Я и сам не заметил, как в потоке мыслей дошел до ее двери.
— Привет…
Она посторонилась, пропуская меня. Сегодня на ней был длинный белый свитер с высоким горлом и уже знакомые старые джинсы. В квартире пахло выпечкой. Как только я прошел в зал, то увидел, что на барной стойке стоит пирог, в который воткнута свечка.
— И ты туда же…
— С днем рождения! — произнесла она и обняла меня.
У меня перехватило дыхание. Ощущения были еще ярче, чем во сне. Я буквально провалился в ее запах: смесь дорогих духов и чего-то особенного, что исходило от ее кожи и волос. Элена мягко отстранилась, и мои руки безвольно упали вниз.
«Останься», — хотелось сказать мне.
— Как ты узнала? Следишь за мной в социальных сетях?
— Ты сам мне сказал.
— Когда? — нахмурился я, не припоминая ничего подобного.
— В нашу первую встречу. Я спросила, сколько тебе лет и ты гордо сказал: «Почти семнадцать!», — со смешком пояснила она. — Но потом уточнил, что семнадцать будет девятого ноября.
Я, хоть убей, не мог вспомнить. Наверное, это было брошено мимоходом в полубредовом состоянии. Элена заметила муки памяти на моем лице, и в ее глазах пробежало игривое веселье.
— И как ты только запомнила…
— Я всегда все помню. Еще испекла в честь твоего дня рождения пирог с вишней. Торты, я знаю, ты не любишь.
— А это когда я говорил?!
— По-моему, в нашу вторую встречу…
Элена не переставала меня поражать. Даже я уже забыл, о чем болтал. Почему она запомнила?
— И, разумеется, подарок для именинника! — заговорщицки прошептала она мне на ухо.
— Какой еще подарок? — запротестовал я. — Элена, прекрати…
Она ничего не сказала, а прошла к бару. Я увидел за пирогом тонкий сверток прямоугольной формы в упаковочной бумаге белого цвета с серебристыми узорами. Сбоку был прилеплен аккуратный серый бант. Там даже был бант.
Как сомнамбула я подошел к столу и развернул упаковку. Было жалко рвать ее. Я уже догадывался, что там. Конечно, это картина. На плотном куске картона размером примерно двадцать сантиметров в высоту и пятнадцать в ширину. Нарисована акрилом.
На ней был я. Но не такой, как в жизни. Скуластое худое лицо, острый шип в левой брови. И разрисован как на Хэллоуин. Под глазами — темные провалы, полосы на скулах… Это было мое лицо и одновременно оголенный череп. Они словно наложились друг на друга. Вокруг рябили неоновые мазки, резко контрастировавшие с моим образом мальчика-скелета. Выглядело модно и жутко. Вот и из меня она сделала произведение искусства…
Я перевернул картину. Сзади было выведено ее красивым почерком:
«С днем рождения, Сергей! На этой картине твои шестнадцать лет. Я знаю, что они дались тебе тяжело, но, поверь, ты вышел из них победителем. Элена».
И дата создания. Восьмое ноября. Я поднял на нее глаза, и мне хотелось от безрассудства признаться ей в любви прямо сейчас.
— Ты… удивительный друг, — только и нашелся я.
— Как и ты, — тихо ответила она. — Я подумала, что самое большее, что я могу дать тебе, так это рисунок. Хотя, с другой стороны, это чудовищно мало.
— Нет, это не мало. Не говори так.
— Ты очень хороший человек, Сергей. Помни об этом. Ты чересчур скромен и избегаешь привлекать к себе внимание, как будто думаешь, что не заслуживаешь внимания, дружбы и любви. Это не так.
— Как скажешь.
— Ну, если не понравилось, можешь перепродать его — и сразу разбогатеешь, — шутливо добавила она.
— Я никогда его не продам!
Элена только посмеялась, и мы сели пить наш традиционный кофе. Пирог был выше всяких похвал, и я съел половину чуть ли не зараз. И в тот день мы не рисовали. Просто проговорили обо всем на свете почти до обеда, и это стало лучшим окончанием моего самого счастливого дня рождения.
Почему она запомнила его? И мои предпочтения? На что я ей вообще сдался? Или это ее способ заниматься благотворительностью: покровительствуя заблудшим мальчикам? Ее рисунок я никому не показал. Он стал словно те детские секреты, которые прячешь от всего мира под камнями и листьями подорожника.
В тот день я поверил, что мир на моей стороне и у меня есть шанс стать для нее кем-то большим, чем просто субботним другом.
16
Семнадцать лет не чувствовались пока как-то иначе. Я был тем же, только чуть веселее. Единственное, что меня продолжало изводить, — это мои эротические сны с участием Элены и реальные переживания о том, как быть к ней ближе. Больше дурацких разговоров про несуществующие чужие свадьбы я не заводил, понимая, что это не мой способ получать информацию. Я всегда любил идти напролом.
Однако Элена припомнила мне эту выдумку, продемонстрировав способность впитывать в себя все, что ей говорят.
— Так ты сходил на свадьбу?
— Какую свадьбу? — не понял я.
— Ну, ту самую, кто-то из знакомых твоей мамы выходил замуж.
— Ах, сва-а-адьба… Нет.
— Почему?
— Ну, как-то не пришлось. Вопрос о моем присутствии… э-э-э… не встал в итоге ребром.
В некотором роде это была правда. Меня ведь никто никуда и не звал.
Помимо гостиной-кухни и спальни в ее доме был еще рабочий кабинет, где стояли компьютеры с гигантскими мониторами, рассчитанными для работы с графическими программами, а также ее старые картины, пустые холсты и мольберты. Я тут оказался в первый раз. Нашими местами обычно были диван и бар.
Дома я уже пробовал набрасывать что-то мышкой, но ощущалось это как чистый ад. Сейчас освоение шло куда легче, так как она подключила для меня планшет к компьютеру.
— А как постановка «Спящей красавицы»? — между делом спросил я.
— Я взялась за нее. Разрабатываю общую концепцию.
В тот день она казалась немногословной. Позже мы решили сделать паузу и вернулись на кухню.
Элена глядела на заснеженные макушки деревьев, и ее взгляд убежал из этого мира. Хотел бы я знать, куда она иногда уходила…
— Где ты сейчас? — тихо спросил я.
Элена бросила мне свою фирменную усмешку и произнесла:
— Как ты тонко чувствуешь мое отсутствие. Я вспоминала…
— О чем же? — бесстрастно вопросил я.
— Об одном своем путешествии. В Хельсинки. Я с детства думала, что Финляндия должна быть особенной. Она и оказалась такой. Все там напоминало кинофильм о счастливом времени, которое тебя заставили забыть.
Я поднял на нее глаза. Она улыбалась уже совсем иначе, с еле заметной грустью.
— Всегда, когда вижу снег, вспоминаю о Финляндии… — отстраненно продолжила она. — Меня очаровывали финские сказки, их печальная музыка… И, разумеется, с детства со мной картина Симберга «Раненый ангел». Она словно вела меня всю жизнь дальше от дома, друзей… от всего.
Я боялся пошевелиться, чтобы она, не дай боже, не отвлеклась на мое случайное движение и не поняла, что сейчас говорит она, а не я. Грусть же Элены вдруг заполнила собою все пространство. Я отчетливо почувствовал ее консистенцию: тяжелая, густая река меланхолии. Эта была грань ее личности, которую я никогда не видел: она не позволяла ее заметить. Но именно эта часть ее могла создавать мрачные картины, полные ауры жесткого разрушения и пустоты.
— Когда мне было двадцать три, в Кельне прошла моя первая большая выставка. И после нее я спонтанно отправилась в страну моей мечты. Помню, как ходила по их набережной и радовалась как ребенок… И сколько бы ни прошло времени… Есть вещи, которые нельзя разлюбить.
Она вдруг слегка тряхнула головой и сбросила с себя давнее воспоминание. В этот момент тягучая атмосфера чего-то утраченного пропала, словно ее выключили. Реальность менялась вместе с ней.
— Просто вдруг вспомнила, — пожала она плечами. — Как успехи в школе?
— Нормально, — отмахнулся я. — Что же произошло в Хельсинки?
— Много хорошего, — на губах снова проступила улыбка из тумана.
Но я помнил ее выцветшее лицо и атмосферу черной, жгучей тоски, от которой в комнате словно потемнело.
— Мы все о чем-нибудь вспоминаем, — пробормотала она. — Вот ты, например, вспоминаешь о своей девушке?
Мастер по переводу стрелок. Она словно брала реванш этим вопросом за свою минутную слабость, в которой проступило что-то личное. То, как она сейчас поступила, было нечестно.
— Иногда, — уклончиво ответил я, — уже не чувствую ничего. Как будто это было несколько жизней назад.
— Но ты хотел бы ее увидеть?
— Не знаю. Может, и хотел бы. Но что потом?
— А что если бы она осталась? Что если бы она вернулась к тебе навсегда?
— Я… не знаю.
Мне не хотелось такое даже представлять. Потому что я бы тогда оказался в страшно неудобном положении и кому-то в итоге было бы больно и обидно. Скорее всего, Алине. Потому что я ее уже отпустил.
— Как ты себе представлял развитие ваших отношений?
— Никак. Я жил моментом.
— И это правильно. Но ты понимаешь, что вы были разными, — вместо ответа сказала она, — хотя сначала тебе казалось, что разница — ничто.
«Казалось?» — хотелось спросить мне, но вместо этого я согласился — правда, чуть поразмыслив. Да, я постоянно думал, что разница между мной и Алиной слишком ощутимая, но закрывал глаза… Может, Элена это имела в виду?
— В общем, так, — наконец-то ответил я. — Она была из очень благополучной семьи.
— Не только ведь это. Ты часто говорил, что у вас возникали споры по мелочам.
— Ну… я думаю, это нормально. Все люди о чем-то спорят.
— С годами такие мелочи становятся серьезным камнем преткновения. Я поняла, что твоя девушка любила брать инициативу в свои руки. Есть такой тип людей. Ей нужны были вожжи над тобой.
— Возможно, — осторожно кивнул я.
Мы уже минут пять не смотрели друг на друга, но фразы энергично перекатывались между нами, как мячик.
— Но она с тобой не справилась бы, — отрешенно пробормотала Элена. — Сначала ты сам делал бы все, что она скажет, а потом взбрыкнул бы и ушел от нее. Такой у тебя характер.
Наша беседа казалась мне все более и более странной. Что-то в ней было не так, как обычно.