от него впервые. И оно шло ей.
— Но она довольно плоская… — заметил он.
Мне хотелось сказать: «Не смотри и не оценивай ее, не говори вообще ничего плохого», — но это же был Дэн.
— Она идеальная, — проворчал я.
В его глазах появилось хитрое выражение, и он протянул:
— Да ты втрескался…
— Иди знаешь куда?
— Конкретно залип… Ну-ну… Значит, тебе нравятся женщины в возрасте?
— Ей тридцать всего! — возмутился я. — Какой это возраст?
— Ну, знаешь… тебе шестнадцать. Я думаю, четырнадцать лет — это большая разница, — вдруг серьезно сказал он. — Моей сестре четырнадцать. А это уже целая жизнь.
И это тоже не давало мне покоя. Я часто думал: а мог бы я ей понравиться как мужчина, которым я почти был, по ее словам? Кто ей вообще нравится?
— Может, она лесбиянка? — спросил Дэн ни с того ни с сего.
— С чего ты взял?
— Ну… сам говоришь… мужика вроде нет.
— Я говорил, что никогда не видел его.
— Короткая стрижка.
— Железная у тебя логика.
Дэн только позевал и развалился поудобнее.
— Ну не знаю… попробуй выяснить.
— Как? — заинтересовался я.
Он почесал подбородок, поболтал ногой, а затем выдал:
— Скажи… скажи, что видел, как из ее дома выходил какой-то мужчина. И спроси типа: «Ой, а это не ваш молодой человек?».
— Как-то плоско…
— Или вот еще трюк: скажи, что тебя зовут на свадьбу! И заяви типа, что женятся только идиоты. И отследи ее реакцию. Большинство женщин неравнодушны к этой теме. Она тут же начнет тебе доказывать, что свадьба — это круто, и тогда ты ей: «А вы были замужем?». И ей нечем крыть. Она расколется.
Я уже смеялся в голос. На самом деле с Эленой все пошло бы по другому сценарию. Она спросила бы меня: «Ты считаешь свадьбу кошмаром? Почему?». И говорить буду в очередной раз я.
— Попробуй, конечно, подкатить… Попытка — не пытка. Но честно, — Дэн извиняюще наморщил лоб, — у тебя шансов нет. Говорю тебе как профи.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что она — взрослая, состоявшаяся в жизни женщина. А ты — школота.
— Это мы еще посмотрим, — упрямо ответил я, продолжая разглядывать ее фото на дисплее телефона.
13
Моя влюбленность в Элену стала безнадежной почти сразу. Мне просто повезло, что я оказался избит в том месте в то время. Наши с ней жизни при обычных обстоятельствах никогда бы не пересеклись. Потому что она уже давно получила признание и была где-то на самом верху этого мира. Я же только начинал что-то делать со своей жизнью.