В статье всё это рассказано. Она появилась на свет, потому что я поговорил с журналистом на вечеринке. Возможно, вы решите, что шляпы – довольно забавная штука.
Я очень расстроился, когда мою шляпу похитили. Вы все слышали такие истории. Прикуют ли ее к батарее? Получу ли я фотографию, на которой она запечатлена с газетой? Или – жуткая мысль – вдруг она привыкнет к своим похитителям и откажется их покидать? Кажется, это называется стокгольмским синдромом, хотя шведы ничего не понимают в шляпах.
Так что я просто выписал чек на семьдесят пять фунтов на студенческую благотворительность, что и было целью происходящего. Ужасная драма закончилась за десять минут, и я даже не смог переговорить со шляпой по телефону.
Я получил большую черную шляпу назад и снова стал собой.
Я люблю шляпы. Они помогают мне справляться с собственной головой.
Все мужчины в моей семье лысеют сразу после двадцати, чтобы поскорее с этим покончить. Зато нам не приходится ужасаться этому в будущем. Но у нас не остается ничего, что амортизировало бы удары и царапины, которые волосатые люди даже не замечают. Современное средство – бейсболка.
Бейсболка? Я бы лучше съел червяка.
Первую черную шляпу я увидел в магазинчике «Билли Джин» на Уолкот-Стрит в Бате в конце восьмидесятых. Она просто лежала на полке. Она воплощала всё, чего я хотел от шляпы, хотя до этого момента я вообще не понимал, что мне нужна шляпа.
Она была, разумеется, черная, широкополая, довольно твердая и при этом достаточно мягкая, чтобы сохранять пристойный изгиб после некоторых усилий и применения кипящего чайника.
Иногда ты что-нибудь видишь и уже не можешь без этого жить. С тех пор у меня перебывал десяток шляп. На взгляд неспециалиста, все они были одинаковые. Ладно, признаюсь. В детстве меня поразила сцена из «Мстителей», когда Джон Стид открыл дверцу гардероба и продемонстрировал нам уходящие вдаль бесконечные ряды котелков и сложенных зонтиков. Это кое-чему меня научило. Если ты серьезно относишься к шляпам, одной тебе не обойтись.
Некоторые из них после проветривания отправлялись на благотворительные аукционы или становились призами в конкурсах («Выиграй шляпу Терри Пратчетта!»). Одну носит мой переводчик на чешский. Одна погибла. Это была одна из лучших шляп – тонкий войлок, похожий на бархат, идеальная форма, идеальная, как у пикового туза, чернота. Она сидела на голове, как перчатка. Я больше никогда не встречал таких шляп. У меня ушел год на то, чтобы ее достать, и два года на то, чтобы ее сносить.
Не бывает двух одинаковых шляп. У каждой шляпы свой характер. Все завзятые носители шляп это знают. У меня есть тяжелая суконная шляпа, которая очень пригождается для визитов в школы, где ее пытается примерить половина класса, хорошая шляпа для некоторых избранных мероприятий и несколько потертых шляп для автограф-туров. Черная «федора» или «луизиана» не подойдет для Австралии, где я предпочитаю шляпу акубра – самую большую во всей Австралии, если не считать сомбреро. Если приглядеться, вы увидите, где на нее написала коала.
Когда я официально стал считаться знаменитым писателем, черная шляпа сделалась своего рода торговым знаком. Это случилось не намеренно – она просто нравилась фотографам. «А теперь еще кадр в шляпе», – просили они. Вы же всегда делаете то, что просят фотографы? Так что шляпа – даже Шляпа – появилась на рекламных фотографиях и срослась со мной. Она стала частью меня, судя по фотографиям.
Поэтому люди считают, что я должен носить шляпу всегда. «Где ваша шляпа?» – вопрошают они, когда я подписываю книги в магазине. Как будто они не уверены, что это за маленький бородатый лысый человек, и только Шляпа может подтвердить его личность. Читатели хотят фотографироваться со мной на всяких мероприятиях – это нормально, это часть программы, – но я знаю, что, оказываясь перед камерой, они вдруг всё осознают и просят: «В шляпе, конечно».
Пару раз у меня пытались украсть шляпу.
А еще шляпы растягиваются. Я купил новую шляпу для тура в прошлом году. Она была немного тесновата, а я не сообразил взять с собой запасную. Но в одной чудесной лавочке в городке Сент-Нейотс, которая раньше была магазином мужской одежды, на дальней полке стояла викторианская машина для растягивания шляп. Ни один книжный магазин не может без такой обойтись. Они были так любезны, что прилюдно растянули мою шляпу, пока я подписывал книги. Кто-то наверняка подумал, что таким образом меня вынуждают давать автографы.
У меня спрашивают, не чувствую ли я себя голым без шляпы. Я чувствую себя голым, скажем, без штанов, но если вы выйдете на улицу, не надев шляпу, полиция вами не заинтересуется. Но я очень к ней привязался за эти годы.
Ага, говорят люди, выходит, это реквизит? Маска? Вы становитесь настоящим человеком, когда надеваете шляпу? Вы и есть шляпа?
Это всё только подтверждает, что не нужно кричать «Ага» и учиться психологии по плохим фильмам. Нет, я не становлюсь настоящим человеком, надевая шляпу. Я становлюсь ненастоящим. Тем, кто продал двадцать пять миллионов книг, собирает огромные толпы на автограф-сессиях и видел слишком много отельных номеров. Он прячется под шляпой. Там тесно, и иногда шляпе приходится уступить.
Шляпа – это антимаскировка. Я снимаю ее, когда хочу остаться неузнанным. Это удивительно, и это работает. Без шляпы я могу смешаться с толпой лысых людей в очках и бродить среди них, и на меня не будут пялиться и спрашивать: «Это же вы? Распишитесь тут. Это для моей жены. Она мне не поверит».
Не то чтобы мне было до этого дело. Но иногда мне хочется выйти из дома и купить тюбик клея и гаечный ключ.
Без шляпы я могу не брать с собой ручку.
Раздолбай и мечтатель
О школьных годах, разбитых коленках, первой работе, ладане, рождественских роботах, любимых книгах и других нерабочих вопросах
Большой Магазин
Программка сценической адаптации «Угонщиков» от Боба Итона, март 2002 года
Это всё правда. Но всё равно вряд ли я когда-нибудь смогу описать магию первого визита в большой магазин. Это случилось в дотелевизионную эру (по крайней мере, обычным людям телевизор тогда был недоступен). Ничто не готовило меня к этому буйству цвета и звука, к бесконечным, бесконечным рядам игрушек, к огням. Эти картинки навсегда остались в моей голове.
«Угонщиков» я начал создавать, когда мне было четыре или пять. Мама взяла меня в Лондон, чтобы сделать покупки к Рождеству. Представьте себе: я жил в деревне из примерно двадцати домов. У нас не было электричества, а воду мы брали из колонки, общей с соседним домом. И вдруг я оказался в Лондоне перед Рождеством, в огромном универмаге «Гамаджес». Я до сих пор помню его так ярко, что у меня свет из ушей литься должен. Закрывая глаза, я всё еще слышу шелест полотняных облаков, которые кое-как ползли мимо «аэроплана» в отделе игрушек. Он вез нас, детей, к Отцу Рождество. Его я, конечно, не помню, как не вспомнил бы лик Бога.
Потом, опьяненный новыми ощущениями, я потерялся. Обезумевшая мама нашла меня, когда я катался на эскалаторах и смотрел на цветные огни, открыв рот.
Примерно тридцать пять лет ничего не происходило, а потом я написал «Угонщиков», историю маленьких человечков, которые считают огромный универмаг целым миром. Думаю, что моими руками на клавиатуре тогда управляла моя пятилетняя голова. Я помню, как таинствен мир в этом возрасте. Ничто не имеет смысла. Всё поражает.
Так же себя чувствовали и номы, которые пытались найти смысл своей замкнутой вселенной, не пользуясь картой. Что означает «Снижено до предела»? А «Собак держать на руках»? Чтобы понять, что значат эти слова, нужно, ну, понять, что они значат. Конечно, почти все мы воспитаны людьми, которые помогли нам заполнить эти провалы, но номам пришлось до всего доходить своим умом… и у них вышло неправильно. Они сделали невозможное, потому что им никто не сказал, что это невозможно.
Потом появились «Землекопы» и «Крылья», трилогия была закончена, и за нее отвечал уже я. Но первая книга была написана для мальчика на движущейся лестнице.
(Конечно, фантазии бывают разными. Шесть лет назад переводчица сказала мне, что перевести эту книгу на русский будет очень сложно. Я уточнил: неужели русским детям так сложно поверить в маленьких человечков? Она ответила, что проблема не в этом. Они просто не поверят в магазин, где полно товара.)
Раундхед Вуд, Фоти Грин
«Воспоминания с детской площадки. Избранные детские воспоминания знаменитостей. В поддержку средней школы Элангени и начальной школы Честнат Лейн, Эмиршем», под ред. Ника Гаммажа, 1996 год
Фоти Грин находится рядом с Хай-Уикомом, в Чилтернсе. Я там жил, когда учился в начальной школе. Там я научился плеваться, жить с разбитыми коленями и убегать. Родители у меня были чудесные – из тех родителей, которые забирают тебя с уроков и везут в Лайм-Риджис искать окаменелости. Однажды мы были в месте, которое называется Черч-Клифф. Папа принес ведро и велел мне собирать улиток. Мы поставили ведро улиток на заднее сиденье – к счастью, оно не опрокинулось, и поделились со всеми соседями. Быть ребенком в Фоти Грин было здорово.
Моей любимой площадкой для игр была – и до сих пор остается – Раундхед Вуд, хотя теперь там стало меньше деревьев и больше колючей проволоки. Мы вчетвером или впятером носились там, как орущее многоногое чудовище, строили лагеря, карабкались по деревьям, катались на велосипедах вокруг маленького мелового карьера посередине и каждый день немного подрастали. Это место бывало лесами, джунглями и даже другими планетами. И оттуда было слышно, если мама звала.
Была одна игра, заключавшаяся в том, что нужно было взобраться на буковое дерево, встать в развилке ветвей и прыгнуть примерно на пять футов, на другое дерево с гладким стволом. Важно было сразу же вцепиться в него руками, чтобы не упасть в колючие кусты в десяти футах под тобой. А потом, успешно приклеившись к дереву, ты сползал по нему вниз, крася штаны в зеленый.