— крикнули они и приказали ему поворачивать назад.
Человек повернул тележку и последовал за эсэсовцами. Он шагал, сдерживая напор тяжело нагруженной тележки, шагал осторожно, медленно, упираясь в булыжник крепкими ногами и внимательно следя, чтобы кладь не рухнула на его откинувшееся назад тело. Дышло дрожало в его руках, ударяло в бок, и каждый удар, смягченный встречным движением рук, был вызван не только тяжестью груза. Человек, запряженный в тележку, больше уже не всматривался в подворотни и не замечал ничего, кроме фигур двух вооруженных эсэсовцев.
— Великолепно, — сказал комендант трудового лагеря на Дембовой, увидев человека с тележкой. — Давно следовало подумать о такого рода вспомогательном транспорте.
Лагерный плац на Дембовой был частью тупичка, отделенной от города забором, на скорую руку сколоченным из досок, вырванных из ближайших изгородей. Отсюда часовые выводили команды, назначенные на всякого рода работы. Людей вели под конвоем через весь город, а когда они возвращались — прохожие видели почерневшие, покрытые синяками, кровоточащие лица. Им приказывали петь бодрые песни и весело приплясывать. Песни звучали грустно, в пляске не было живости. Эсэсовцы прохаживались вдоль шеренг, издевательски глядя на измученных, тяжело дышащих людей. Вечером всех приводили обратно на плац и за несколько минут до семи выпускали.
В тот день всех отпустили немного раньше; задержали только человека с тележкой. Он стоял у запертых ворот на опустевшем плацу рядом с тележкой, уткнувшейся в мостовую своим отполированным дышлом. Лямка мягко распласталась на камнях. Он ждал, когда ему разрешат схватить ее, просунуть в нее голову, натянуть на плечи и двинуться вперед. Но двое эсэсовцев, задержавших его утром, приказали ждать.
— Где живешь? — спросил эсэсовец.
— На Рыбной.
— Черт ее знает, где эта твоя вонючая Рыбная! Говори: далеко или близко?
— Далеко.
— За полчаса дойдешь?
— Дойду.
— Через полчаса комендантский час, знаешь?
— Знаю.
— Ну то-то. Жди.
Они разговаривали с ним, держась в отдалении. Человек с тележкой еще несколько минут слышал крики и топот людей, разбегавшихся по домам.
— Придешь завтра с тележкой, — сказал эсэсовец.
— Слушаюсь.
— И в другой одежде.
— Слушаюсь.
— В чистой, а не в этом вонючем дерьме.
— Слушаюсь.
— Помни, в чистой!
— Слушаюсь.
Второй добавил:
— А что будет, если не придешь, знаешь?
— Я приду.
— А если не придешь?
— Приду. Я обязательно приду.
— Ты в этом уверен?
Человек с тележкой вздрогнул. Теперь он уже не был уверен, что придет завтра. Машинально провел рукой по жесткой, засаленной одежде, поднял руку и коснулся воротничка. Рубаха была расстегнута, дрожащая рука искала пуговицу.
Эсэсовец взглянул на часы, другой повторил его жест, и они переглянулись.
— Еще рано, — сказал один.
— Через десять минут, — добавил другой.
— Без пяти семь, — сказал первый и вдруг повернулся к задержанному.
— Эй, слушай, твоя Рыбная, она в самом деле далеко отсюда?
— Далеко.
— В пять минут с колымагой своей не доберешься?
— Невозможно это…
— Помни, мы проверим, правду ли ты говоришь.
— Я правду говорю.
— Проверим, правду ли ты говоришь, — повторил эсэсовец. — Через пять минут комендантский час.
— Я не успею. — Человек с тележкой побелел.
— А если тележку оставишь?
— Зачем?
— Ты не спрашивай, а отвечай. Если оставишь тележку, успеешь добежать?
— Не смогу.
— Посмотрим.
Воцарилось молчание. Потом эсэсовец сказал:
— Ну, Ганс, без пяти семь, пускай его!
— С тележкой?
— А как же, неужели без? Тележка-то его или нет?
— Мне в гору идти, я не поспею!
— Пошел, пошел, комендантский час еще не наступил!
— Позвольте мне остаться!
— Как это остаться? Тебя что, никто дома не ждет?
— Мать.
— И ты совсем не торопишься ее увидеть?
— Да ведь уже семь часов.
— Нет еще. Две минуты у тебя в запасе.
— Позвольте мне остаться!
— Raus![34] — крикнул эсэсовец и распахнул ворота. — Raus!
В долю секунды, уже нагнувшись, человек увидел кусок улицы, начинавшейся за воротами. Он закинул лямку на плечо, рванулся. Колеса завертелись, и тишина разлетелась прочь. Опустевшая, без единого прохожего улица наполнилась грохотом. Пустая тележка прыгала по камням, тень человека, как извивающийся паяц, дергалась и бежала вместе с ним. Человек, запряженный в тележку, ускорил шаги, стремясь поскорее одолеть крутой подъем. Он слышал, как эсэсовцы закрывали ворота, и решил, что они остались за оградой. Он смотрел только вперед. На башне костела часы пробили семь раз. Прозрачный металлический звук, неторопливо расплывавшийся в застывшем воздухе, заставил бешено забиться его сердце.
— Halt![35]
Человек остановился и, втянув голову в плечи, медленно обернулся. В тени забора стояли те двое.
— Stehen bleiben![36] — раздалось в тишине. Человек застыл, не сводя взгляда с идущих. Они остановились, не дойдя до него. Один из эсэсовцев взглянул на часы:
— Что, не знаешь, что уже комендантский час?
Человек с переброшенной через плечо лямкой молчал.
— Глухой?
— Нет.
— Не слышал, как било семь?
— Слышал.
— И что же?
— Господа…
— Что господа? — подхватил эсэсовец. — Что господа? — насмешливо повторил он.
— Вы же сами меня задержали!
— Что-о-о? Где это?
— Там, на плацу.
— Так ведь тебя отпустили.
— Поздно было.
— Но семи еще не было?
Человек с тележкой ничего не ответил.
— Ну так как же, было семь часов или не было?
— Не было, — прошептал человек.
— А теперь восьмой час.
— Да.
— Стрелять будем.
— Я не виноват, — дрожащим голосом проговорил человек.
— Объявление читал?
— Читал.
Эсэсовцы пошептались, потом один спросил:
— Живешь далеко?
— Там. — Человек высвободил руку из-под лямки и поправил на плечах сбившийся в складки пиджак.
— Иди.
— Я боюсь, — тихо сказал человек.
— Чего?
— Встретится кто-нибудь….
— Кто?
— Не знаю.
— Должен знать.
— Не знаю.
— Если наших встретишь, скажешь им, что мы тебя отпустили.
— Они не поверят.
— И правильно сделают.
Молчание.
— Позвольте мне назад вернуться. До завтра.
— Пшел!
Человек с тележкой повернулся и двинулся вперед. Колеса стучали по булыжнику, за спиной раздавались шаги немцев. Эта мешанина звуков, тишины и страха пронизывала дрожью его тело, но каждый шаг, приближавший его к дому, рассеивал опасения. «Они за мной следят, — думал он, — значит, ничего плохого не случится. Если повстречается патруль, они скажут».
Патруль появился внезапно. Два вооруженных немца, неожиданно показавшиеся из переулка, в удивлении остановились. Грохот тележки, разносившийся над вымершим городом, врывался в тихие улочки. Это он привел их сюда. И вот наконец они увидели человека, который производил этот страшный шум, разгуливая по городу после комендантского часа. Не говоря ни слова, они заученным, автоматическим движением сдернули с плеч винтовки. Только после этого патрульные заметили двух эсэсовцев, шедших поодаль.
— Пропустите его, — сказал один из эсэсовцев. — Он возвращается от нас, с Дембовой.
— Но уже наступил комендантский час.
— Знаем, знаем, — пренебрежительно ответил эсэсовец. — Он больше не будет его нарушать.
— Ему нельзя ходить по городу.
— Брось, ведь я сказал же тебе, что все в порядке.
— Вы, что ли, с ним пойдете?
— Да, мы.
Человек облегченно вздохнул и потащил тележку дальше. День кончился. Вдали, там, где крутую улицу замыкал кусок неба, вставала тьма, постепенно подбиравшаяся к домам. Никем не подгоняемый, человек быстрым шагом шел в гору, таща за собой тележку. Эсэсовцы шагали сзади. Порой до него долетали обрывки разговора, смех. Не оборачиваясь, он шел прямо к своему дому, который показался в ту минуту, когда тьма, как бы свалившись откуда-то с неба, сразу окутала молчащие улицы. Приободрившись, человек прибавил шагу. Немцы заметили это. Один из них крикнул:
— Эй, ты, куда так спешишь?
— Домой, — ответил человек, не поворачивая головы.
— Который твой дом?
— Вон он. — Человек показал рукой на дом, видневшийся вдали сквозь сгущавшиеся сумерки.
— Тот, двухэтажный?
— Да.
— Направо?
— Да.
На башне костела пробили часы. Одинокий звук величаво прокатился под темным небом.
— Stehen bleiben! — раздалось за спиной идущего. Он замер. Услышал, как остановились эсэсовцы.
— Который час? — крикнул эсэсовец. Человек молчал.
— Тебя спрашивают! Который час?
— Половина восьмого.
— Что же ты до сих пор шляешься по улицам?
Человек хотел повернуться, но эсэсовец крикнул:
— Стой! Куда идешь?
— Домой.
— Комендантский час! Где твой дом?
— Там.
— Иди!
Человек дернул дышло и повернул к дому. Когда он остановился у ворот, эсэсовец прицелился и выстрелил. Человек качнулся и медленно стал оседать, тело его повисло на перекинутой через грудь лямке, затем распростерлось на булыжнике. Тележка тихо покатилась вперед.
— Что же это? — прошептал человек, лежа на мостовой и озираясь вокруг. — Что же это? — повторил он. Он лежал на камнях, и крутая плоскость мостовой придвинулась вплотную к его испуганным глазам. — За что?
Скрипнули ворота, раздвинулись немного, потом приоткрылись шире. Какая-то женщина вышла из темноты. Увидев раненого, она наклонилась над ним и спросила:
— Это ты?
Человек, лежавший на мостовой, повернул к ней лицо.
— Мама, — прошептал он, — за что?
Она подняла голову, повернула неподвижное лицо к темным фигурам, стоявшим неподалеку.