Я сам вроде как атеист. Потому что никогда не знаешь…
Ходят слухи, что я нашел бога. Я в этом сомневаюсь, потому что мне довольно сложно найти даже ключи, а у меня есть эмпирическое свидетельство того, что они точно существуют.
Но в недавнем интервью я действительно описал внезапное и неожиданное ощущение, которое пришло ко мне в один безумный день. Я вдруг почувствовал, что всё делаю правильно и всё вокруг происходит точно так, как должно. Это походило на воспоминание о голосе и поставлялось вместе с коротким моментом покоя. Я к такому не привык.
Как автор фэнтези я создаю свеженьких богов и философии примерно в каждой книге (особенно я доволен Анойей, богиней вещей, застрявших в ящиках, храм которой завален погнутыми взбивалками для яиц и лопаточками. В нашем мире она тоже существует). Столкнувшись с болезнью Альцгеймера, я стал посвящать свои долгие зимние прогулки попыткам понять, есть ли что-то, во что я действительно верю.
Ветхий Завет я прочел примерно лет в тринадцать и был в ужасе. Через пару месяцев после этого я прочитал «Происхождение видов», слегка галлюцинируя, потому что болел в это время гриппом. Несмотря на это – или благодаря этому – мне всё показалось идеально логичным. Как только мне позволили выходить на улицу, я разыскал продолжение и сразу же понял, что Дарвину не удалось название. Если бы нашелся хороший публицист, который сказал бы, что «Восхождение человека» привлечет больше читателей, возможно, такой шумихи бы не было.
Эволюция показалась мне гораздо более захватывающей, чем библейская версия. Разве быть возвысившейся обезьяной не приятнее, чем падшим ангелом? Каждый день я находил новые свидетельства правоты Дарвина. Снова стать мартышкой не так уж сложно.
А вот Новый Завет мне понравился. Иисус говорил много полезных вещей, а что до его отца, о нем, по всей вероятности, заботилась община. Иначе как бы он работал с деревом – материалом, который в Палестине встречается редко?
Но я никогда не рассматривал два завета как единое повествование. Кстати, к этому времени я, изучая мифологию ради развлечения, наткнулся на «Фольклор в Ветхом Завете» Джорджа Фрэзера, слегка замаскированное оскорбление. К четырнадцати годам я оказался слишком умен для собственного бога.
Понимаете, я никогда не мог найти ответа. Может быть, я задавал неправильные вопросы или был неправильным ребенком, даже в начальной школе.
Меня озадачивал церковный гимн, где пелось, что где-то есть зеленый холм «без городской стены». Что такого странного в холме без стены? Если бы кто-то мог мне это объяснить… Так и пошло. Объяснений мне никогда не давали.
Я спросил учительницу, что можно считать противоположностью чуда, и она, не раздумывая, сказала, что это божий промысел. Не говорите такие вещи ребенку, который вырастет и станет писателем. У нас хорошая память. Но я задал этот вопрос, потому что мама рассказала мне о двух семьях из лондонского Ист-Энда. Они жили в смежных домах. Дочь из одной семьи должна была выйти замуж за сына из другой, но ночью перед свадьбой немецкая бомба уничтожила всех членов обеих семей, которые оказались в домах. В живых остался только брат жениха, моряк, который приехал как раз вовремя, чтобы успеть разгрести обломки голыми руками. Как и многие другие мамины истории, эта сильно на меня повлияла. Я думал, что это чудо. Оно выглядело точь-в-точь как чудо. Только… перевернутое.
Благодарил ли матрос своего бога за то, что бомба его миновала? Или проклинал за то, что она убила всю семью? И если благодарил, то не предавал ли он тем самым своих родных? Если Господь уберег одного, что ему мешало уберечь остальных? В конце концов, разве не бог за это всё отвечает? А почему тогда он так себя ведет? Он хочет, чтобы мы вели себя так, как будто его нет? (В детстве я очень ясно представлял себе Всемогущего. Он был во фраке, в полосатых брюках, с черными прилизанными волосами и орлиным носом. Я был довольно странным ребенком. Интересно, как бы сложилась моя жизнь, если бы в девять лет я повстречал хорошего священника?)
Примерно пять лет назад этот ребенок снова напомнил о себе. Я начал работать над книгой, которая вскоре вышла в свет под именем «Народ, или Когда-то мы были дельфинами». Она явилась мне во сне во всех подробностях.
Действие происходит в мире, очень похожем на этот, в дни извержения, очень напоминающего извержение Кракатау. Осиротевший тринадцатилетний мальчик взывает к своим богам, требуя ответов и не понимая при этом вопросов. Он ненавидит богов слишком сильно, чтобы в них не верить. Ему пришлось похоронить всю семью, он не способен никого за это благодарить. Я наблюдал за его попытками создать новый народ и новую философию. В старости он говорит: «Создатель дал нам столько ума, чтобы мы смогли прийти к выводу, что его не существует»[13]. Лучше создать сейсмограф, чем поклоняться вулкану.
Я согласен. Я не верю. Я никогда не верил – только не в бородачей на небе. Но меня воспитали англиканином. Хотя поход в церковь никогда не значился в планах моей семьи на выходные, все десять заповедей исполнялись инстинктивно, и царила общая атмосфера разумности, доброты и порядочности. Про веру в доме никогда не говорили, но правильным поступкам учили на собственном примере.
Может быть, именно поэтому я никогда не отрицал религию. Я думаю, что она зачем-то нужна нам на каком-то этапе развития. Я не разделяю распространенную идею о том, что «религия – причина всех войн». Очевидно, что войны развязывают безумные, жаждущие власти манипуляторы, которые просто прикрывают свои амбиции богом.
Среди моих друзей есть разные верующие. Кто-то из них молится за меня. Я рад, что им хочется это делать, правда рад, но, наверное, наука помогла бы лучше.
И что мне делать с голосом, который недавно заговорил со мной, пока я готовился к очередному интервью? Точнее, это было воспоминание о голосе, который сказал, что всё в порядке и идет так, как должно. На мгновение мир наполнился покоем. Откуда это взялось?
Из меня. Из той части каждого из нас, которая заставила меня замереть в восхищении, когда я впервые услышал Spem in alium Томаса Таллиса, и ощутить восторг тогда, в феврале, когда заходящее солнце окрасило вспаханное поле в ярко-розовый. Я верю, что именно это Авраам почувствовал на горе, а Эйнштейн – когда обнаружил, что E=mc2.
Это мгновение, краткое озарение, когда вселенная раскрывается и показывает нам нечто, и нас охватывает чувство порядка, который больше небес и всё еще находится за пределами понимания Хокинга. Оно не требует поклонения, но, как мне кажется, вознаграждает за разум, наблюдательность и пытливость. Я не думаю, что я нашел бога. Но, может быть, я видел, откуда боги берутся.
Настоящий рассеянный профессор
Вступительная лекция, прочитанная в Тринити-колледже в Дублине 4 ноября 2010 года
Мне нравится Тринити-колледж. Я надеюсь еще раз там побывать, хотя теперь у них всем заправляет кто-то новый. Профессор Дэвид Ллойд теперь заведует Университетом Южной Австралии, очень далеко от Дублина. Когда они предложили мне стать профессором, я спросил, не сошли ли они с ума.
Они ответили: «Мы же ирландцы».
Дамы и господа из университета, а также уважаемые гости.
К своему собственному удивлению, я обращаюсь к вам как ваш самый новый и самый сомнительный профессор. Совсем недавно я не мог даже написать слово «академик», а теперь стал одним из них.
Я приветствую вас как автор пресловутого Плоского мира, о котором больше тридцати лет пишет человек, сдавший только один экзамен А-уровня, и тот по журналистике, так что это не считается. Хотя, как ни странно, я порой натыкаюсь на свидетельства того, что создаю академиков. За годы я получил множество писем от благодарных родителей, рассказывающих, что их сын – обычно это бывает сын – не брал в руки книг, пока не наткнулся на Плоский мир. Тогда он начал читать, как сам дьявол, а теперь учится в университете. Я ужасно смущаюсь, но и радуюсь, когда профессора говорят мне, что стояли в очереди за моим автографом в девятнадцать лет. Смущен, рад и чувствую себя очень-очень старым.
Сегодняшний вечер может стать для всех нас интересным экспериментом, потому что, дамы и господа, вы неожиданно обзавелись настоящим рассеянным профессором. Всем известно, потому что я приложил к этому много усилий, что я страдаю редкой формой болезни Альцгеймера, которая называется задней кортикальной атрофией. Я бы описал ее как топологическую версию традиционной болезни. Коротко говоря, у меня возникают топологические проблемы со сложными штуками, вроде вращающихся дверей с зеркалами, когда мне приходится долго думать, чтобы понять, вхожу я или выхожу. Хотя, честно говоря, я бо́льшую часть жизни этого не понимал. Надевание трусов по утрам тоже было проблемой, пока я не понял, что нужно перевернуть ситуацию с ног на голову и посмотреть на нее с другой стороны. Как и все разумные мужчины моего возраста, я ношу хлопчатобумажные плавки (надеюсь, вы записываете). Как бы я ни старался, шанс надеть их правильно с первого раза составляет пятьдесят процентов. Не то чтобы я не понимал, куда засовывать ноги, и на голову я трусы ни разу не надел, но понять, где перед, а где зад, удается не всегда. Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять, что нет смысла возиться с трусами, потому что мои глаза и мозг раскоординированы. Так что если я надеваю трусы задом наперед, я просто спускаю их на пол, обхожу и надеваю снова с правильной стороны. Это всегда срабатывает. К тому же это дополнительная зарядка.
Я не буду извиняться за то, что рассказываю вам это. Хотя бы потому, что несколько пожилых джентльменов, услышав это признание, подумают: «Отличная идея! Надо попробовать!»
Точности ради я должен сказать, что вчера – начав день с оздоровительной прогулки вокруг трусов – я направился, верно скоординированный в паховой области, в свой кабинет, где работаю над вторым черновиком следующей книги. И это настоящая литература. Я точно знаю, когда я в хорошей форме, так что я почти летел.