Опера доктора Дулиттла — страница 2 из 3

Глава 1. Преступный план

Наутро, едва доктор проснулся и открыл глаза, до него донеслась тихая трель. Пел Корнелиус. Он явно чувствовал себя лучше, хотя еще не получил обещанные две капли знаменитой микстуры от кашля.

За завтраком Корнелиус рассказал о своих приключениях, обо всем, что с ним произошло с тех пор, как его разлучили с Пипинеллой.

По правде говоря, все его приключения сводились к бесконечной смене хозяев и магазинов. Его покупали и продавали, покупали и продавали.

Вот так в конце концов он и оказался в той жуткой птичьей лавке, где его накануне обнаружила умница Пипинелла.

— Конечно, все магазины плохи, — говорил Корнелиус, — но последний нельзя сравнить ни с чем. Там нет ни одной здоровой птицы, ни одного счастливого животного. Собаки болеют рахитом, у канареек — ангина. Но самое плохое, господин доктор, то, что хозяин скупает у мальчишек пойманных в лесу птиц. А сорванцы и рады стараться — ставят силки где ни попадя и тащат к нему все, что в них попадается. Выросшие на свободе птицы тоскуют, мечутся по клетке, пытаются вырваться на волю. Только вчера утром хозяину принесли дюжину дроздов, и он купил их всех за восемнадцать пенсов. В тот же день два из них умерли. Бедняжки с такой силой бились о прутья клетки, что размозжили себе голову. А мне-то каково было на это смотреть?

Доктор Дулиттл слушал Корнелиуса молча, и лицо его все больше и больше мрачнело. Он и так частенько поругивал хозяев зоомагазинов и торговцев птицами, но рассказ Корнелиуса, судя по всему, задел его за живое.

— А как себя чувствуют остальные дрозды? — упавшим голосом спросил доктор Корнелиуса.

— Вчера они еще были живы, — ответил тот. — Но ни один из них за весь день так и не притронулся к еде. Выживут они или нет — одному Богу известно. Но туда попали не только дрозды, ежедневно к хозяину тащат полные клетки коноплянок, щеглов, малиновок, корольков — да всех и не перечислишь. Почти все они умирают, но и тем, кто выжил, не позавидуешь. Они живут только мечтой о свободе.

— Да, — мрачно сказал доктор Дулиттл, — если бы там были одни дрозды, я послал бы Мэтьюза выкупить их и отпустить на свободу. Но на всех птиц у меня не хватит денег. Это ужасно. Я знаю, что должен помочь несчастным существам, но не знаю, как это сделать.

Корнелиус попытался утешить доктора:

— Но если даже вы купите сегодня всех птиц, завтра ему принесут новых.

Но доктор не утешился, а помрачнел еще больше.

К вечеру его лицо ничуть не просветлело. За ужином он не произнес ни слова. Казалось, он забыл о птичьей опере. Пипинелла, Корнелиус и купленная раньше канарейка ждали, что он начнет с ними репетицию, но доктор молчал. Все его мысли занимал тот самый отвратительный зоомагазин.

О’Скалли и Крякки поочередно пытались отвлечь доктора от невеселых мыслей, но тщетно. Доктор отвечал односложно: «Да», «Нет», а то и вовсе не отвечал.

Когда Крякки подала чай, доктор Дулиттл оперся локтями о стол, положил лицо на сжатые кулаки и задумчиво, словно про себя, проворчал:

— А почему бы и не попробовать? А вдруг дело выгорит.

— Конечно, выгорит, — охотно поддакнул О’Скалли. — А чего вы хотите попробовать?

— Послушайте, друзья, — обратился доктор к своим зверям. — Как по-вашему, удастся мне переодеться так, чтобы никто меня не узнал?

Звери недоуменно молчали. Наконец поросенок решился спросить:

— А зачем вам переодеваться? Что плохого в том, что все звери вас узнают?

— Что касается меня, — сказал О’Скалли, — то я узнаю вас, даже если вы переоденетесь бегемотом. Я узнаю ваш запах из тысячи других. Да и любая другая собака узнает.

— Собаки — Бог с ними, с ними я всегда сумею договориться, — рассуждал, словно разговаривал сам с собой, Джон Дулиттл. — Главное — чтобы меня не узнали люди и птицы.

— Да зачем вам понадобился маскарад? — не выдержала Крякки.

— Хочу зайти в тот магазин, где продавался Корнелиус.

— А что вам там делать? — не на шутку встревожилась утка.

— Я не могу купить всех птиц, — объяснил доктор, — так попробую отпустить их на свободу просто так.

— Ура! — радостно залаял О’Скалли. — Чую, будет потеха.

— Для начала, — продолжал доктор, — я переоденусь, чтобы птицы в магазине меня не узнали, иначе они в один голос бросятся упрашивать меня купить их, поднимут шум и разбудят хозяина.

— Так вы хотите забраться в магазин ночью? — ужаснулась добропорядочная Крякки. — А что будет с нами, если вас посадят в тюрьму?

— Да, я заберусь туда ночью, — решительно произнес доктор. — Этой же ночью. Я не смогу спать спокойно, пока дрозды не окажутся на свободе.

Джон Дулиттл посвятил в свой план Мэтьюза Магга. Тот радостно потер руки и объявил:

— Я с удовольствием помогу вам, доктор. Передо мной ни один замок не устоит.

— Нет-нет, — возразил Джон Дулиттл. — Ты только помоги мне переодеться, чтобы меня не узнали. А идти со мной тебе нельзя, если нас поймают, то арестуют и посадят в тюрьму. Я не слишком много смыслю в законах, но, думается, нас посчитают обычными грабителями.

— Мне все равно, посчитают нас грабителями или нет, — рассмеялся в ответ Мэтьюз, — потому что нас не поймают. Подумаешь — невинная ночная прогулка. Я бывал и не в таких передрягах и всегда выходил сухим из воды. А если даже нас застукают, то суд оправдает. Ручаюсь головой. Во всех газетах появятся аршинные заголовки: «ДЖОН ДУЛИТТЛ ИДЕТ НА ПРЕСТУПЛЕНИЕ, ЧТОБЫ СПАСТИ НЕСЧАСТНЫХ ЗВЕРЕЙ!» Да к нам в цирк после такой рекламы народ валом повалит.

— Я не уверен, что выйду сухим из воды, — сказал доктор, — но если ты настаиваешь, то так и быть — идем вместе.

Мэтьюз Магг одолжил у клоуна Хоупа коробку с накладными бородами, усами, волосами, с красками и помадами. Сначала он приклеил доктору огромную рыжую бороду и такого же цвета густые брови. Затем он отошел на два шага, придирчиво осмотрел доктора и остался недоволен.

— Нет, не годится. Мне кажется, я узнаю вас даже в кромешной тьме. Давайте попробуем добавить усы.

— Что? — не вытерпел доктор. — Ты хочешь, чтобы я стал волосатым, как обезьяна?

Вместо ответа Мэтьюз пришлепнул к верхней губе доктора огромные усы с лихо закрученными вверх кончиками.

Джон Дулиттл взглянул на себя в зеркало и вскричал:

— Теперь стало еще хуже! Теперь я похож на мясника из Паддлеби. Может быть, звери меня и не узнают, но наверняка перепугаются до смерти.

Мэтьюз Магг сконфуженно оправдывался:

— Не так-то просто изменить до неузнаваемости такое лицо, как ваше. Попробуем сделать по-другому.

В эту минуту подал голос Скок, пес клоуна:

— А почему бы вам не переодеться женщиной? Ни одна птица в мире не заподозрит, что это вы. Да и усы тогда не придется наклеивать.

— Я всегда знал, что собаки сообразительнее людей, — обрадованно пролаял в ответ Джон Дулиттл и тут же обратился к Мэтьюзу по-человечески: — Ты только послушай, что предлагает Скок. Он говорит, что мне надо переодеться женщиной. Как ты думаешь, Теодора согласится одолжить мне пару одежек из своего гардероба?

— Прекрасная мысль, — ответил Мэтьюз. — Сейчас я схожу к Теодоре.

Он опрометью выбежал из фургона и через две минуты вернулся с охапкой женской одежды и самой Теодорой.

— Я заодно и жену привел, — выпалил он с порога. — Растолкуйте ей, доктор, в чем дело, и пусть поможет нам превратить вас в настоящую даму. Сидите спокойно, не двигайтесь, сейчас я сниму с вас усы и бороду.

Звери попискивали и повизгивали от удовольствия, наблюдая, как госпожа Магг облачает доктора в широкую, всю в сборках, юбку. Тем временем ловкие руки Мэтьюза мигом превратили рыжую накладную бороду в женский парик с локонами и даже челочкой. На голову доктору водрузили чепчик, и перед всеми предстала пухленькая пожилая женщина.

— Теперь вас даже ваша сестра Сара не узнает, — сказала Бу-Бу.

— Так уж и не узнает? — усомнился доктор. — Не дай Бог с ней встретиться. Как хорошо, что она живет не в Лондоне!

Доктор направился к зеркалу, но запутался в длинной юбке и растянулся бы на полу, не подхвати его Мэтьюз Магг.

— Что же вы делаете! — вскричала Теодора. — Разве так ходят?

— Я всегда так ходил, и неплохо получалось, — оправдывался Джон Дулиттл.

— Ни одна женщина в мире не ходит так, как вы, — поучала его госпожа Магг. — Вот так, мелкими шажками, и подол придерживайте. Да не размахивайте руками, как ветряная мельница крыльями.

Наверное, госпожа Магг была замечательной учительницей, потому что уже через пять минут доктор Дулиттл семенил не хуже самой Теодоры.

Когда стемнело, Джон Дулиттл и Мэтьюз Магг вышли на улицу. За ними бежал О’Скалли.

На улицах горели фонари. Никто из прохожих не обращал внимания на скромно одетую пару с собакой.

Наконец они добрались до восточной части Лондона. Мэтьюз нашел узкую улочку, на которой стоял магазин, где они с Пипинеллой отыскали Корнелиуса. Магазин был закрыт, но в окнах еще горел свет: хозяин, по-видимому, еще не ушел спать. Вдоль витрины тянулась корявая надпись: «ПОКУПАЙТЕ МИКСТУРУ ГАРРИСА — ЧУДЕСНЫЙ ЭЛИКСИР! ОНА ВМИГ ВЫЛЕЧИТ ВАШУ КАНАРЕЙКУ. ВСЕГО ЧЕТЫРЕ ПЕНСА».

— Гаррис — жулик, — проворчал Джон Дулиттл. — Точно так рекламируют средство от облысения: смажьте нашим средством футбольный мяч, и к утру он обрастет волосами. И что самое печальное — находятся простаки, которые попадаются на удочку.

— Господин доктор, — потянул его за рукав Мэтьюз Магг, — сдается мне, что придется вам немного подождать. А чтобы никто не заметил, что мы околачиваемся около магазина, лучше нам где-нибудь присесть и выпить чашечку чаю. А через полчасика мы снова сюда вернемся и обстряпаем наше дельце.

Они пошли вниз по улице, но в этих бедных кварталах трудно было найти даже дешевую харчевню. Так они шли и шли, пока Мэтьюз не сказал:

— Лучше вам подождать меня тут, а я рысью обегу окрестности. Должно же здесь быть хоть одно местечко, где подают чай.

— Так и быть, — согласился доктор, — но возвращайся поскорее. Мне уже надоело таскаться по городу в этих нелепых юбках. И зачем только женщины выдумали такие одежды? По-моему, брюки намного удобнее.

Мэтьюз ушел, а доктор принялся прогуливаться взад-вперед по улице. Больше всего он боялся, что какой-нибудь случайный прохожий заметит, что он бесцельно слоняется под чужими окнами. К счастью, улица была пустынна. И вдруг…

И вдруг на улице появился прилично одетый господ дин, шедший под руку с дамой. Доктору показалось, что они присматриваются к нему, поэтому он круто развернулся и пошел прочь. Пара последовала за ним. Джон Дулиттл уже хотел было пуститься бегом, но внезапно почувствовал, что с него спадает юбка. Он судорожно вцепился в нее и, не зная, что делать, опустился на ступеньки.

Нежданные прохожие приближались к нему. «Сейчас они подойдут, — мелькнуло в голове у доктора, — заговорит со мной, рассмотрят мое лицо и догадаются, что я ряженый».

В ужасе он закрыл лицо руками, а когда через мгновение осторожно посмотрел сквозь пальцы, то увидел, что прохожие стоят перед ним.

— Вот картина, достойная сожаления, — нравоучительно заговорил мужчина. — Как часто можно встретить нищих и бездомных в кварталах бедняков.

«Похоже, они приняли меня за нищенку», — подумал доктор.

— Несчастное создание, — продолжал мужчина, — скажи, почему ты сидишь здесь ночью?

Скрюченная фигура на ступеньках не издала ни звука.

— У тебя нет дома? — настаивал непрошеный благодетель. — И почему ты не отвечаешь? Ты немая?

«Немая! Немая! — хотелось закричать доктору. — Немая, только отстаньте от меня!»

Но он ничего не закричал, а лишь обреченно кивнул головой.

— Бедняжка, — сказала женщина сочувственно. — На вот, возьми.

И она сунула Джону Дулиттлу двухпенсовую монету. Доктор покорно принял милостыню. Но голос женщины показался ему знакомым. Он еще раз взглянул вверх и с ужасом узнал в женщине свою сестру Сару!

И тут произошло невероятное. Немая нищенка вскочила на ноги, подхватила свою юбку и с диким воплем: «Она меня не узнала! Не узнала!» — помчалась по улице.

Перепуганная насмерть Сара без чувств упала в объятия своего преподобного супруга.

Доктор сам не подозревал, что умеет так быстро бегать. В один миг он домчался до переулка и свернул за угол. И тут же налетел на Мэтьюза Магга.

— Что случилось? — испугался тот.

— Это все Бу-Бу накаркала! — с трудом переводя дух, простонал доктор.

— Бу-Бу? Накаркала? — ничего не понял Мэтьюз.

— Сара! Она идет сюда!

Глава 2. Караул! Полиция!

— Сара? — недоуменно воскликнул Мэтьюз. — Но откуда она здесь взялась? У нее удивительная способность появляться там, где ее не ждут и где ей появляться не следует. Если я не ошибаюсь, она вышла замуж за пастора Дрыгли.

— Ошибаешься, — поправил его доктор. — Не Дрыгли, а Дигли. Наверное, они приехали в Лондон погостить у знакомых и решили пройтись по бедным кварталам и раздать милостыню. Такая уж у меня судьба, что я вечно натыкаюсь на них в самую неподходящую минуту. Бежим! Сейчас они будут здесь!

Мэтьюз Магг осторожно выглянул из-за угла.

— Никого не видно, — успокоил он Джона Дулиттла. — Скорее всего, они сами перетрусили и ушли в другую сторону.

Доктор облегченно вздохнул.

— Погоди, — сказал он Мэтьюзу, — нам надо найти укромный уголок и поправить юбку. Она с меня спадает, и она бы давно уже упала, если бы я не придерживал ее руками.

Сообщники нырнули в темную подворотню, и там Мэтьюз, чертыхаясь и проклиная хитроумные женские одежды, подвязал доктору юбку.

Правда, когда они вышли на свет, оказалось, что юбка подвязана слишком высоко и из-под нее выглядывают полосатые брюки доктора.

— Может быть, так и оставить? — задумчиво спросил Мэтьюз. — Да и бежать в случае чего будет легче.

Но доктор решительно воспротивился:

— Нет-нет. Я в молодости прочел уйму полицейских историй и знаю, что именно из-за таких вроде бы пустяков сыщики и нападают на след преступников.

Они снова вернулись в темную подворотню и привели одежду доктора в надлежащий вид.

— Я тут неподалеку обнаружил вполне сносную харчевню, — сказал Мэтьюз Магг. — Там чисто и чай вроде бы неплохо заваривают. Можно зайти туда — вам не мешает прийти в себя после встречи с Сарой и преподобным Фигли-Мигли.

Джон Дулиттл с трудом вытащил из-за тесного корсета часы-луковицу, взглянул на циферблат и отрицательно покачал головой:

— Нам нельзя терять время. Уже двенадцатый час, а я боюсь, что Сара заподозрила неладное и обратилась в полицию. Пора браться за дело.

Они зашагали к магазину, где томились несчастные птицы. В окнах магазина свет уже не горел, зато по другую сторону улицы прямо под фонарем стоял полицейский.

— Нам снова не везет, — шепнул доктор Мэтьюзу. — Ну что ему приспичило встать именно здесь?

Они чинно прошли мимо полицейского и завернули за угол.

— Господин доктор, — также шепотом предложил Мэтьюз, — а что, если я зайду к нему сзади и приласкаю?

— Что значит приласкаю? — удивился Джон Дулиттл. — А если он обидится?

— Он не успеет обидеться, я приласкаю его ломиком.

— Не смей! — ужаснулся доктор. И тут же полюбопытствовал: — А где ты ночью раздобудешь ломик?

— Он у меня с собой, — невозмутимо сказал Мэтьюз и протянул к доктору правую руку. Из рукава сюртука торчал толстый железный прут.

— Зачем он тебе? — бранился доктор. — Откуда у тебя привычка разгуливать по ночам с ломиком?

— Зачем? Да хотя бы затем, чтобы поскорее справиться с замком на двери магазина, — без тени смущения объяснял Мэтьюз. — Не понимаю, чем вам не нравится привычка гулять с ломиком? Одни выходят па прогулку с тросточкой, другие — с зонтиком, а я — с ломиком.

— Ради Бога, — взмолился доктор, — спрячь свой ломик подальше! Лучше нам переждать, пока полицейский сам не уйдет. Не может же он торчать здесь всю ночь! А что, если попробовать проникнуть в магазин со двора?

— Не выйдет, господин доктор, — возразил Мэтьюз Магг. — В магазине нет черного хода, во двор выходят только окна. Конечно, их можно разбить, но звон стекол переполошит весь дом. А стеклорез я, как на грех, с собой не захватил.

Долгие и напряженные полчаса сообщники прятались за углом дома и время от времени выглядывали оттуда, чтобы проверить, не ушел ли полицейский. Наконец; страж порядка потянулся, широко зевнул и побрел вдоль по улице.

— Пора, — шепнул Мэтьюз и вытащил из рукава ломик. — Если вдруг нас накроют, — говорил он, шагая по улице рядом с доктором, — ругайтесь и возмущайтесь. Представим дело так, будто мы случайно увидели, что дверь в магазин открыта, и зашли предупредить хозяев. Но если заварится каша, сбрасывайте юбку и пускайтесь наутек. Ну, вот мы и пришли. Глядите в оба, не идет ли кто по улице, а я тем временем займусь замком.

Доктор послушно стал под фонарем и завертел головой во все стороны. При этом он лихорадочно шептал:

— Мэтьюз, прошу тебя, не повреди дверь и не сломай замок. Нельзя наносить другим ущерб. Главное — освободить птиц.

— Можете на меня положиться, — улыбнулся Мэтьюз и ловко принялся за дело. — Никто никогда не сможет больше воспользоваться этим замком. У меня с замками старые счеты, и если я их ломаю, то раз и навсегда. Какой же тут ущерб хозяину? Вот и готово. Заходите, чувствуйте себя как дома.

Доктор посмотрел на сообщника. Тот уже прятал в рукав чудо-ломик и раскланивался на пороге распахнутой двери.

Они вошли в магазин. Мэтьюз Магг тихонько затворил за собой дверь, вытащил из кармана пару тряпок и протянул их доктору.

— Обмотайте ваши башмаки, чтобы не топать слишком громко, а я зажгу фонарь.

Он огляделся, цокнул языком и тоном знающего человека продолжил:

— Пожалуй, обойдемся без фонаря. И так светло.

Доктор стоял в темноте и не знал, куда ему двигаться.

Постепенно его глаза привыкли к царившему в магазине полумраку. Мутный свет от уличных фонарей с трудом проникал сквозь запыленные окна. Вонь от давно не чищенных клеток затрудняла дыхание.

— Мэтьюз, пожалуйста, распахни окно во двор, — взмолился полузадохшийся доктор.

Мэтьюз повиновался, и в магазине стало немного светлее. Все пространство от пола до потолка было занято клетками, прикрытыми грязными, давно не стираными тряпками.

Джон Дулиттл загодя расспросил Корнелиуса, где стояли клетки с дроздами и другими птицами, родившимися на воле, и теперь осторожно крался по узким проходам и безошибочно находил то, что искал. Его огромные, обмотанные тряпками ботинки ступали бесшумно.

Прохладный ночной воздух струился в душное помещение. Доктор относил Мэтьюзу клетку за клеткой, а тот одним движением распахивал дверцу и выпускал на свободу удивленных птиц. Не раздумывая, птицы взмахивали крыльями и улетали. Одна за другой они взмывали над угрюмым двором, над печными трубами Лондона и направлялись за город, где их ждала свобода.

Передавая Мэтьюзу последнюю клетку с дроздом, доктор спросил:

— Были ли в клетках мертвые птицы?

— Пока ни одной, — шепотом ответил Мэтьюз.

— Слава Богу, — обрадовался доктор, — как хорошо, что мы прибыли вовремя и спасли бедняжек. А теперь настал черед скворцов.

И доктор углубился в нагромождение клеток и ящиков. Все клетки были закрыты тряпками, и в полумраке доктору оставалось только гадать, какие птицы в них сидят. А отпускать на свободу следовало лишь тех птиц, которые были рождены свободными.

К счастью, в магазине было всего лишь две собаки: старый, потерявший нюх бульдог и молодая глупая овчарка. Обе они крепко спали в конуре у входа. Дверь в конуру была закрыта на засов.

Джон Дулиттл долго бродил впотьмах по магазину, пока не обнаружил наконец большую клетку, полную скворцов. Мэтьюз Магг распахнул дверцу, и скворцы упорхнули вслед за дроздами. За ними последовали зяблики.

Через каждые несколько минут Мэтьюз шипел на доктора:

— Да не громыхайте же так, замрите!

Доктор послушно замирал, иногда даже с поднятой ногой, не решаясь опустить ее вниз, а Мэтьюз прислушивался к шорохам, доносившимся со второго этажа, где была квартира хозяина. Как только Мэтьюз убеждался, что господин Гаррис продолжает почивать сном праведника, он снова шипел доктору:

— Принимайтесь за дело, но ведите себя тише воды ниже травы.

И доктор снова принимался за дело. Он бродил по магазину, заглядывал в клетки и искал несчастные создания, погибающие от тоски по родным полям и лесам.

И вдруг Джон Дулиттл услышал, как переговариваются попугаи.

— Ты слышишь? — спросил один из них. — Здесь кто-то бродит.

— Слышу, — тревожно скрипнул второй попугай. — Поэтому я и проснулся. Может быть, бульдог вышел прогуляться ночью?

— Собаки закрыты на засов, — возразила первая птица. — А что, если это кошка? Днем хозяину принесли пару сиамских кошек, и он сунул их в ящик у двери. Я знаю тот ящик. Он ненадежный. Кошкам ничего не стоит выбраться оттуда на свободу.

— Готов держать пари, что это кошка, — чуть ли не взвизгнув второй попугай. — Только они умеют красться так тихо. Надо сейчас же разбудить хозяина.

— Ни в коем случае, — шепнул доктор на языке попугаев. — Молчите!

— Ты слышал? — испуганно завопил второй попугай. — Кто-то заговорил с нами на нашем языке! Или мне почудилось?

— Нет, не почудилось! — продолжал доктор Дулиттл.

Но уговаривать попугаев замолчать было уже поздно.

Их болтовня успела разбудить многих птиц. Со всех сторон из клеток неслось поскрипывание жердочек, хлюпанье крыльев, сонное щебетание.

Доктор в отчаянии замахал руками Мэтьюзу — сказать ему что-либо по-человечески он не мог, иначе птицы встревожились бы еще больше. Так он и стоял и молча махал сообщнику руками, чтобы тот как можно быстрее уносил ноги, и вдруг у него зачесался нос. Доктор потер его пальцем — не помогло. Потер всей пятерней — не помогло. Нос чесался все больше, и наконец Джон Дулиттл оглушительно чихнул.

Так громко чихают только люди — слоны и те чихают тише.

— Здесь человек! Здесь человек! — застрекотал в панике попугай. — Злоумышленник!

Ничего не понимающий Мэтьюз удивленно таращился на Джона Дулиттла, а тот продолжал размахивать руками: «Уходи!» — и лихорадочно соображал, что же ему делать — то ли тоже пуститься в бегство, то ли открыться попугаям.

В конце концов он выбрал бегство.

Но было уже слишком поздно — так всегда бывает с теми, кто долго раздумывает. Второй попугай уже успел пораскинуть мозгами и сказал:

— Если оно говорит как попугай и чихает как человек, то я знаю, кто оно такое. ОНО — ДОКТОР ДУЛИТТЛ.

Последние три слова попугай не сказал, а прокричал. И тут же его крик подхватила какая-то канарейка:

— Это может быть только он, и никто другой!

— Да тише, вы! — попытался утихомирить их Джон Дулиттл. — Конечно, это я. Молчите, не выдавайте меня!

Куда там! Разве в силах человек остановить лавину?

— Птицы! Просыпайтесь! — верещали наперебой канарейки и попугаи. — Просыпайтесь! К нам пришел сам доктор Дулиттл! Сбылась наша вековая мечта!

Остальные птицы подхватили их крик. Доктор Дулиттл опрометью бросился к двери, но споткнулся о ящик и растянулся во весь рост на полу. На него с грохотом посыпалась груда клеток.

— Скорее, доктор, — торопил его уже стоящий у двери Мэтьюз Магг. — Я слышу наверху голоса. Весь дом уже на ногах!

— Как же мне бежать, — простонал Джон Дулиттл, — если на мне сверху лежит груда клеток! Сначала вытащи меня из-под них!

В конуре у входа проснулись собаки и залаяли.

Мэтьюз тщетно пытался вытащить доктора из-под груды клеток. Широкая складчатая юбка мешала, она путалась, завивалась, цеплялась за все, за что только можно было зацепиться.

— А это в самом деле вы, доктор? — пролаял из конуры бульдог.

— Я, я, — тявкнул ему в ответ Джон Дулиттл. — Кто же еще может вляпаться в такую нелепую историю?! Прошу вас, замолчите, дайте мне унести ноги, иначе я пропал. Меня арестуют и посадят в тюрьму.

— Выпустите нас из конуры, и мы поможем вам, — решительно сказал бульдог.

— Мэтьюз, — крикнул доктор своему сообщнику, — выпусти собак и беги! Обо мне не беспокойся!

На лестнице, ведущей на второй этаж, вспыхнул свет и появился хозяин магазина господин Гаррис. В руках он сжимал кочергу.

Но Мэтьюз не потерял голову — он хладнокровно, на глазах у хозяина, подошел к конуре и отодвинул засов. Хозяин уже предвкушал потеху — этот олух вор сам выпустил его собак. Сейчас они зададут жару негодяям, посмевшим вломиться в его Магазин!

— Караул! Полиция! — кричал господин Гаррис, бегом спускаясь по лестнице.

Но, к его удивлению, собаки бросились не на злоумышленников, а на него самого. Они повалили хозяина на ступеньки и стояли над ним, грозно скаля зубы.

Тем временем Мэтьюз Магг успел выбежать из магазина и задал стрекача. Джон Дулиттл наконец выбрался из-под груды клеток и поправлял юбку. Руки его дрожали.

— Вы никчемный человек и ведете никчемную торговлю, — сказал доктор господину Гаррису. — Я запрещаю вам торговать зверями и птицами.

Прижатый к полу собаками хозяин магазина испуганно смотрел на дородную женщину, из-под чьей юбки выглядывали брюки в полоску.

— Спасибо вам, — обратился Джон Дулиттл к собакам. — Если этот негодяй посмеет поднять на вас руку, приходите ко мне. Мой цирк стоит в Риджент-парке.

Он высоко поднял голову, переступил порог магазина и побежал вслед за Мэтьюзом Маггом.

Глава 3. Несговорчивый господин Гаррис

Собаки помешали господину Гаррису броситься в погоню за доктором Дулиттлом. Но как они ни скалили зубы, как грозно ни рычали, им не удалось воспрепятствовать хозяину взбежать вверх по лестнице на второй этаж, распахнуть настежь окно и заорать благим матом.

Господин Гаррис орал, не переставая, пока под его окнами не появился полицейский в чине сержанта, тот самый, которого Джон Дулиттл и Мэтьюз Магг видели напротив магазина.

Господин Гаррис был так зол, что битых пять минут булькал, пыхтел, клокотал, но никак не мог толком объяснить сержанту, что же случилось. Наконец он поуспокоился, рассказал полицейскому об ограблении и очень подробно описал внешность одного из воров.

— Они унесли моих лучших птиц ценой в десять шиллингов каждая! — причитал он, хотя даже в базарный день не смог бы выручить за замученных неволей пичуг и двух пенсов. — Они меня разорили! Поймайте их, господин сержант! Один из них был одет женщиной, лицо у него круглое и какое-то странное — доброе, что ли…

— А второй? — спросил сержант.

— Второго я толком не рассмотрел, господин сержант. Но, судя по повадкам, он отпетый разбойник.

Сержант невозмутимо выслушал не находившего себе места Гарриса, достал из кармана свисток и пронзительно свистнул два раза. Послышался топот тяжелых сапог по булыжной мостовой, и из-за угла выбежали еще двое полицейских.

— Двое неизвестных ограбили магазин, — сказал им сержант. — Один одет женщиной, другой — мужчиной. У одного лицо доброе, у другого — разбойное. Разыскать, арестовать, посадить в тюрьму. Куда они побежали? — спросил он у Гарриса.

— Туда! Нет, туда! — запутался владелец магазина. — Нет, все-таки туда!

И трое полицейских отправились на поиски дерзких грабителей. За ними, не поспевая, семенил господин Гаррис.

Тем временем побывавший во многих переделках Мэтьюз Магг вел доктора по узким, кривым улочкам. Они долго петляли, пока не вышли к Темзе. Там они укрылись за старым, заброшенным сараем.

Мэтьюз осмотрелся, прислушался и сказал:

— Похоже, погони за нами нет. Я же говорил вам, что мы выйдем сухими из воды, а вы мне не верили. Снимайте женские тряпки, кончился маскарад.

Доктор быстренько освободился от юбки, чепчика и корсета и с явным облегчением вздохнул. Мэтьюз с размаху швырнул уже ненужную одежду в реку.

— Придется Теодоре смириться с потерей, — сказал он. — Ну да ладно, убыток не велик. А сейчас, господин доктор, нам надо бы расстаться и вернуться в цирк разными путями. Хотя вы и сменили внешний вид, нам лучше не разгуливать по Лондону парой. Береженого Бог бережет.

Джон Дулиттл проводил взглядом уплывающий по реке чепец и вдруг забеспокоился:

— А что же я надену на голову? Не могу же я ходить с непокрытой головой!

Но предусмотрительный Мэтьюз тут же вытащил из-за пазухи мятую кепку и протянул ее доктору.

— Вот вам то, что надо. В этой кепке вы будете совсем непохожи на умного человека, и вас не узнают.

— Я никогда не носил на голове ничего подобного. — Доктор попытался водрузить кепку на голову. — Она мне мала!

— Ничего страшного, — успокоил его Мэтьюз. — Натяните ее на макушку и ступайте вперед. В ней вы выглядите как обитатель здешних мест. И запомните: если вдруг появится фараон…

— Фараон? — перебил его Джон Дулиттл. — Но фараоны жили в Древнем Египте!

— Я не знаю, водятся ли фараоны в Египте, — невозмутимо продолжал Мэтьюз, — но в Лондоне фараоны точно водятся. Мы так называем полицейских. Так вот, если вдруг появится фараон и остановит вас, отвечайте ему, что вы торгуете овощами вразнос и идете на рынок. Не забудьте: вы торгуете овощами вразнос, именно поэтому вы встали так рано.

— Неужели я и в самом деле похож на торговца? — удивился доктор. Он прилаживал кепку на затылке и так и этак, но она никак не хотела там держаться.

— Не отличить. Вы только поднимите воротник сюртука и говорите попроще, без изящных выражений. До свидания, господин доктор, встретимся за завтраком.

Мэтьюз Магг завернул за угол ближайшего дома и растворился в предрассветной мгле. Доктор постоял с минуту, а затем решительно зашагал в другую сторону.

Он шел и повторял:

— Я торгую овощами вразнос. Я торгую овощами вразнос.

Но он не сумел уйти далеко. Внезапно за его спиной раздался грубый голос:

— Стой! Что ты здесь делаешь?

Доктор остановился как вкопанный, медленно повернулся и увидел в десяти шагах от себя полицейского с фонарем в руке. Бежать было поздно.

— Прошу прощения, это вы мне?

— А кому же еще? — изумился полицейский. — Ну-ка отвечай, что ты здесь делаешь ночью?

Доктор смутился — он еще не успел выучить наизусть то, что должен был отвечать.

— Я иду на рынок. Я торгую овощами вразброс… то есть вразнос…

Полицейский поднес фонарь к доктору и осмотрел его с ног до головы — от мятой кепки на макушке до чиненых-перечиненых башмаков.

— До рынка отсюда рукой подать, — сказал полицейский. — Но ты почему-то идешь в другую сторону. Лучше признавайся по-хорошему, что ты тут делаешь.

Доктор молчал, не зная, что ответить. В соседних домах уже зажигался свет, любопытные лондонцы распахивали окна и выглядывали на улицу. Как всегда в таких случаях, послышались возгласы:

— Арестуйте его, господин полицейский, нечего ему шляться под нашими окнами.

— Ба! Да ведь это Джек-Кровосос! Он две недели тому назад дал деру с каторги!

А на другом конце улицы уже появился еще один полицейский, за которым семенил сам господин Гаррис…

Тем временем Мэтьюз Магг кружным путем добрался до цирка. Уже светало, когда он лихо, по-мальчишески, перемахнул через ограду и зашагал к фургону. Теодора сидела у окошка и, чтобы успокоиться, вязала. Она не спала всю ночь.

— Дельце выгорело, — сказал ей Мэтьюз. — Не тревожься, доктор вернется с минуты на минуту. Я пока прилягу вздремну, а ты меня разбуди к завтраку.

Но к завтраку доктор не вернулся. И звери и супруги Магг не на шутку встревожились. Все же Мэтьюз продолжал успокаивать всех:

— Ничего страшного, я знаю, что доктор непременно выйдет сухим из воды… — И тут он ошарашенно умолк.

В ворота цирка вошел доктор медицины Джон Дулиттл, мокрый до нитки.

— Боже мой, что с вами случилось? — запричитал Мэтьюз. — Я не сомневался, что вы вернетесь одновременно со мной!

— Меня остановил полицейский и стал задавать вопросы, на которые я толком не мог ответить. К тому же появился еще один полицейский с самим Гаррисом. Уж он-то узнал бы меня, несмотря на все переодевания.

— И что же вы сделали?

— Я решил бежать, но полицейский преградил мне дорогу. Тогда я размахнулся и изо всех сил ударил его в нос. Полицейский упал, а я задал стрекача.

— И полиция не погналась за вами?

— В том-то и дело, что погналась. Пришлось прыгнуть в реку и переплыть на другой берег. Пока полицейские искали лодку, я уже выбрался на берег и был таков. Мне ужасно неприятно, что я ударил полицейского, но что мне оставалось делать?

— Вам неприятно? — расхохотался Мэтьюз. — А мне, наоборот, ужасно приятно, что вы как следует врезали фараону. У меня с полицией старые счеты. Но как вам удалось в таком виде добраться до цирка и не вызвать подозрений у прохожих?

— Не вызвать подозрений? — переспросил доктор Дулиттл. — Да за мной шла целая толпа и показывала на меня пальцем. Хорошо еще, что никто не осмелился остановить меня.

— Да-а-а, — задумчиво протянул Мэтьюз, — похоже, что мы попали в переплет. Полиция не любит, когда ее бьют в нос, и будет вас искать. А если они узнают, что по улицам Лондона разгуливал мокрый до нитки человек, то сразу же догадаются, кто это был. Вам надо переодеться в сухую одежду и спрятаться на время. Нутром чую, что еще сегодня к нам пожалуют незваные гости.

Джон Дулиттл с Мэтьюзом осторожно выглянули из фургона. Полиции не было видно. Зато они увидели бульдога и овчарку из магазина Гарриса. Они гордо шествовали через лужайку, за ними шли О’Скалли, Скок и Тобби.

Джон Дулиттл вышел им навстречу.

— Здравствуйте, — приветствовал он их, когда собачья компания подошла к фургону. — Неужели этот ужасный человек посмел поднять на вас руку за то, что вы встали на мою сторону прошлой ночью?

— Еще как! — подтвердил бульдог. — Но мы с Джерри, — при этом он кивнул на молодую овчарку, — зарычали на него. У Гарриса храбрости нет ни на грош, он сразу же струсил и позвал на помощь соседа, такого же негодяя, как и он сам, чтобы выдрать нас плеткой. Кому хочется быть битым? Вот мы и ударились в бега. Гаррис бросился за нами, ругательски ругал вдогонку, умолял прохожих помочь ему, но мы убежали. Боюсь, правда, что он выследит нас и заявится сюда.

— К чему тревожиться заранее? — беспечно сказал Джон Дулиттл. — Как тебя зовут?

— Гриф, — ответил бульдог. — Так меня назвал еще мой первый хозяин, и с тех пор я не менял имя.

— Если Гаррис осмелится прийти сюда, — прорычал О’Скалли, — мы встретим его, как он того заслуживает.

Тобби и Скок тоже зарычали и показали белые острые клыки. Они были готовы защищать своих новых друзей

— Можешь на нас рассчитывать, — сказал Скок бульдогу и обратился к Джону Дулиттлу: — Господин доктор, Гриф говорит, что с удовольствием остался бы у нас.

— Конечно, — согласился доктор. — Джерри тоже может остаться. Правда, надо будет еще договориться с господином Гаррисом. А если он несговорчив и откажется продать вас мне?

— Да вы не беспокойтесь, господин доктор, — вмешался в разговор Мэтьюз Магг. — Даже если Гаррис подаст на нас в суд, мы отделаемся всего несколькими днями тюрьмы. Зато публика узнает о нашем цирке и валом повалит к нам. Лучшей рекламы и не придумать.

— Да, все это выглядело бы невинной шалостью, — грустно сказал доктор, — если бы я не ударил полицейского в нос. За взлом магазина нас, возможно, и не накажут слишком строго, но ни один судья не встанет на нашу сторону, когда узнает, что мы подрались с полицией.

— Господин доктор, — вдруг сказал Гриф, — прошу вас, впустите меня в фургон и закройте на минутку дверь. Мне хотелось бы сообщить вам с глазу на глаз кое-что о Гаррисе, вам это может пригодиться.

Джон Дулиттл провел Грифа в фургон и закрыл дверь. Остальные собаки — О’Скалли, Тобби, Скок и Джерри — стояли на лужайке и сгорали от любопытства: какую тайну откроет доктору бульдог?

Дверь оставалась закрытой добрых десять минут. Затем она открылась и О’Скалли услышал обрывок разговора.

— Как его зовут? — спрашивал доктор.

— Дженнингс, — отвечал Гриф, — Джереми Дженнингс, он раньше жил в Уайтчеппеле.

— Я запомню это имя.

Когда Джон Дулиттл сошел по ступенькам на лужайку, на крышу его дома на колесах опустилась большая стая дроздов. Они появились неожиданно, словно упали с неба.

Вожак стаи сел на плечо доктору и сказал:

— Мы хотели поблагодарить вас, господин доктор. Когда прошлой ночью нас вдруг отпустили на свободу, мы поначалу так обрадовались, что даже не спросили, кто же это сделал, — до того мы были измучены неволей. А сегодня утром дрозд, тот самый, что будет петь в вашей опере, рассказал нам, что двух его друзей из хора поймали накануне и продали в тот же магазин, где томились и мы. Но ночью их кто-то выпустил из клетки. «Это может быть только доктор Дулиттл, — сказал дрозд, — он, и никто другой». «Как же мы сами не догадались? — подумал я. — Будет невежливо с нашей стороны, если мы не поблагодарим доктора Дулиттла за доброту». Я собрал всю стаю, и вот мы здесь, чтобы сказать вам: «Спасибо, господин доктор».

— Не за что меня благодарить, — смутился Джон Дулиттл. — Я сделал только то, что должен был сделать. А вот и Гаррис! Сейчас начнутся настоящие неприятности.

Все оглянулись и увидели владельца магазина господина Гарриса собственной персоной. Он вошел в ворота цирка, завертел головой, заметил Джерри и Грифа и бросился к ним с поднятой плеткой. О’Скалли и Скок зарычали и преградили ему дорогу.

— Не вздумайте искусать его! — крикнул собакам доктор. — Так вы ничего не добьетесь, а только все испортите. Добрый день, господин Гаррис, — перешел доктор на человеческий язык. — Рад вас видеть.

— Что за наглость! — рычал в ярости Гаррис не хуже О’Скалли и Скока. — Он разгромил мой магазин, а теперь еще говорит, что день сегодня добрый и что он рад меня видеть) Вы — вор, господин Как-вас-там! Уж теперь-то вы не отвертитесь, я видел вас ночью и узнал! И я, и вся моя семья поклянемся перед судом на Библии, что именно вы забрались в наш магазин!

— Попридержите язык! — вдруг прикрикнул на расходившегося Гарриса Мэтьюз Магг. — А не то я огрею вас метлой!

— А вот и второй вор! — вскричал Гаррис, пропустив мимо ушей угрозу, и ткнул пальцем Мэтьюза в грудь. — Вы оба попались, голубчики! Я сейчас же иду в полицию! Какие еще нужны доказательства, если мои дрозды сидят на крыше вашего фургона, а обе мои собаки тоже крутятся вокруг вас. Чем вы их приманили?

— Я не воровал ваших дроздов, — спокойно ответил доктор Дулиттл, — тем более что они не ваши. Они свободные птицы, и я только отпустил их на волю. И ваших собак я не держу на привязи, они сами убежали от вас, потому что вы плохо с ними обращались. Я готов вам за них заплатить.

— Мне не нужны ваши грязные деньги! — гордо вскинул голову Гаррис. — Собаки вернутся со мной в магазин и будут проданы честным людям. А сейчас я иду в полицию.

И он решительно зашагал к воротам цирка.

— Подождите, господин Гаррис, — остановил его доктор.

— Ждать? Ни минуты! — воскликнул хозяин магазина, но все же остановился. — К чему тратить время и выслушивать ваш вздор. Еще сегодня вечером вы окажетесь за решеткой. Там вам и место!

— Я хотел бы поговорить с вами с глазу на глаз. Думаю, у нас найдется, о чем потолковать.

— А я не думаю! — упорствовал несговорчивый господин Гаррис. — Нам не о чем толковать, тем более с глазу на глаз! Все, что вы хотите сказать мне, скажете перед судом!

Господин Гаррис отвернулся от доктора и снова зашагал к выходу. Джон Дулиттл только развел руками и покорно сказал ему вслед:

— В суде так в суде. В самом деле, почему бы мне не рассказать о Дженнингсе в суде?

Гаррис замер на месте словно вкопанный, затем медленно повернулся.

— О ком? — хрипло спросил он. Лицо его побледнело.

— О вашем приятеле Джереми Дженнингсе из Уайтчеппела, — повторил доктор.

Владелец зоомагазина молча вошел за доктором в фургон и затворил дверь.

Глава 4. Темное прошлое господина Гарриса

Мэтьюз и собаки широко открытыми от удивления глазами проводили господина Гарриса.

— Что бы все это значило? — шепнул Тобби. — Он только что кипел, как чайник на огне, и вдруг остыл, как будто на него вылили ведро холодной воды. Чует мое сердце, неспроста это.

— Кажется, доктор нашел его больное место, — сказал О’Скалли.

Собаки посмотрели на бульдога, но тот притворно-равнодушно разглядывал стаю дроздов и делал вид, что все происходящее его не касается.

— Что ты наговорил доктору, Гриф? — спросил его Скок.

Но бульдог не захотел открыть тайну.

— Ничего я ему не наговорил, — ответил он. — А если и наговорил, то это касается только меня и доктора.

Как ни расспрашивали остальные собаки бульдога, тот упорно молчал. Гриф умел держать язык за зубами.

А что же в это время происходило в фургоне?

Войдя внутрь, Джон Дулиттл предложил господину Гаррису стул.

— Давайте присядем и поговорим, — сказал он.

— Нет, — с кислой физиономией отказался Гаррис, — мне некогда рассиживаться. Скажите, что вам известно о Джереми Дженнингсе.

Доктор неспешно достал трубку и табакерку, закурил и наконец заговорил:

— Я не люблю копаться в прошлом людей, да и вообще, не в моих привычках совать нос в чужие дела. Но вы угрожали мне тюрьмой за то, чего я не делал. Я не воровал дроздов, я их всего лишь выпустил из клеток, потому что они свободные птицы и вы не должны были покупать их. У вас ужасный магазин. У птиц и животных там не жизнь, а сплошное мучение. Несмотря на все это, суд может приговорить меня к тюремному заключению, хотя я вовсе не грабитель. Вы не захотели договориться со мной по-хорошему, поэтому мне придется защищаться. А чтобы у вас не оставалось сомнений в том, что защищаться я умею, скажу вам: я точно знаю, что вы скупаете и перепродаете краденое.

Лицо господина Гарриса исказилось от страха и ярости. Он подпрыгнул и стукнул кулаком по столу.

— Это ложь!

— Знакомы ли вы с неким Джереми Дженнингсом из Уайтчеппела? — как ни в чем не бывало продолжал доктор. — Он частенько заглядывает к вам в магазин. А ведь он хорошо известен полиции, его не раз упекали за решетку за воровство. Если вы подадите на меня в суд, меня приговорят к нескольким неделям тюрьмы. Вам так легко не отделаться. За краденое серебро вам дадут в лучшем случае полгода.

— Я не знал, что серебро краденое, — прошептал бледный господин Гаррис.

— Полноте, — с улыбкой сказал доктор. — Зачем же вам тогда понадобилось прятать его в подвале? Кроме того, я знаю кое-что об Эдварде…

— Об Эдди? — в ужасе воскликнул Гаррис.

— Да-да, о нем самом. У него хотя и не хватает двух пальцев на правой руке, но это не мешает ему очень ловко вскрывать сейфы. А есть еще старый Джек Боттомли…

— Достаточно, — простонал Гаррис. — Откуда вы все это знаете? Неужели Дженнингс проболтался?

— Нет, он не настолько глуп, чтобы болтать о своих делишках. Смею вас заверить, мне о вас известно все. Я даже могу показать тайник, где спрятаны золотые подсвечники из дворца лорда Уиткебри.

Хозяин зоомагазина глядел на доктора глазами, полными страха и ненависти.

— Вы дьявол во плоти, — выдавил он наконец. — Что вы собираетесь делать?

Доктор раскурил погасшую трубку и медленно произнес:

— Ничего. Если вы согласитесь на мои условия.

— А если я не соглашусь? — спросил осмелевший от отчаяния Гаррис.

— Видит Бог, я не хочу впутывать в это дело полицию, — сказал Джон Дулиттл. — Но вы сами толкаете меня на это. Что же, пусть вами занимается полиция и закон. А я умываю руки.

Припертый к стене Гаррис поднял голову:

— Каковы ваши условия?

— Во-первых, — произнес доктор, — вы должны пообещать мне, что не подадите на меня в суд. Во-вторых, вы поклянетесь всем святым, что у вас есть, что больше никогда не будете скупать краденое. В-третьих, вы отдадите мне Джерри и Грифа, разумеется, я вам за них заплачу. А в-четвертых, я запрещаю вам торговать животными.

Гаррис в отчаянии воздел руки к небу и простонал:

— Вы хотите меня разорить! Как же я буду зарабатывать на жизнь?

Но доктор был неумолим.

— Уж во всяком случае, — строго сказал он, — не продажей несчастных птиц, которых для вас ловят в силки. И конечно же не торговлей крадеными вещами. Вы очень ловко переплавляли ворованное золото и серебро. Так станьте литейщиком и честно зарабатывайте свой хлеб.

Лицо Гарриса скривилось от презрения. Стать рабочим? Сама мысль об этом претила ему.

— Знаю, — продолжал Джон Дулиттл, — намного проще и прибыльнее сидеть в магазине и торговать несчастными птицами. Но выбора у вас нет.

— Господин… простите, не знаю вашего имени… — умоляюще заговорил Гаррис. — У вас такое доброе лицо… Зачем же вам доводить до нищеты и без того небогатого человека. У меня семья, дети, я должен кормить их.

— Нет! — воскликнул доктор и ударил кулаком по столу так, что чашки и блюдца задребезжали, а О’Скалли, сидевший под дверью, навострил уши. — У несчастных птиц тоже есть дети, и они любят их не меньше, чем вы своих. Даю вам неделю сроку, за это время вы должны распродать весь товар и закрыть магазин. Если вы этого не сделаете, то окажетесь за решеткой.

Господин Гаррис взял со стола свою шляпу. Делать ему было нечего — сжатые губы и сверкающие глаза доктора ясно говорили, что он от своего не отступит и что умолять его бессмысленно.

— Я сдаюсь, — сказал Гаррис и заскрежетал зубами от бессилия. — Итак, через неделю.

Доктор достал из кармана кошелек и отсчитал десять шиллингов.

— Вот деньги, я плачу вам по пять шиллингов за Грифа и Джерри. И запомните, я в любую минуту могу узнать о вас все, что захочу, поэтому не вздумайте потихоньку вернуться к торговле краденым.

Доктор распахнул дверь, и раздавленный, уничтоженный Гаррис буквально сполз вниз по ступенькам и медленно побрел домой.

— Это невероятно! — воскликнул Мэтьюз, провожая глазами теперь уже бывшего хозяина магазина. — Его словно подменили. Куда он пошел? Надеюсь, не в полицию?

— Нет, — ответил доктор и погладил Грифа по голове. — Думаю, теперь он будет обходить полицию стороной. А что касается торговли зверями и птицами, то он сам мне только что признался, что ему это дело смертельно надоело и он решил закрыть магазин.

Глава 5. Театральные хлопоты

Мэтьюз Магг и все пять собак бросились наперебой поздравлять Джона Дулиттла с победой над Гаррисом. Доктор смущенно отводил глаза — он был человек скромный и не любил, когда его расхваливали.

И тут он увидел, что стая дроздов все еще сидит на крыше фургона.

— Ох, простите меня, пожалуйста, — сказал доктор дроздам, — в этой неразберихе я совсем о вас забыл! Я очень рад, что вы меня навестили.

— Ничего страшного, господин доктор, — ответил вожак стаи. — Пока вы задавали взбучку этому негодяю, мы успели осмотреть ваш цирк. Он нам очень понравился. И мне даже показалось, что и зверям в вашем зверинце нравится. Мы слышали, что вы хотите поставить на лондонской сцене птичью оперу. Может быть, и мы вам пригодимся в этом деле? Не подумайте, что мы хвастаемся, но такие голоса, как у нас, встречаются нечасто.

Джон Дулиттл искренне, обрадовался предложению дроздов — он уже подумывал о том, что ему понадобится для оперы еще один хор, с голосами повыше.

— Спасибо, — поблагодарил он дроздов. — Мне кажется, что вы, с вашими черными блестящими крыльями, будете прекрасно выглядеть на сцене среди цветных декораций. Но у нас осталось очень мало времени: я обещал, что представление будет готово через неделю. Сумеете ли вы выучить свои роли?

— Мы постараемся, господин доктор, — пообещали дрозды.

— Вот и хорошо. Тогда, пожалуйста, подбери двенадцать певцов, и я с ними разучу ноты. Не мог бы ты мне помочь еще в одном деле? У меня в опере должны участвовать птенцы. Но вывести малышей на сцену нельзя. Они или растеряются, или расшалятся на глазах у публики. Нельзя ли найти маленьких, крохотных пичуг, чтобы они сыграли роль птенцов?

— А что, если пригласить корольков? — предложил вожак стаи. — Птички меньше королька вы в нашей старой доброй Англии не сыщете. К тому же они хоть и маленькие, но сообразительные, их нетрудно будет научить. Я сегодня же слетаю в лес и приведу их сюда. Сколько корольков вам понадобится?

— Думаю, четырех-пяти вполне хватит, — ответил Джон Дулиттл.

Хотя доктор начал готовить оперу уже давно, только теперь он мог взяться за нее вплотную. Работать приходилось не покладая рук, ведь столько еще надо было успеть!

Декорации заказали одному из лучших художников. Пипинелла везде летала за доктором, а Джон Дулиттл всегда и во всем с ней советовался — как-никак это была опера о ее жизни! Иногда она говорила:

— Нет, нет! Этот куст шиповника не похож на настоящий. Когда я смотрю на это уродство, у меня пропадает голос.

И доктор отвергал работу художника и приказывал ему переделать декорацию. Так продолжалось до тех пор, пока все кусты и заросли, море под луной, горящий дворец и все прочее не было нарисовано так, как того хотела Пипинелла.

«Ужасно придирчивый этот доктор Дулиттл», — думал про себя художник. Откуда же ему было знать, что придирчивой Была маленькая, незаметная пичуга, сидевшая на плече у доктора.

Прилетели корольки и тоже начали репетировать. Они играли роль проголодавшихся птенцов, поэтому репетиции им очень нравились. Еще бы — они сидели в гнезде, открывали клюв и жалобно пищали, а другие птицы, игравшие роль родителей, кормили их крошками.

По утрам корольки просыпались, сонно потягивались и говорили:

— А не пора ли нам порепетировать, что-то я проголодался.

Иногда птицы, собравшись вместе, начинали чирикать и сплетничать и поднимали такой шум, что работа шла из рук вон плохо. Тогда доктору приходилось рассаживать всех по разным углам и репетировать с каждым в отдельности. Но дело все-таки шло на лад, птицы из кожи вон лезли, чтобы угодить доктору, и скоро уже знали свои роли назубок.

Поначалу Джон Дулиттл хотел сшить театральные костюмы всем актерам. Но нарядить маленьких птиц в человеческие одежды очень трудно, поэтому он велел Теодоре сшить костюмы только для фламинго и пеликанов.

Пеликаны изображали моряков, а фламинго — дам, плывущих на корабле. Пеликанам сшили матросские курточки, а на головы надели береты, фламинго разгуливали по сценё в розовых кисейных платьицах и держали в крыльях зонтики. Да-да, самые настоящие зонтики, только маленькие. Их заказали в мастерской, которая снабжала зонтиками все высшее общество Лондона.

Госпожа Магг старалась вовсю. Она была хорошая рукодельница, а иголкой с ниткой орудовала не хуже, чем иные — ложкой, и костюмы получились на славу.

Горлопан продолжал репетировать с пеликанами. Теперь их следовало научить морской походке — вразвалку. С дамами-фламинго хлопот было меньше, они и так вышагивали гордо и изящно.

Как-то вечером доктор Дулиттл собрал артистов и спросил:

— Послушайте, у нас уже почти все готово, но до сих пор нет оркестра. Я знаю, что вы, птицы, можете петь и без музыки, но у людей свои привычки. Какие инструменты мы отберем в свой оркестр?

— Я еще не думала, что мы возьмем в оркестр, — ответила Пипинелла, — но твердо знаю, уж никак не скрипку И флейту. Сами по себе, может быть, они звучат и неплохо, но для птичьих песен не годятся. Нам нужен однообразный ровный звук, чтобы на его фоне переливались наши голоса.

— А не подойдет ли вам рояль? — спросила белая мышь. Она когда-то вместе со всем своим семейством жила в рояле и поэтому считала себя большим знатоком музыки. — Я прекрасно разбираюсь в этом инструменте. Лучше всех — рояли старой немецкой работы, например, рояли Штейнмеца. Но и английские рояли Уилкинсона тоже неплохи. У них молоточки обтянуты толстой мягкой кожей, которая годится для гнезда…

Белая мышь еще долго рассуждала бы о преимуществах одних роялей перед другими, но Джон Дулиттл остановил ее.

— Погоди, — сказал он ей, — мы же говорим не о роялях под жилье, а о роялях для музыки!

— Для музыки? — ужаснулась белая мышь. — Нет, для музыки рояли не годятся. Еще в те времена, когда вы, господин доктор, лечили людей, один из ваших пациентов заиграл на рояле, в котором жила вся моя семья. Боже! Что это было! Мои малютки чуть не оглохли.

— Мне очень нравится, как тихо и мерно стучит швейная машинка госпожи Магг, — сказала Пипинелла. — Под такие звуки очень приятно петь.

— Вот и хорошо, — обрадовался Джон Дулиттл, — один инструмент мы нашли. Что еще?

— Нам еще понадобится, — продолжала канарейка, — ремень для правки бритв. Он будет сопровождать дуэт во втором акте, там, где я пою с моей подругой в парикмахерской на пароходе.

— Вот у нас уже два инструмента, — сказал доктор. — На швейной машинке сыграет сама госпожа Магг, а бритву о ремень будет точить один из братьев Пинто.

— Было бы также неплохо найти несколько колокольчиков, чтобы они позвякивали в начале второго акта. Там я пою песню о почтовой карете, и вот она подъезжает. Сначала бубенчики звенят тихо, словно издалека, потом все громче и громче.

— Что же, — проговорил доктор, — колокольчики мы найдем и посадим за них мальчишку.

— Мальчишку? — вскрикнула Пипинелла. — Ни в коем случае! Эти сорванцы ради шалости могут испортить нам все представление. Лучше попросить клоуна Хоупа.

— Так и быть, попросим господина Хоупа, — согласился Джон Дулиттл. — А как у нас обстоят дела с «Любовной песней зябликов»? Какой инструмент будет сопровождать ее?

— Никакой, — ответил зяблик, играющий роль возлюбленного Пипинеллы. — Эта песня настолько нежная и тихая, что любые другие звуки заглушат ее. Я даже боюсь, что публика в зале будет переговариваться, и тогда песня не будет слышна.

— Не тревожься, — успокоил зяблика доктор, — в программке я попрошу публику вести себя как можно тише.

— А еще, господин доктор, — добавила Пипинелла, — нам понадобится садовая лейка с водой. Когда из нее льется вода, это похоже на журчание ручья. А там, где мой любимый улетает за море и оставляет меня одну, вода должна литься капля за каплей, словно идет дождь.

— Замечательно, — сказал Джон Дулиттл, — теперь оркестр у нас готов. Правда, такого оркестра еще не бывало, и я боюсь, что публика не поймет нашу музыку. Но отступать уже поздно.

Глава 6. Пипинелла исчезла!

Подготовка к представлению шла полным ходом. И вдруг, когда до назначенного срока оставалось всего три дня, на доктора и его артистов неприятности посыпались одна за другой.

Сначала заболел один дрозд. Он кашлял, чихал, у него болело горло. Даже знаменитая микстура доктора Дулиттла не помогала. Потом заболели и другие дрозды. Как ни старался Джон Дулиттл, вылечить их не удавалось, дрозды не могли петь, а только беспомощно сипели. Болезнь распространялась как пожар в лесу в засушливое лето.

Джон Дулиттл боялся, что от дроздов заразятся и другие птицы и тогда представление сорвется. Он пришел к больным и сказал им:

— Друзья, я не смогу вас вылечить. Никакие микстуры и порошки вам не помогут, дело в том, что причина вашей болезни — грязный лондонский воздух. Вам надо вернуться в поля и леса, и там вы быстро выздоровеете.

Дроздам было жаль бросать доктора, но что им оставалось делать?

Стая дроздов улетела, а Джон Дулиттл принялся ломать голову над тем, кем заменить хор дроздов в опере. Выручил Горлопан.

— Господин доктор, — предложил он, — а почему бы вам не ввести в вашу оперу хор воробьев? Да, мы не такие нарядные, но выступим на сцене ничуть не хуже.

— А что, — согласился доктор, — это мысль. Только это будет комический хор.

Пришлось на ходу переделывать оперу. Теперь в четвертом акте пеликаны-матросы сходили на берег и важно расхаживали, а воробьи играли мальчишек-сорванцов, которые насмехаются над подгулявшими моряками. Может быть, от такой замены опера и не стала лучше, но уж хуже она точно не стала.

До премьеры оставалось всего два дня, как вдруг к доктору влетел зяблик и закричал:

— Пипинелла исчезла!

Доктор переполошился:

— Где она? Кто ее видел последним? Куда она могла улететь?

Единственное, что утешало доктора, так это то, что вместе с Пипинеллой исчез и О’Скалли.

— Если они вместе, то пес не даст Пипинеллу в обиду, — говорил сам себе доктор.

Конечно, Пипинеллу в опере можно было заменить другой канарейкой, которая уже разучила все песни и арии главной героини. И хотя в афишах уже было объявлено публике, что вся опера — это история жизни певицы, никто из людей не заметил бы подмены. Но доктор не хотел на это идти, потому что он часто говорил:

— Обман остается обманом, даже если никто его не замечает.

Поэтому Джон Дулиттл решил непременно разыскать Пипинеллу. Тобби и Скок позвали на помощь бродячих лондонских собак, а Горлопан — всех лондонских птиц. И только к вечеру канарейку и пса обнаружили на окраине Лондона.

Оказывается, рано утром канарейка увидела за оградой парка человека, который был удивительно похож на ее бывшего хозяина — мойщика окон. Она полетела было за ним, но он уже слишком далеко ушел. Тогда Пипинелла вернулась в цирк и позвала на помощь О’Скалли с его удивительным нюхом. Времени терять было нельзя, поэтому пес не успел никого предупредить. Он тут же бросился по следу мойщика окон. Канарейка летела над ним и торопила его.

— Скорее, О’Скалли, скорее, миленький! — жалобно чирикала она.

След привел их в портовые кварталы. Там от сточных, канав и гор отбросов поднимается такой запах, что даже О’Скалли потерял след. Он предложил Пипинелле вернуться, но она в отчаянии летала по узким кривым улочкам и заглядывала в лица всем, прохожим. Пес не мог бросить ее одну и ходил за ней, пока их не разыскали птицы и бродячие собаки.

Джон Дулиттл только жалобно охал, слушая рассказ О’Скалли.

— Пипинелла, умоляю тебя, не улетай из фургона, — увещевал он канарейку. — Когда начнутся спектакли и у меня появится немного свободного времени, я созову всех лондонских собак и они отыщут твоего бывшего хозяина.

Пипинелла обещала не улетать, и репетиции возобновились.

На следующий день Джон Дулиттл вместе с оперными певцами переехал из циркового фургона в небольшой особняк на той же улице, где располагался и театр «Регент», в котором должно было состояться представление оперы и «Пантомимы из Паддлеби». Каждая птичья стая поселилась в отдельной комнате: пеликаны — в гостиной, канарейки — в столовой, фламинго — в спальне, воробьи — на кухне. Пипинелле доктор отвел кабинет, Мэтьюзу и Теодоре досталась каморка привратника, а сам доктор ютился на чердаке.

Птицы весь день чирикали и щебетали, так что любопытные прохожие и вездесущие мальчишки часами стояли у дома и слушали их пение, и строили догадки: что же происходит там внутри?

Приближались рождественские праздники. Украшенные еловыми ветками витрины магазинов ломились от лакомств и подарков. На стенах домов пестрели афиши, зазывающие публику на праздничные представления. Среди них выделялась одна:

ПТИЧЬЯ ОПЕРА,

В КОТОРОЙ ПИПИНЕЛЛА,

ЕДИНСТВЕННАЯ В МИРЕ

КАНАРЕЙКА МЕЦЦО-СОПРАНО,

ВПЕРВЫЕ ВЫСТУПИТ В ЛОНДОНЕ!

В ОПЕРЕ ПОЮТ ПТИЦЫ,

ОБУЧЕННЫЕ

ЗНАМЕНИТЫМ ДОКТОРОМ ДУЛИТТЛОМ.

СПЕШИТЕ В ТЕАТР «РЕГЕНТ».

СЛЕДУЮЩИМ НОМЕРОМ ПРОГРАММЫ

ГВОЗДЬ СЕЗОНА

ПАНТОМИМА ИЗ ПАДДЛЕБИ,

ВПЕРВЫЕ НА ЛОНДОНСКОЙ СЦЕНЕ

ПОСЛЕ ГОЛОВОКРУЖИТЕЛЬНОГО УСПЕХА

В МАНЧЕСТЕРЕ!

За день до премьеры владельцы театров и увеселительных парков дали обед в честь доктора Дулиттла и его артистов. Конечно, ни звери, ни птицы на званый обед не попали.

Доктор достал из своего сундучка старый фрак, который он ни разу не надевал с тех пор, как стал лечить зверей, облачился в него, как того требовали приличия, и отправился на обед. С ним пошли супруги Магг, клоун Хоуп, силач Геракл, акробаты братья Пинто, Генри Крокетт, дававший кукольные представления в цирке доктора, и смотритель зверинца Фред.

Пир удался на славу, если не считать того, что старый и потертый фрак доктора не выдержал испытания и с треском лопнул, когда доктор, уже за чаем, потянулся к блюду с пирожными.

Мэтьюз и Теодора поначалу смущались и чувствовали себя неуютно среди столового серебра и разряженных в пух и прах жен директоров театров. Но постепенно самообладание вернулось к ним, а после смешного приключения с фраком доктора они уже чувствовали себя как дома.

Под конец директора театров принялись произносить речи. Они говорили о том, что счастливы принимать у себя доктора Дулиттла и его артистов, что для них это большая честь, что вскоре все крупнейшие театры мира будут спорить за право принять на своей сцене птичью оперу.

Скорее всего, они думали не совсем так, как говорили, но такая уж у людей привычка — думать одно, а говорить другое.

Мэтьюз Магг принял слова директоров театров за чистую монету и решил ответить любезностью на любезность. Он встал из-за стола, его распирала гордость оттого, что на него смотрят и его слушают. К директорам он обращался снисходительно — «коллеги», он нахваливал лондонские театры и лондонскую публику, он пел славу доктору и его артистам.

— Тот день, когда птичья опера предстанет перед публикой, войдет в историю театра, — говорил он. — Несомненно, доктор Дулиттл великий человек. Но кто его открыл? Я! Я уговорил его заняться цирком.

Он говорил долго и договорился бы неизвестно до чего, если бы не вмешалась Теодора. Она дернула его за полу взятого напрокат фрака и громким шепотом приказала ему замолчать. Она так и сказала:

— Немедленно замолчи, а не то…

Мэтьюз не стал дожидаться, когда она закончит, умолк и сконфуженно сел на свое место.

Силач Геракл тоже решил сказать слово, но он был краток:

— Я не мастер говорить (что я действительно хорошо делаю, так это поднимаю тяжести), но скажу вам одно: лучшего директора цирка, чем господин доктор, я не встречал.

Акробаты братья Пинто не захотел отставать от Геракла, но так как говорить они тоже были не мастера, то предложили показать свое искусство прямо там же, в обеденном зале.

— Здесь, правда, нет ни трапеций, ни даже канатов, но мы воспользуемся люстрой. Такого номера вы не увидите ни в одном цирке. Акробаты на люстре!

Присутствовавшие горячо хлопали акробатам за их предложение, но все-таки уговорили отказаться от такого рискованного трюка. При этом они с опаской поглядывали на люстру — а вдруг она грохнется?

Глава 7. Премьера

Крякки беспокоилась за здоровье доктора, и было отчего. Джон Дулиттл хлопотал, беспрестанно носился по городу, заказывал афиши, проверял, готовы ли костюмы, репетировал. Иногда даже казалось, что он находится сразу в двух, а то и в трех местах. Рассудительная Крякки грустно покачивала головой и говорила:

— Я знаю, что у господина доктора железное здоровье, но за последние три дня он не прилег ни на минутку. Скорее бы премьера, может быть, после нее он отоспится. Медь человек не машина, ему нельзя работать без отдыха.

Театр «Регент», где должна была состояться премьера птичьей оперы, был хорошо известен лондонской публике. На его сцене играли многие славные актеры. Представления пользовались успехом, а театральные критики с любопытством и нетерпением ждали любую премьеру, чтобы либо расхвалить ее, либо разругать в пух и прах.

Можете себе представить, как ждали премьеру птичьей оперы.

— Посмотрим, на что способны дрессированные птицы, — говорили критики и завсегдатаи театра. — Посмотрим, чем собрался нас удивить доктор Дулиттл.

Театр был большой, с огромной прекрасной сценой. Но в том-то и загвоздка, что для птичьей оперы требовались маленькая сцена, потому что на большой крохотные пичуги потерялись бы совсем. Пришлось директору театра раскошелиться и затянуть почти всю сцену канареечного цвета шелком. Программки печатались тоже на канареечного цвета бумаге, а билетеров нарядили в ливреи из канареечно-желтого бархата.

До последнего мгновения перед премьерой у Джона Дулиттла не было ни минуты свободного времени. Доктору помогали Мэтьюз, Теодора и Горлопан. Воробей руководил хором птиц и в тот вечер ругался больше, чем за нею свою прошлую жизнь.

О’Скалли метался между входом в театр, зрительным илом и доктором Дулиттлом, хлопотавшим за кулисами.

Нот пес подбежал к доктору в четвертый раз и хриплым от волнения голосом шепнул:

— Что делается, господин доктор! Перед театром уже игралась толпа, все хотят попасть на премьеру. Кассир едва успевает принимать деньги и выдавать билеты. Кстати, кассира придется сменить. Я за ним понаблюдал: он намного охотнее принимает деньги, чем отдает билет. А очередь за билетами тянется вдоль всего здания театра и дальше за угол. Директор даже вызвал трех полицейских, чтобы публика не устроила потасовку. А только что у входа остановилась карета, и из нее вышли две дамы, все в бриллиантах. Доктор, а доктор, а если одна из них — сама королева?

— Так уж и королева? — недоверчиво хмыкнул доктор Дулиттл. Он не верил, что сама королева удостоит своим посещением премьеру, но все же…

О’Скалли убежал. Джон Дулиттл пристраивал берет на голову одного из пеликанов, когда к нему подошел директор театра.

— Друг мой! — воскликнул он и крепко схватил доктора за руку. — Друг мой, судя по всему, вам удалось расшевелить лондонскую публику. Таких премьер еще не бывало в моем театре. Все билеты проданы, осталось только несколько стоячих мест на галерке, а до начала спектакля еще полчаса. Чует мое сердце, нас ждет успех.

— И что это за публика? — спросил доктор.

— Лучшая в городе! — продолжал восторгаться директор театра. — Подойдите к занавесу и посмотрите в щелку. В зале сидят музыканты, театральные критики, аристократы. Приехала даже принцесса королевской крови!

Доктор подошел к занавесу и выглянул в щелку. Любопытный поросенок увязался за ним и тоже высунул свой пятачок.

— Что вы на это скажете? — не умолкал директор театра. — Лучшей публики себе и представить нельзя.

Доктор смотрел сквозь щелку. И вдруг он почувствовал, что по его спине побежали мурашки.

— Боже правый! — прошептал он. — Там сидит Паганини!

— Паганини? — хрюкнул поросенок. — А кто он кой?

— Паганини собственной персоной! — повторил Джон Дулиттл. — Величайший скрипач в мире. Это оп! Я его узнал! Он сидит в пятом ряду и беседует с дамой с седыми волосами. Я всю жизнь мечтал познакомиться с ним! Единственный человек, который может по достоинству оценить нашу оперу!

Пора было начинать представление, и доктор отошел от занавеса, вздохнул и отправился собирать свой оркестр. Мы-то с вами уже знаем, что это был за оркестр, но публика разинула рот от удивления, когда увидела госпожу Магг со швейной машинкой, Мэтьюза с садовой лейкой, одного из братьев Пинто с бритвой и ремнем и клоуна Хоупа с бубенцами. «Музыканты» невозмутимо прошествовали в оркестровую яму и сели лицом к публике. Туда же прошел и Джон Дулиттл.

Он поклонился публике и сказал:

— Сегодня мы выносим на ваш суд необычное представление, в котором будут петь только птицы. Авторы и артисты просят вас отнестись к опере серьезно, а не как к веселой шутке. Возможно, первая попытка объединить музыку птиц и музыку людей окажется и не совсем удачной — тем более мы просим не судить нас слишком строго. Надеемся, что истинные ценители искусства не станут спешить с вынесением приговора и терпеливо выслушают все четыре отделения оперы.

Он снова поклонился и повернулся к публике спиной. Вежливо это было или нет, мы не станем спорить — Джон Дулиттл дирижировал своим «оркестром», а у дирижеров собственные понятия о вежливости. Так уж принято, что они большей частью показывают публике спину. И когда Джон Дулиттл показал зрителям спину, все увидели у него на фраке большую новенькую заплатку.

Доктор взмахнул палочкой, и «оркестр» заиграл увертюру. Дробно застучала швейная машинка, зазвенели бубенчики, зажурчала вода.

Музыка была странная, но неожиданно приятная для слуха. Часть публики, правда, стала тихонько посмеиваться, но на них зашикали, и они умолкли.

В первом ряду сидела пожилая дама в очках. Она наклонилась к своей соседке. Подслушивать, конечно, нехорошо, но Джону Дулиттлу уж больно хотелось узнать мнение публики, поэтому он напряг слух.

— Чудесно, хотя и необычно, — громко шептала дама. — Мне эта музыка напоминает катание в санях, когда я жила в России. Тот день мне запомнился на всю жизнь. Лошади неслись галопом по заснеженному берегу, в ушах свистел ветер, дробно стучали копыта, звенели бубенчики. Я тогда еще подумала: «Как жаль, что ни один композитор не догадался сделать из этих звуков музыку! Получилась бы удивительная мелодия».

Через пять минут увертюра стихла. Зрители зашевелились на своих местах в ожидании дальнейшего действия. До начала представления Джон Дулиттл побаивался, что чопорная публика сразу же после увертюры покинет зал, но все его страхи оказались напрасными. А невольно подслушанные слова старой дамы и вовсе успокоили доктора. Даже если кому-то увертюра и не пришлась по душе, никто не уходил. Всем хотелось узнать, чем же еще удивит их толстый смешной человечек в заплатанном фраке, вздумавший написать такую необычную оперу.

Занавес медленно пополз вверх, на сцене вспыхнул свет, и в зрительном зале раздался приглушенный шепот — публика была в восторге.

А картина, представленная на сцене, и в самом деле была необычна.

Глава 8. История Пипинеллы на сцене

На первый взгляд, всю сцену занимала одна большая клетка. За ней виднелись декорации, которые изображали комнату. Все было устроено таким образом, что у зрителей создавалось впечатление, будто они тоже сидят в клетке и смотрят на мир сквозь прутья клетки. На полу стояли блюдца с водой и с канареечным кормом. Позади задней решетки, якобы по комнате, расхаживала горничная. Ее играла дородная жена старшего из братьев Пинто. Она расхаживала по комнате, вытирала пыль, убирала.

Эго была обычная будничная картина — необычным в ней было только то, что и зрители смотрели на горничную словно из клетки.

Поток золотого солнечного света струился из окна, расположенного в глубине сцены, освещал клетку. Поближе к зрителям, почти у края сцены, было гнездо, из которого выглядывала канарейка. Она высиживала птенцов. Гнездо и птичка были маленькими, а клетка — очень большая, но все казалось соразмерным и естественным.

Горничная закончила вытирать пыль, подошла к клетке и просунула сквозь прутья пару листиков зеленого салата. Вдруг канарейка, до того незаметно сидевшая на полу у блюдца с водой, вспорхнула, уселась на жердочке и предстала перед зрителями в полном блеске. Яркий солнечный свет падал на ее перья, и они, когда на них смотрели из темного зрительного зала, переливались и вспыхивали золотыми искорками. Эта птица играла роль отца Пипинеллы, а клетка и гнездо были той самой клеткой и гнездом, где она родилась.

«Отец» Пипинеллы отщипнул кусочек зеленого салата и полетел кормить сидящую на гнезде супругу и проголодавшихся детей. Самочка вспорхнула с гнезда, и зрители увидели крохотных птичек, игравших роли птенцов канарейки. Они разевали рты, хватали кусочки зеленого салата и щебетали. Особенно хороша была птичка, изображавшая крошку Пипинеллу. Она была самая живая и дерзкая из всего выводка. Задира пыталась отнять еду у братьев и сестер и при этом едва не вываливалась из гнезда.

Зрители умиленно улыбались, до того была хороша маленькая непоседа.

Когда сытые дети успокоились, мать-канарейка возвратилась на гнездо, а отец — на жердочку. Там он повернулся к зрителям и запел. Это была очень простая песня — о теплых солнечных лучах и зеленом салате.

Джон Дулиттл стоял спиной к зрителям и не видел, нравится им представление или нет. Но Мэтьюз Магг сидел к ним лицом, крутил швейную машинку и наблюдал. Он сразу же заметил, что дети в зале воспринимают оперу лучше, чем взрослые. Их не удивляла необычная музыка, они не отрывали глаз от сцены, смеялись, когда им было смешно, и задерживали дыхание, когда переживали за маленькую канареечку.

Л действие на сцене разворачивалось. Крошка Пипинелла вовсю шалила — и завоевывала зрительские симпатии. Когда она высунула клюв из-под материнского крыла и попыталась подражать пению отца, дети в зале засмеялись. Их смех был так заразителен, что и взрослые не выдержали и улыбнулись.

Первое отделение оперы еще не закончилось, публика еще не слышала лучшие арии и хор, не видела лучшие декорации, но Мэтьюз Магг понял, что первое представление пройдет благополучно.

В антракте доктору ужасно хотелось походить среди публики, послушать, что говорят о его опере, но ему надо было бежать за кулисы и лично проследить, как готовят декорации и костюмы ко второму отделению.

Там и нашел его директор театра, который все первое отделение просидел в зрительном зале и наблюдал за публикой.

— Как наши дела? — нетерпеливо спросил Джон Дулиттл. — Им нравится?

— Пока не могу понять, — пожал плечами директор. — С уверенностью можно сказать одно — им чертовски любопытно, чем все это кончится. Никогда еще у меня не было премьеры, на которой зрители так терпеливо ждали бы продолжения представления. Что касается музыки, то вряд ли ее поняли. Я сам сомневаюсь, что понял ее. Но не будем загадывать, подождем завтрашних газет. Кстати, если пара-другая критиков напишет, что ваша музыка — чушь, не расстраивайтесь. Публика не ходит на спектакли, которые критики хвалят или ругают в один голос. Но если критики начинают спорить, то публике хочется своими глазами увидеть, что это такое, и вынести свое суждение. Вот на такие представления она валом валит. Главное, чтобы о вашей опере заговорили, тогда дело будет в шляпе.

— А что говорит Паганини? — спросил доктор, помогая фламинго облачиться в розовое кисейное платьице.

— Ничего.

— Как — ничего? — огорчился Джон Дулиттл. Он так надеялся, что великий маэстро по достоинству оценит его труды.

— Ровным счетом ничего, — подтвердил директор. — Я сам подошел к нему с этим же вопросом, но он отделался ничего не значащими словами. Судя по всему, вы его крепко задели, и он теперь напряженно думает. Но это тоже к лучшему, так как газетчики уже осаждают его, а он отмалчивается. Представляете, в газетах напишут: «Великий маэстро не знает, что и думать об опере доктора Дулиттла». Лучшей рекламы нам не сыскать. Пусть ругают, пусть хвалят, пусть спорят, лишь бы не молчали.

Началось второе отделение, и доктор поспешил в оркестровую яму. Только теперь на сцене появилась сама Пипинелла. Действие происходило на постоялом дворе, где останавливались почтовые кареты. Когда канарейка спела своим чудесным, звонким голоском «Выходи скорей, девчонка, и встречай гостей», публика разразилась рукоплесканиями. Пипинелла, словно опытная, привыкшая к вниманию публики певица, поклонилась и запела «Звонкую сбрую». Звенели колокольчики, звенел голос канарейки. Когда последний звук стих, публика взорвалась криками: «Бис! Браво!»

Зрители так разошлись, что пришлось им уступить и исполнить «Звонкую сбрую» еще раз.

Потом последовали песни о старом кучере Джеке, солдатский марш и «Я дитя полка, я летучий стрелок». При этом рабочие сцены за кулисами маршировали в ногу, так что их шаг был слышен и в зале. Создавалось впечатление, что где-то рядом по-настоящему идут в поход солдаты, а маленькая пичуга летит вслед за ними.

Публика потребовала повторить марш дважды, а «Я дитя полка, я летучий стрелок» — трижды.

Я не буду пересказывать здесь всю оперу. Скажу только, что вся история Пипинеллы была показана на сцене. Там была и шахта — в темноте мерцала шахтерская лампочка, из-за кулис доносились глухие, дребезжащие удары кирки, а канарейка пела песню, больше похожую на стон. Там была и жизнь на старой заброшенной мельнице, гроза и внезапное освобождение из клетки. Там была и песня любви зяблика, и его предательство.

Как ни странно, доктору Дулиттлу удалось донести до зрителей все, что он хотел сказать. Публика прекрасно понимала, где о чем идет речь, она даже улавливала общий смысл песен, хотя и не знала на птичьем языке ни единого слова.

Сцена на морском берегу, когда зеленый зяблик бросает любимую и улетает вместе со стаей за океан, потрясла зрителей. Дама в первом ряду даже достала из сумочки платочек и принялась вытирать слезы. Она так и сидела и шмыгала носом до тех пор, пока не началось третье отделение и на сцену не вышли пеликаны-матросы. Они ходили вразвалку, затевали потасовки и горланили песни охрипшими басами, ну точь-в-точь как настоящие моряки. При их виде весь зал заулыбался и даже у чувствительной дамы из первого ряда высохли слезы.

Как только занавес опустился в последний раз, доктор бросил свой оркестр и помчался за кулисы, чтобы отправить певцов домой, пока любопытные, желавшие поближе рассмотреть чудо-птиц, не причинили им вреда. Конечно, никто не хотел вредить им умышленно, нет, но птицам был нужен покой.

Не успел доктор Дулиттл добежать до театральных уборных, где сидели птицы, как директор театра поймал его за рукав.

— Половина публики готова растерзать вас, — сказал директор. От волнения он с трудом дышал и хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. — Они говорят, что большего мошенника, чем вы, свет не видел. Вторая половина хочет пожать вам руку и поблагодарить за чудесное представление. Эти говорят, что вы — гений. Как бы то ни было, вам следует произнести речь перед публикой. Просто так вам уйти отсюда не удастся. Вы слышите, как беснуется публика? Да, чуть не забыл, маэстро Паганини хочет познакомиться с вами, пока не началась пантомима.

Глава 9. Грандиозный успех

Одни утверждали, что талант Паганини от Бога, другие — что от дьявола, но все сходились в одном: Паганини — гений. Когда Джон Дулиттл встретился с ним, тот уже много лет пользовался такой мировой славой, какой не было ни у кого из музыкантов ни до него, ни после. Доктору Дулиттлу однажды, в Вене, довелось услышать игру великого маэстро, и с тех пор он мечтал познакомиться с ним. Тогда Джон Дулиттл был молодым, начинающим врачом. Как же он волновался теперь, когда сам Паганини пожелал встретиться с автором птичьей оперы и пожать ему руку!

Но как же птицы? Их следовало отправить домой, и немедленно! Выручил, как всегда, Мэтьюз Магг. Он взял все хлопоты на себя, в один миг нашел наемную карету и отбыл с птицами.

Успокоенный доктор Дулиттл последовал за директором театра в зрительный зал. Там, в пятом ряду, его ждал сам Никколо Паганини. Это был высокий и худой мужчина, его длинное лицо обрамляли черные кудрявые волосы. Многие утверждали, что он похож на дьявола, и, встретив его, суеверно крестились.

Но доктор Дулиттл не был бы доктором Дулиттлом и знаменитым натуралистом, если бы верил в дьявола. Он смело подошел к Паганини.

Паганини встал, и тут же в зале зашептали:

— Он встретил Джона Дулиттла стоя!

Паганини пожал руку доктору, и по залу прошелестело:

— Он удостоил его рукопожатия!

Паганини поклонился Джону Дулиттлу и пригласил его присесть рядом. Публика не сводила с них глаз и продолжала шушукаться:

— Он поклонился и усадил доктора Дулиттла рядом с собой! Неужели ему понравилась опера?

А самое главное — все это происходило на глазах газетчиков. Они тут же вытащили из карманов записные книжки и застрочили в них вечными перьями: «Мы до сих пор теряемся в догадках, почему великий маэстро удостоил такой чести доктора Джона Дулиттла».

Многие из газетчиков попытались подойти поближе к Паганини и доктору Дулиттлу и подслушать хотя бы несколько слов. Но у них ничего не получилось — директор театра знал толк в рекламе и не подпустил назойливых газетчиков ближе чем на десять шагов. Чем больше загадок останется в статьях об опере птиц, тем больше захочется публике посмотреть на представление собственными глазами, а каждая пара глаз — это один билет, а каждый билет — это два шиллинга. Такова была цена билета на оперу доктора Дулиттла.

А тем временем Никколо Паганини любезно беседовал с Джоном Дулиттлом.

— То, что вы нам сегодня представили, — говорил великий маэстро, — на первый взгляд кажется просто любопытно и занятно, словно вы вознамерились подшутить над публикой. Но я увидел в вашем представлении много больше, чем остальные зрители. Скажите честно, вы сами играете на каких-то музыкальных инструментах?

— Да, играю, — смутился доктор Дулиттл, — на флейте. Но вы же знаете, чего стоит любительская игра.

— Флейта — прекрасный инструмент, — продолжал Паганини. — Но по-настоящему на нем играют только виртуозы. — Чувствовалось по его тону, что он все еще не воспринимает доктора Дулиттла всерьез и не знает, что думать о его опере. — А раньше вы не увлекались сочинением музыки?

— Нет, никогда, — откровенно признался Джон Дулиттл. — Да и та музыка, которую вы слышали сегодня, написана не совсем мной. Вернее, совсем не мной. Ее сочинили птицы. Я всего лишь разбил их мелодии на отдельные песни для солистов и хора.

— В самом деле? — удивился Паганини. — Но каким же образом вы сумели договориться с птицами?

— Ну… видите ли… — замялся доктор Дулиттл. Он боялся признаться, потому что обычно ему не верили и только насмехались над ним. Наконец он решился: — Дело в том, что я знаю язык птиц. Но я не люблю об этом говорить.

— Почему? — В голосе Паганини не было ни удивления, ни насмешки.

— Потому что люди обычно считают меня умалишенным.

У доктора Дулиттла отлегло от сердца. Паганини поверил ему.

— Глупые люди! — спокойно произнес великий маэстро. Его горящие глаза таинственно блеснули. По-видимому, он сам обладал колдовской способностью слышать то, чего не слышат другие. — Истинный ценитель, слушая вашу оперу, должен был сразу догадаться, что вы уже годами говорили с птицами, иначе вам никак не удалось бы выразить в музыке их мысли и чувства, до того это просто, первобытно и естественно. Да и как же иначе? В ариях вашей оперы иногда звучат такие высокие ноты, что человеческое ухо не в состоянии услышать их. Знаете ли, у меня очень тонкий слух, и я все еще слышал звук, тогда как вся публика удивлялась, почему это у птицы все еще открыт клюв, когда песня давно кончилась.

Доктор согласно кивнул головой:

— Да, Пипинелла говорила мне об этом. В «Звонкой сбруе» есть такое место в самом начале…

— Вы имеете в виду ту арию, где голос канарейки звенит под звук бубенцов? — удивленно воскликнул Паганини. — Теперь я верю вам окончательно. Там даже я не расслышал самых высоких нот. Тем более вы были бы не способны на это и не могли бы о том узнать, если бы канарейка сама вам не сказала. Я надеюсь, что в Лондоне найдется достаточное число знатоков музыки, способных оценить по достоинству вашу оперу.

Пока доктор беседовал с великим маэстро, занавес снова поднялся, и на сцену выбежали звери доктора Дулиттла. Началась «Пантомима из Паддлеби». Теперь в оркестровой яме сидели обычные музыканты со скрипками, флейтами, виолончелями, барабанами и трубами.

Звери представляли на сцене веселую историю, оркестр слаженно играл. Во время паузы старый флейтист с седыми волосами шепнул своему соседу по оркестру:

— Никогда не думал, что мне придется играть для поросенка! Ведь я играл для лучших артистов Лондона! Но, признаюсь тебе, они до того забавные, что мне совсем не обидно.

«Пантомима из Паддлеби» началась и закончилась под рукоплескания публики. Однако главный успех все же выпал на долю птичьей оперы. Доктор Дулиттл в тот день чувствовал себя полностью вознагражденным за все труды: ему достаточно было похвалы маэстро Паганини, даже если бы никто другой не понял ни ноты из его оперы. Да и в самом деде, разве не перевесит мнение одного истинного знатока суждений сотни незнаек, гордящихся тем, что ежедневно ходят в театр. Именно поэтому Джон Дулиттл совершенно не огорчился бы, если бы даже больше не состоялось ни одного представления птичьей оперы.

К счастью, все произошло наоборот. Начиная с того дня музыкальные и театральные журналы не писали ни о чем, кроме как об опере Доктора Дулиттла. В других музыкальных театрах ставили новые и старые оперы и оперетты, но критики упрямо обходили их вниманием. Они спорили только о птичьей опере.

Но пока никто не мог предвидеть такого грандиозного успеха.

На следующий день поутру доктор попросил принести ему газеты. Вы знаете, как взрослые читают газеты — от корки до корки. Доктор Джон Дулиттл тоже обычно читал их начиная от речей в парламенте и кончая прогнозом погоды, который обычно не сбывается. Но в тот памятный день он жадно читал только театральные рецензии.

Мнения критиков разделились. Одни хвалили оперу, другие ругательски ее ругали. Один из критиков даже назвал птичью оперу почему-то «революцией в музыке». Другой кричал: «Обманщик! Жулик!»

«Нас надули, господа, — писала одна из газет, — надули самым бессовестным образом. И кто? Стыдно признаться — нас провел никому не известный владелец зверинца по имени Джон Дулиттл. Мы поверили его обещаниям и пришли на премьеру. И что же мы увидели на сцене? Полсотни жалобно пищащих птиц и „оркестр“ из швейной машинки и садовой лейки. Ей-богу, если бы он добавил в „оркестр“ еще десяток-другой ворон и полдесятка кастрюль и сковородок, его так называемая опера не стала бы хуже, потому что хуже уже некуда».

Однако большинство газет вело себя очень осторожно — они не спешили высказывать свое мнение, чтобы не попасть впросак. Как ведь бывает — скажешь, что все это чушь, а тут критики поднимут вой — гениально, ново! И никто больше к твоему мнению не прислушается. Поэтому большинство газет поступало по правилу: если ничего не смыслишь в деле, молчи, жди, когда выскажутся умные люди, а потом взахлеб повторяй то, что они сказали.

Но на этот раз загвоздка была в том, что и умные люди не спешили выразить свое мнение.

Как бы то ни было, опера доктора Дулиттла стала самым модным представлением в Лондоне. В театре «Регент» негде было яблоку упасть. В музыкальных салонах только и говорили, что об опере доктора Дулиттла. Паганини осаждали критики и газетчики. Музыканты и композиторы разделились: одни состязались в том, кто лучше расхвалит оперу, другие состязались в числе бранных слов, которые они обрушат на голову несчастного доктора Дулиттла.

Хотя, по правде говоря, доктор Дулиттл отнюдь не чувствовал себя несчастным. Скорее наоборот — он давал представление за представлением, доставлял радость зрителям и был вполне счастлив.

А газеты продолжали строить догадки: кто же такой доктор Дулиттл? В самом ли деле он умеет разговаривать со зверями и птицами, как утверждает маэстро Паганини?

Газетчики охотились за доктором Дулиттлом, чтобы хоть что-то разузнать о нем. Вокруг дома, где он поселился с птицами, и вокруг его циркового фургона с утра до вечера стояла толпа. Джон Дулиттл переодевался, убегал, прятался, но ничто не помогало, пока его не выручил силач Геракл. Нет, он не бросался с кулаками на зевак и вездесущих газетчиков. Он запихивал себе под рубашку подушку, водружал на голову цилиндр, усаживался в фургоне и через распахнутую дверь отвечал на все вопросы.

Как ни странно, с помощью такого нехитрого фокуса удалось провести настырных газетчиков. Правда, газеты запестрели необычными суждениями «доктора» о музыке, настолько необычными, что знатоки только качали головой. Дело в том, что силач Геракл ничего не смыслил в музыке и не мог отличить одной ноты от другой.

Больше других успеху доктора Дулиттла радовались его звери. Каждый вечер артисты «Пантомимы из Паддлеби» отвешивали последний поклон публике, шли в костюмерную, переодевались, а вернее — раздевались, и обсуждали театральные новости. В конечном счете все их разговоры переходили на дела доктора.

— Как бы нам сделать так, — говорила Крякки, — чтобы наш доктор не пустил на ветер те деньги, которые он заработает на опере? Я не знаю, какой договор он заключил с театром «Регент», но публика каждый вечер заполняет зрительный зал до отказа, а билеты стоят недешево. Я не умею считать так хорошо, как сова Бу-Бу, но уверена, что доктор заработает. — Тут она задумалась, видно собираясь назвать умопомрачительное число шиллингов и фунтов, но в конце концов сказала то, что ей казалось более точным: — Доктор заработает на опере кучу денег!

О’Скалли стаскивал с себя костюм Пьеро и внимательно слушал утку. При словах «кучу денег!» он даже вздрогнул. С арифметикой он был не в ладах, слова «сто», «тысяча», «миллион» ничего ему не говорили, но «куча денег» была ему понятна. Он уже успел представить себе гору золотых и серебряных монет выше человеческого роста. Но тут он вспомнил, что в цирке работает не один доктор, а целых восемь человек, и гора в его воображении стала быстро уменьшаться.

— Не забывай, — сказал он, — что все эти деньги надо разделить с силачом Гераклом, акробатами братьями Пинто, клоуном Хоупом, владельцем кукольного театра, Мэтьюзом и Теодорой. Так что доктору достанется не вся куча, а только ее восьмая часть.

Крякки с удовольствием посмотрела на себя в зеркало и с неудовольствием на посмевшего перечить ей О’Скалли.

— Все зависит от высоты кучи, — недовольно крякнула она. — В любом случае, он заработает достаточно, чтобы безбедно жить в Паддлеби. — Она мечтательно прищурила глаза и добавила: — А может быть, и больше. Лишь бы он не вздумал снова устраивать приют для престарелых лошадей или бездомных кошек.

— Старый добрый Паддлеби! — вдруг с тоской заскулил пес. — Как же я соскучился по нему!

— Бедный наш дом, — вздохнула Крякки. — Никто за ним не ухаживает. Боюсь, что там скоро рухнут стены.

О’Скалли стянул наконец с себя костюм Пьеро и надел золотой ошейник. Это была единственная одежда, которую он постоянно носил. Золотым ошейником его наградили за спасение похищенного пиратами рыбака, и пес очень гордился им.

— Вот бы сейчас пробежаться по мосту, заглянуть на рынок, а потом поохотиться на крыс возле реки.

Хрюкки все это время безуспешно пытался снять с головы парик, который Теодора посадила на клей. Наконец парик с трудом оторвался от его макушки.

— Будь проклят этот клей! — взвизгнул от боли Хрюкки. — Неужели Теодора не может придумать ничего получше, чтобы закрепить парик у меня на голове? Не могу же я терпеть такую боль каждый раз, когда мне приходится его снимать! — Он потер рукой макушку и грустно добавил: — А я скучаю по грядкам с овощами. Они уже небось совсем одичали и заросли сорняками. Поскорее бы доктор заработал эту вашу кучу денег, чтобы мы вернулись в Паддлеби.

— Это вовсе не наша куча денег, — справедливо возразила Крякки, — а публики. Вот когда публика заплатит за билеты на наше представление, тогда куча и вправду станет нашей.

Скок долго прислушивался к разговору друзей, а постом сказал:

— Поверьте, я желаю доктору Дулиттлу добра, но не хочу, чтобы он заработал кучу денег.

— Но ведь без денег мы не сможем вернуться в Паддлеби! — воскликнула утка.

— В том-то все и дело, — ответил Скок. — Чем быстрее он заработает деньги, тем быстрее вернется в Паддлеби. А я не смогу поехать с вами, и больше мы никогда не увидимся. Мне нравится не просто в цирке, а в цирке Доктора Дулиттла. Вы представляете, во что превратится наш цирк, когда он уедет? Конечно, мой хозяин — человек неплохой, и старик Крокетт, хозяин Тобби, — тоже, но без доктора Дулиттла все пойдет наперекосяк.

— Это называется гр… пр… проблема! — сказал О’Скалли. Он недавно услышал это иностранное слово от Джона Дулиттла и теперь вовсю использовал его, пытаясь вставить к месту и не к месту. — Проблема! — гордо повторил он. — Но вы не отчаивайтесь, должны же мы найти какой-то выход. Может быть, если ваши хозяева разбогатеют, они отпустят вас с нами в Паддлеби. А доктор, конечно, вам не откажет, он добрый…

Глава 10. Реклама — двигатель торговли

Кто бы стал спорить? Конечно, реклама — двигатель торговли. Сначала газеты создали доктору Дулиттлу рекламу своими хвалебными или ругательными статьями о его опере, и публика валом повалила в театр. Только благодаря такой рекламе стали знаменитыми птицы, поющие в опере. Да кто раньше польстился бы на невзрачную канарейку по имени Пипинелла, к тому же самочку? Да никто. Зато теперь она стала, как это теперь можно называть, звездой.

Так уж устроены люди, что они редко смотрят в небо и любуются настоящими звездами. Почему-то им намного интереснее смотреть на артистов и певцов. И если они узнают, что знаменитость ест на завтрак вареный башмак фирмы «Сапоггс и сыновья», то они тут же помчатся в магазин, купят пару башмаков той же фирмы, сварят их и уплетут без соли.

В начале второй недели лондонских представлений случилось то, чего доктор никак не ожидал. А следовало бы…

Дело в том, что в любом обществе существуют сливки. Это не те сливки, которые так любят коты и которые по утрам подают к кофе, нет, так называют самых изысканных дам и господ. Как известно, самые изысканные дамы и господа не ходят на увеселительные представления вроде цирка. Акробаты, совершающие смертельные прыжки под куполом цирка, силачи, поднимающие тяжеленные гири, а иногда и целую лошадь, клоуны, весело кувыркающиеся по арене, — все это им не интересно.

Но они заинтересовались доктором Дулиттлом, загадочным «чародеем из Паддлеби». И пока газеты спорили о том, кто же все-таки такой Джон Дулиттл, почти все сливки общества побывали на опере, на пантомиме и в цирке. На человека, не бывавшего на представлениях доктора Дулиттла, смотрели как на безграмотную деревенщину.

Можно еще было ломать голову над тем, жулик Джон Дулиттл или гений, умеет он разговаривать с птицами и зверями или нет, но знать, кто такие Хрюкки, О’Скалли или Пипинелла, должен был каждый.

Все началось с того, что однажды доктору пришло письмо. Он открыл его и прочитал. Вот что было в письме:

Уважаемый господин доктор Дулиттл!

Я являюсь производителем клеток для птиц, мне принадлежат фабрика и магазин центре Лондона. Предлагаю вам заключить договор на рекламу моих клеток. Я ютов платить Пипинелле, вашей знаменитой певице, или вам лично, двадцать фунтов всего лишь за три часа работы в день. Эти три часа Пипинелла должна проводить внутри моего магазина, влетать и вылетать из клетки и петь, чтобы публика думала, что она предпочитает удобную и красивую клетку моего производства. Надеюсь, мои условия не покажутся вам слишком обременительными и вы примете мое предложение.

С уважением, Скотт Силкинз.

Джон Дулиттл не ответил Силкинзу, но на следующий день ему пришло еще одно письмо — на этот раз от владельца колбасного магазина. Колбасник предлагал Хрюкки стоять в витрине его магазина и зазывать публику.

Дальше — больше. Хозяин привокзального ресторана приглашал тяни-толкая разгуливать по окрестным улицам и носить на обеих головах по щиту с надписью:

ПРЕЖДЕ ЧЕМ СЕСТЬ В ПОЕЗД,

ПООБЕДАЙТЕ В РЕСТОРАНЕ МЕРРИНАНА.

ДЕШЕВО — ВСЕГО ПОЛТОРА ШИЛЛИНГА

— Целых полтора шиллинга! — воскликнул доктор, прочитав письмо. — Да за такие деньги Крякки накормит всю мою семейку! Каким не стыдно? И за кого нас принимают? Мне бы и в голову не пришло делать животным такие гнусные предложения.

— А я не уверен… — неожиданно сказал Мэтьюз Магг и задумчиво потер подбородок.

— В чем ты не уверен, Мэтьюз? — спросил доктор.

— Я не уверен, что все эти предложения гнусные, и что нам следует от них наотрез отказываться. Давайте представим, что клетки господина Силкинза и в самом деле лучше других. Не вижу ничего худого в том, что Пипинелла посидит в такой клетке три часа в день. Вам предоставляют возможность подзаработать да еще сделать кое-что хорошее для зверей.

— Я не понимаю тебя, Мэтьюз, — недоумевал доктор. — Что хорошего я могу сделать зверям, если соглашусь на эти предложения?

— Вы всю жизнь пытались внушить уважение к животным, — терпеливо объяснял Мэтьюз Магг. — Теперь вам подвернулся удобный случай. Ответьте на эти письма, но не так, как вы обычно отвечаете: «Уважаемый господин такой-то, вы окончательно и бесповоротно спятили, если пристаете ко мне с подобными глупостями». Напишите так: «Я польщен вашим предложением и сообщаю, что я и мои животные готовы участвовать в любом виде рекламы, которая позволит научить людей подлинно человеческому отношению к немым зверям».

— Ни в коем случае не немым! — оборвал доктор Мэтьюза на полуслове. — Немых зверей не бывает. Но я, кажется, начинаю понимать, о чем ты толкуешь. Извини, что перебил тебя.

— Так вот, — продолжал Мэтьюз. — Придумайте такую рекламу, чтобы и овцы были целы, и волки сыты. То есть чтобы и зверям и торговцам была польза.

— Но что об этом скажут звери? — все еще сомневался Джон Дулиттл. — Мне кажется, им эта затея не придется по вкусу.

— Тяни-толкаю она наверняка не придется по вкусу, — согласился Мэтьюз. — Он помрет от стыда, как только представит себя на улице с дурацким щитом на рогах. Но другие животные, я уверен, согласятся. Для начала посмотрите с Пипинеллой на эту хваленую клетку. Если она настолько хороша, что стоит канарейке полетать немного взад-вперед?

— Боюсь, — задумчиво сказал доктор, — что нам придется рекламировать всякую дрянь. Ты же сам знаешь: чем громче реклама, тем хуже товар.

— Тогда сами придумайте удобную клетку для птиц, — не сдавался Мэтьюз. — Пусть этот Силкинз сделает ее на своей фабрике, а вы рекламируйте. Так у многих птиц появятся хорошие, удобные клетки.

— Так и быть, — согласился доктор, — я отвечу господину Силкинзу.

Доктор вскрыл следующее письмо, заглянул в него и радостно вскрикнул:

— Ты только послушай, Мэтьюз! Меня приглашают па выставку Королевского общества скотоводов. Вот это — дело серьезное. Попробую-ка я через них распространить по Англии гигиеническую поилку собственного изобретения. Наших крестьян всякие новшества не интересуют. Они и сами живут и хозяйство ведут по старинке. А вот если я представлю поилку на выставке Королевского общества, то успех будет обеспечен.

Тут в дверь постучали.

— Войдите, — сказал Джон Дулиттл.

Дверь открылась, и в фургон вошла Теодора. За ней следовал невысокий толстяк, чье лицо показалось доктору знакомым.

— Этот господин желает поговорить с вами, — сказала Теодора с порога. — Он утверждает, что у него к вам важное дело.

— Меня зовут Браун, — назвался гость. — Когда мы с вами виделись в последний раз, господин доктор, вы крепко на меня осерчали и с позором выставили из цирка Блоссома.

— Припоминаю, — ответил доктор, — вы шарлатан и торгуете всякими шарлатанскими снадобьями. Но в моем цирке вы торговать ими не будете.

— Да нет же, доктор, — ничуть не смутился толстяк, — я бросил это занятие. И доход от него никудышный, и совесть нечиста. Я на вас не в обиде за то, что вы тогда задали мне взбучку. На сей раз я принес вам кое-что получше. — Толстяк сунул руку в карман и достал пузырек. На этикетке было крупно написано: «МАЗЬ ДЛЯ ЛОШАДЕЙ». — Это настоящее лекарство. Я знаю, что вы не поверите мне на слово, поэтому оставляю пузырек вам. Проверьте мазь, испытайте ее, и если она вам понравится, то помогите мне ее сбыть.

— Я рад, что вы взялись за ум, господин Браун, — сказал Джон Дулиттл. — Я испытаю вашу мазь, и если она и вправду годится для лечения животных, то обещаю вам помочь всем, чем смогу.

Глава 11. Дворец для обжоры

Нельзя сказать, что деньги потекли к доктору рекой, но все же маленький ручеек появился. Теперь доктор Дулиттл мог снять возле театра большой дом в четыре этажа и переселить туда не только птиц, но и своих зверей, выступавших в «Пантомиме из Паддлеби». А когда им надо было наведаться в цирк, доктор уже не вел артистов пешком по улицам, а вез в наемной карете. Зверям это очень нравилось, и они важно выглядывали из окошка.

От своего нового дома они просто пришли в восторг. Ну еще бы! Раньше они жили в маленьком домике на окраине Паддлеби или в тесном цирковом фургоне, а тут дом в четыре этажа! О’Скалли, Скок и Тобби радостно носились по лестницам от подвала до чердака и назад. Но Крякки очень скоро запретила им даже нос казать в подвал — ведь там была кухня.

— Это мое царство, — строго крякнула она, — здесь должны быть чистота и порядок. А вы, господин доктор, купите мне еще четыре кастрюли, две сковородки и… — Тут она задумалась, что бы еще попросить у доктора Дулиттла. По правде говоря, ей бы за глаза хватило и старой посуды, но уж больно хотелось чего-нибудь новенького. — И большую вазу для фруктов.

А кухня была на удивление удобная. Правда, столовая располагалась на третьем этаже, но из подвала туда ходил лифт. Как хорошо было поставить в лифт поднос с обедом, нажать кнопку и через несколько мгновений выйти на третьем этаже прямо в столовую.

Утке лифт очень понравился. Но еще больше он понравился Хрюкки. Крякки бранила поросенка, грозила оставить его без обеда, но поросячья натура брала верх над всеми запретами, и Хрюкки день-деньской катался нм лифте вверх-вниз.

За ужином, когда все собрались за большим столом, поросенок сказал:

— Будь моя воля, я бы пользовался лифтом по-другому. Знаете как?

— Догадываюсь, — проворчал О’Скалли. — Ты бы сидел весь день в столовой и командовал бы: «Каши побольше да погуще! А теперь овощей!»

— Нет, вы только послушайте, — не сдавался Хрюкки. — Все будет не так, как говорит О’Скалли, а совсем наоборот. Я бы выстроил дворец в три этажа, нет, в четыре! На каждом этаже была бы столовая, а между ними ездил бы лифт. На первом этаже стояли бы салаты, зелень, редиска. На втором — супы. Двенадцать супов, не меньше. Хочешь — ешь на выбор, хочешь — ешь все подряд…

— Ты бы, конечно, ел все подряд, — крякнула утка.

Но поросенок так увлекся своими кулинарными выдумками, что пропустил насмешку Крякки мимо ушей.

— А на третьем этаже, — продолжал он, — стояли бы каши. Рисовые, пшенные, овсяные, с изюмом и вареньем. А четвертый этаж был бы самым сладким — с пирожными, конфетами и мороженым. А я бы сидел в лифте и ездил с этажа на этаж…

— Да уймись же ты, садись за стол и не мешай нам своими баснями, — не на шутку рассердилась на него Крякки.

Поросенок послушно сел к столу и грустно уставился в тарелку с овсянкой.

— Вот и рассказывай вам о своих заветных мечтах. Где уж вам понять мои высокие стремления. А мне бы такой дворец стал родным домом.

— А где же ты будешь спать? — спросил доктор Дулиттл. — Насколько я понял, у тебя везде будут только столовые?

— Ну как вы не понимаете, ведь сколько времени потеряешь, если будешь заправлять постель, умываться и только потом идти к столу! Намного проще спать в лифте. Проснулся — и тут же завтракай…

Поросенку так понравилась собственная выдумка, что ему даже вздумалось поиграть в чудесный дворец. На следующий день с утра он принялся кататься в лифте по этажам.

— Вот здесь будет стоять маленький столик, а на нем огромное блюдо с помидорами, а вон там — ваза с яблоками, — бормотал Хрюкки, останавливаясь на разных этажах.

И даже когда Крякки подала обед, он никак не мог остановиться и продолжал раскатывать в лифте. Это его и погубило. Лифт вдруг сломался и застрял между этажами.

— Помогите, помогите! — вопил поросенок.

Звери слышали его крики, но решили проучить обжору и сначала съели весь обед и только потом вытащили несчастного Хрюкки из лифта.

Глава 12. Посещение театра

Начались рождественские праздники. Весь Лондон бурлил. По украшенным улицам гуляли принаряженные Лондонцы. Во всех театрах каждый день давались праздничные представления.

Однажды О’Скалли увидел большую афишу, на которой были нарисованы веселые собаки, прыгающие через кольца.

— Что это такое, господин доктор? — спросил он у Джона Дулиттла.

Доктор Дулиттл посмотрел на афишу и объяснил псу:

— В Вестминстерском театре дают представление варьете. Такое представление состоит из отдельных номеров, и там будут выступать дрессированные собаки.

— Господин доктор, а господин доктор, — вдруг просительно заскулил Тобби, — вот бы вам сходить на это представление. Ну что это такое, мы все время на сцене да на сцене, а так хочется посидеть в зрительном зале.

О’Скалли и Скок поддержали Тобби.

— Я попробую сводить вас на варьете, — сказал доктор, — но пока ничего обещать не могу. А вдруг вас не пропустят на спектакль?

Вечером за ужином доктор рассказал и остальным зверям о просьбе собак.

— Мы тоже хотим! — радостно закричали звери.

Дело оставалось за главным — купить билеты для зверей. Как всегда, когда ему приходилось трудно, доктор обратился к Мэтьюзу Маггу.

— Нет ничего проще, — сказал тот, гладко побрился, надел фрак и отправился в Вестминстерский театр.

Он вовсе не собирался покупать билеты в кассе. Он заявился к директору театра и сказал, что знаменитый доктор Дулиттл, тот самый, который написал птичью оперу, хочет посетить театр-варьете.

— Мы будем рады принять у себя доктора Дулиттла и оставим ему лучшее место в партере.

— Одного места будет недостаточно, — возразил Мэтьюз. — Доктор хочет прийти со всеми своими артистами, а это три собаки, поросенок, утка, сова и белая мышь.

— Но это невозможно! — вдруг заволновался директор театра. — Представляете, что скажет публика, если увидит рядом с собой в кресле поросенка!

— Публика ничего не скажет, если вы посадите доктора и его артистов в отдельную ложу, — тут же нашел выход Мэтьюз. — Вы же знаете, о Джоне Дулиттле говорит весь Лондон. Мы пригласим на спектакль газетчиков, и назавтра вся публика узнает, что доктор Дулиттл и его звери посетили ваш театр.

Хозяин театра сразу же смекнул, что лучшей рекламы ему не придумать, и согласился. Он даже предложил ложу бесплатно.

Когда Мэтьюз Магг вернулся домой с билетами, все звери ужасно обрадовались. А поросенку так хотелось пойти в театр, что он даже безропотно позволил Теодоре вымыть ему пятачок, хотя обычно брыкался и визжал.

Билетеров предупредили о том, что ожидаются необычные зрители, и, когда Джон Дулиттл привез в наемной карете своих зверей в театр, их торжественно встретили у входа и провели в ложу.

И вдруг доктор Дулиттл вспомнил, что он забыл взять с собой конфеты и яблоки. Ведь это так приятно — смотреть на сцену и хрустеть яблоком или посасывать леденец. Доктор уже хотел было послать Мэтьюза за сладостями, но когда они вошли в ложу; то увидели, что о них позаботились. Директор варьете недаром слыл очень любезным человеком: на большом подносе лежали лакомства для всех артистов доктора. Там был пучок морковки для Хрюкки, кусочек сыра для белой мыши, сардины для Крякки, пирог с мясом для Бу-Бу и три бараньих котлеты для О’Скалли, Тобби и Скока. А для Джона Дулиттла и Мэтьюза Магга директор приготовил большую коробку шоколадных конфет.

— Как это мило со стороны директора театра, — сказал доктор и отправил в рот первую конфету.

Звери по его примеру тоже принялись жевать. Театр постепенно наполнялся зрителями, и все с удивлением смотрели на ложу, где сидели животные. Со всех сторон на них показывали пальцами и говорили:

— Эго Джон Дулиттл и его артисты.

Поросенок гордо хрюкнул:

— Вы видите, публика узнает меня. Господин доктор, может быть, мне встать и раскланяться?

— Зрители пришли сюда, чтобы смотреть представление, а не на твой пятачок, — ответил доктор. — Вот и ты лучше смотри на сцену.

Представление началось. Кто-то пел, кто-то танцевал. Звери с интересом смотрели на сцену. И вот появился клоун с тремя дрессированными собаками. Собаки прыгали, кувыркались, а когда одна из них стала ходить по канату, О’Скалли не выдержал и залаял на весь театр:

— Осторожнее! Не упади!

Собаки на сцене замерли — такого еще не случалось, чтобы им из зрительного зала подавали советы по-собачьи. Затем они посмотрели вверх, узнали доктора Дулиттла и его зверей и побежали в ложу.

Напрасно хозяин звал их. Собаки вернулись не раньше, чем поздоровались с доктором и познакомились с О’Скалли, Тобби и Скоком.

В антракте в ложу доктора зашел директор театра.

— Простите, господин доктор, — сказал он, — не могли бы вы выйти из ложи и прогуляться по фойе с вашими замечательными зверями? Публике очень хочется увидеть их поближе.

— Так и быть, я согласен, — высокомерно хрюкнул поросенок.

Как хорошо, что никто из людей, кроме, конечно, доктора Дулиттла, не понимал по-поросячьи.

Часть третья