— А что со мной будет? — спросил я, разворачиваясь и идя перед ней задом наперед, чтобы видеть ее лицо. — Ты же всегда все знаешь. Вот и расскажи мне.
Элена покачала головой.
— Это ты должен понять сам.
— Хорошо. Тогда скажи мне, что в свое время пришлось уничтожить тебе? Ты же проводила этот эксперимент на себе, не так ли?
Мы бегом прошли первый и второй залы и оказались в ледниковом периоде. Я был полностью сконцентрирован на ней, но успевал краем глаза отмечать, что здесь заменили все старые инсталляции новыми и добавили мониторы с мини-фильмами. Это немного расстроило, потому что, несмотря на то что старые экспонаты выглядели немного несовременно, в них была душа.
— Не упади… — заметила она.
— Ну скажи мне, Элена, — проигнорировал ее замечание я, продолжая идти задом наперед и пытаясь удержать ее вечно ускользающий взор, — что нарисовала ты? И что стало с тобой, когда ты это уничтожила?
Мы оказались среди искусственного снега и чучел мамонтов. Где-то впереди должны быть и кости настоящего… В этом зале всегда царила особая тишина. Может, из-за белого цвета…
Элена явно не хотела об этом говорить. Но я неотрывно глядел в ее лицо, зная, что умею давить взглядом, когда надо.
— Расскажи мне.
И вдруг она не стала увиливать. Ее губы слабо изогнулись в усмешке, но не очень доброй. Я чуть притормозил, в очередной раз поражаясь ее мимике, способной пропускать через себя либо абсолютный свет, либо абсолютное зло. Сейчас через нее струилась тьма.
— Я не рисовала здания, Сергей. Это было живое существо.
Я окончательно остановился. Элена же дошла до меня в своей неторопливой манере, но от ее тяжелого взгляда словно что-то умирало.
— Это был ангел. Не такой, каких я рисую обычно. Ты знаешь этих странных существ с металлическими крыльями, с которых предательски слезли перья, показывая, что крылья ненастоящие. Он был настоящий, абсолютно прекрасный, полный света и жизни. Я видела его с детства. Возможно, он и существует в каком-то измерении… Может, я действительно умею видеть, а не выдумывать. — Лицо на мгновение стало хитрым и манящим. — Он был почти как живой. Каково, думаешь, мне было его убивать? А это было убийство, поверь мне.
Она мгновение холодно рассматривала меня вблизи, словно показывая, что я вынудил ее рассказать о том, о чем она не хотела… Затем неспешно пошла дальше, уже не глядя на меня.
— Я изувечила его, уничтожила в нем все, что было красивым, светлым и возвышенным. — Ее скулы словно заострились при этих словах. — Я убивала в несколько рисунков. А в конце оставила лишь скелет с крыльями. Их я тронуть не могла.
— И что же в тебе изменилось? — спросил я, идя уже вплотную к ней и не в силах оторваться от ее профиля и шеи.
— Это была психологическая смерть. После я не смогла больше рисовать настоящих ангелов. Все эти пародии на них, которые я изображаю… это, считай, последствия преступления, которое я совершила. Но оно было необходимо.
Мы замерли рядом со скелетом мамонта, который кто-то собрал по частям и засунул в стеклянный ящик. Не самое лучшее, что можно сделать с чьими-то останками. Но, как говорят, все ради науки.
Мгновение мы созерцали кости, словно они вдруг стали материализацией наших мыслей о способах убивать.
— И что оно тебе дало?
— Оно открыло вдохновение. И я наконец-то нашла свой стиль. Постапокалиптический декаданс и попытка показать стремление странных созданий обрести то, во что они верили до прихода великого разрушения.
Элена не выглядела счастливой, и таинственной — тоже. Ее маски сошли в это мгновение, и я видел много необъяснимой жестокости в ее чертах. Теперь я понимал, что она рисует и почему. Разгром человеческой цивилизации, который она в разных вариациях изображала в своих работах, был концом того, что она когда-то давно разрушила в себе, поставив над собой творческий эксперимент. И все эти странные создания, ищущие веру или играющие в творцов в попытках создать новый мир, стали ее многочисленными копиями.
Но что разрушено — то разрушено.
— Мне кажется, тебе это вышло боком, — произнес в итоге я. — Было ли это необходимой жертвой?
— О да, — лишь кивнула она. — Ты создаешь жизнь, пусть и в своей голове, и ты отбираешь эту жизнь. Маленькая игра в Бога, дающая тебе болезненный толчок в развитии через синтез двух противоположных процессов. Это как эрос и танатос. Слышал о них?
— Что-то греческое.
— Это условные обозначения влечений, движущих человеческой жизнью, по Фрейду. Эрос — инстинкт жизни. Танатос — инстинкт смерти. Фрейд, знаешь ли, не только секс везде видел. Что будет с тобой, когда ты это сделаешь, я не берусь сказать, — заявила она, отстраненно смотря вперед. — Все приходят к разным результатам.
После этих слов я притянул ее к себе и поцеловал. Это был быстрый и немного резкий жест, потому что я боялся, что, если буду степенным и предупредительным, она просто не даст мне этого сделать.
Помню, что она не оказала ни малейшего сопротивления. Но и шага навстречу тоже не сделала. Ее губы не двигались какое-то время, когда я их целовал, но мне было все равно. Я просто хотел, пусть на короткий момент своей жизни, обладать ею, быть ближе.
Неожиданно ее руки плавно обвились вокруг моей шеи, и я почувствовал, как ее губы наконец-то раскрываются мне, и это чувствовалось как абсолютная победа. Ее язык слегка коснулся моего, но вдруг она отстранилась.
Я смотрел ей в глаза, тяжело дыша, а она была холодна и усмехалась, но как-то… неэмоционально и свысока.
— Понравилось? — спросила она.
Я только кивнул.
— Ты же давно хотел это сделать. Ну как? Стал счастливее?
— Немного.
В ответ раздался звонкий смех, разрядивший тишину осколками. Потом она устало сказала:
— Пошли назад, надо закончить с инсталляциями.
Элена игнорировала меня остаток дня, постоянно разговаривая с художниками и обсуждая их проблемы, которые казались мне надуманными. Они просто хотели получить ее внимание. Все хотели урвать от нее часть.
Я не отпускал ее глазами ни на минуту, чувствуя себя странно. С одной стороны, во мне словно пробудился какой-то зверь, который только и ждал удобной минуты, чтобы снова начать на нее охоту. С другой — я был потерян, потому что ее реакция была странной. Она позволяла мне многое, но при этом все чувствовалось так, как если бы она делала это из какого-то научного интереса. Словно ей было любопытно, как далеко я смогу зайти. При этом казалось, что я со своими чувствами играю второстепенную роль. Элена словно узнавала через меня свои границы. Этот поцелуй был холодным и любопытным, не более.
В шесть часов вечера все стали разбредаться, и я почему-то думал, что она уйдет последняя. Но она неожиданно подхватила сумку и живо засеменила к выходу вместе с парой других художников. Они перебрасывались шуточками и смеялись. Один из них придержал перед ней дверь, смотря с легким восхищением. Я ничего не понимал.
— Элена! — крикнул я, срываясь с места и несясь за ней вслед.
Они уже шли по стеклянному мосту, и мой крик беспомощно оборвался за захлопнувшейся дверью. Я толкнул ее и побежал следом.
— Элена! Стой.
Остановились почему-то все, и она посмотрела на меня через плечо.
— Да, Сергей?
Ее голос звучал ровно и дружелюбно. Мне хотелось заглянуть в ее глаза глубоко-глубоко, чтобы увидеть наконец-то, какая она на самом деле, и спросить: «А как же я?».
— Ты куда?
— Мы едем в наш любимый лаундж-бар, — спокойно ответила она. — Я бы позвала тебя, но боюсь, тебе там, кроме сока, ничего не предложат.
Эта поддевка была неоправданной. Я чувствовал себя жалким.
— Когда мы увидимся снова? — прямо спросил я, не отрывая от нее пожирающего взора.
Мне было плевать, кто что подумает. Она поцеловала меня. Это что-то да значило.
Ее друзья выжидающе смотрели на меня с противными улыбочками, и мне хотелось запустить в каждого чем-то тяжелым.
— Не знаю, — нахмурилась Элена. — Боюсь, буду занята в ближайшую неделю. Но мы же спишемся?
— Конечно, — с облегчением вымолвил я.
— Ну пока… — бросила она и снова вернулась к обсуждению чего-то с этими двумя.
Я вышел на улицу чуть позже, а их уже и след простыл. В темно-синем вечернем небе сияли звезды, было ясно и очень холодно. Я стоял пару минут на крыльце музея, таращась то в небо, то по сторонам, и отправился в итоге домой, чувствуя себя абсолютно сконфуженно. Почему Элена так поступила?
Может, я был наивен, как девчонка, но для меня поцелуй что-то да значил. Я не ходил по улицам, целуя всех подряд. Я вообще целовался только с двумя людьми: с Алиной, в которую был влюблен, и с какой-то девкой по пьяни. И не видел смысла собирать впечатления ради количества, хотя Дэн, поступавший именно так, утверждал, что любой опыт бесценен.
«Послушай, Элена. Это не шутки. Второй раз расквасить себе сердце я не позволю».
9
Я маялся еще несколько дней, не зная, как поступить. Мне хотелось бросить все и прибежать к ней домой посреди дня или даже ночи, сказав, что у меня есть на это право. Так мы говорим, оправдывая поступки, совершенные ради тех, кого любим.
Опять началась учеба, но концентрация была ни к черту. Мысли об Элене превратились в рой червей, которые проели мою голову насквозь. Я не переставал вспоминать малейшие особенности ее поведения, понимая, что в тот раз в музее самую малость приоткрылась дверь, ведущая к ее настоящей личности.
Ее публичный образ был полон загадок и шарма. Она блистала своим интеллектом и широтой взглядов, поражала тонким вкусом и нечеловеческой проницательностью. Но за этим терялась ее истинная личность: она словно разбивала себя на миллионы улыбок и таинственных фраз, которые превращались в зеркальный лабиринт.
Я всегда хорошо понимал других людей: я в них погружался против воли. В некотором роде это можно было назвать моим единственным настоящим хобби — копаться в других. И мне не давало покоя, что с Эленой роли словно менялись и это я каждый раз оказывался под микроскопом.