А дальше началось то, что можно описать русским выражением «с корабля на бал». Не успела я как следует освоиться в новом теле, как товарищ Серегин привлек меня к разматыванию того хитрого политического клубка, который опутал Россию в начале двадцатого века. Нам предстояло предотвратить сползание этой огромной страны к хаосу гражданской войны[8], а ключевым моментом в этом вопросе товарищ Серегин посчитал дело попа Гапона. Я тоже думаю, что он прав, потому что так называемое Кровавое Воскресенье в нашем прошлом стало спусковым моментом, после которого Хаос вырвался на свободу. Если не допустить такой ход событий, то у нового русского императора Михеля появится возможность без особой суеты переделать свое государство на человекообразный лад.
Кстати, именно Михель стал тем, на ком я испытала свой талант, правда, в щадящем «внешнем» режиме, без проникновения в глубинную сущность его «я», потому что для меня это допустимо делать только с подследственными, а для товарища Анны – с пациентами. Но все равно мое недоверие к разного рода монархам требовало от меня понять, достоин ли этот человек моего, то есть, нашего сотрудничества? Товарищ Серегин является апологетом голой мощи, и сам говорит, что лучше всего ему удается отражать вражеские вторжения, а в интригах он несколько «плавает», поэтому такие дела лягут на мои хрупкие плечи – разумеется, под его чутким руководством. Итак, о товарище Михеле. То, что я смогла увидеть в нем своим магическим взглядом новопроизведенного мага Истины, мне вполне понравилось. Не слишком часто раньше в монархи прорывался человек, одновременно болезненно честный и обостренно воспринимающий творящиеся в этом мире несправедливости, а также не отягощенный сопутствующими пороками пьянства и распутства. А еще товарищ Михель оказался Верным Серегина, моим товарищем по воинскому Единству, и я отбросила все свои сомнения.
Но начинать мне пришлось не с Гапона, а с его бывшего начальника господина Зубатова, на данный момент находящегося в опале и пребывающего в ссылке в глубоко провинциальном городе Владимире. Явились мы туда через межмировой переход, в компании русского императора, который тут же отдал этого человека в наши руки, обвинив того в государственной измене и предательстве интересов службы. Этот господин оказался сломан еще в ходе ареста, и дальнейшие следственные действия не требовали от меня каких-то экстраординарных усилий. Мне даже не потребовалось проникать вглубь его сущности, и без этого было видно, что он признает все предъявленные ему обвинения, хотя и считает, что все это делалось из самых лучших побуждений.
С первых же минут допроса у меня сложилось впечатление, что это дилетант и тряпка, которому было не место в высшем руководстве тайной полиции. Это надо же было додуматься – некритически перенести методы работы с не признающими насилия революционными агитаторами на боевиков террористической организации! Естественно, что люди, которым была не дорога ни своя, ни чужая жизнь, водили его за нос, как теленка на веревочке, а ушлые подчиненные, непосредственно участвовавшие в заговоре, в обход своего начальника установили с террористами «взаимовыгодные» связи. Сначала господин Зубатов был встроен в эту схему втемную, ну а потом от него просто избавились, чтобы не мешал, подставив под гнев вышестоящего начальства по поводу, не имевшего никакого отношения к терроризму. В силу крайней неосведомленности этого персонажа о закулисных делах мне не удалось выжать из него ничего, кроме подтверждения уже имеющихся у нас фактов.
– Отработанный материал, и даже, более того, пустышка, – сказала я товарищу Серегину. – Из лучших побуждений он действовал в чужих интересах, но до самого конца так ничего и не понял. Единственное, что мне удалось выяснить у него точно, так это адрес нашего следующего фигуранта: Санкт-Петербург, Петербуржская сторона, Церковная улица, дом номер десять…
– Адрес Гапона – это хорошо, – сказал товарищ Серегин, скептически глядя на клиента, – да и лучшие побуждения с его стороны тоже не так плохо. Вот что, товарищ Бергман… отправьте-ка вы пока господина Зубатова в камеру, подумать о своей печальной судьбе. Будь это кто иной, я попросил бы Диму-Колдуна наложить на него Муки Совести в легкой форме, да только боюсь, что этот персонаж и без того чрезмерно совестлив. Как бы руки на себя не наложил ненароком, чего нам совсем не надо.
– Вы тоже думаете, что нет отбросов, а есть кадры? – с интересом спросила я.
– Ну, господина Зубатова сложно отнести к категории отбросов, – ответил товарищ Серегин. – Талантливый в своем роде человек, который влез на территорию, где игру должны вести другие люди и по другим правилам. Вступать в какие-то сношения с террористами – такое же дурацкое занятие, как и попытки приручать крокодилов. Эту братию следует отлавливать, а еще лучше отстреливать как бешеных шакалов, чтобы даже их главари, прячущиеся по Женевам и Лондонам, не чувствовали себя в безопасности. На войне как на войне: пули летают в обе стороны и бомбы взрываются не только под царскими министрами.
– Сказать честно, товарищ Серегин, – произнесла я, – у меня нет сочувствия ни к тем чиновникам, которых взрывали, ни к террористам, ни к заговорщикам, заказывавших эти преступления. Сочувствия достоин один только ваш страдающий многотерпеливый народ.
– Я, товарищ Бергман, думаю точно так же, – ответил он. – При этом, как я уже говорил, единственный путь, возможный в данных условиях – это превращение Российской империи в просвещенную, социально-ответственную, но абсолютную монархию. Буржуазия в настоящий момент готова взять власть, но не готова управлять страной в общенациональных интересах, ибо главный мотив ее деятельности – это алчное извлечение прибылей из всего, что возможно. Совестливых людей в ее рядах самый минимум: на ум приходит только Савва Морозов, и на этом, пожалуй, все. Остальные готовы грабить всех подряд: своих поставщиков, работников и даже покупателей. Их принцип – покупать подешевле (в том числе и труд) и продавать подороже, а вырученные денежки складывать в германских, французских и британских банках. И в то же время их оппоненты из числа революционеров социалистической направленности не способны даже к захвату власти. Слишком их мало, слишком уж они неорганизованны, и к тому же над этой средой подобно ядовитому туману витают догмы бородатых классиков о неизбежном отмирании государства. А это идея отнюдь не коммунистическая, а даже, напротив, ярко буржуазно-империалистическая. Вы не поверите, но у нас там, в начале двадцать первого века, на коллективном Западе со всей решительностью продвигалась мысль о том, что после краха системы социализма время национальных государств и их суверенитета безвозвратно ушло в прошлое, и что власть теперь следует передать крупным транснациональным корпорациям. Джек Лондон, который тут десять лет спустя должен написать свою «Железную Пяту», громко аплодировал этим деятелям из могилы. И господин Витте, что представляет тут конечную цель нашей охоты – один из первых апологетов этой мутной идейки. Цель таких, как он – окунуть мир в кровавый хаос революций и мировых войн, чтобы в итоге получить власть империалистических монополий, железной цепью охвативших весь мир, после чего, по мнению некоторых умников, наступит конец истории.
– Шайзе! – выругалась я. – Так вот где собака зарыта! А я-то думала, с чего это вы, со всеми своими, прямо сказать, коммунистическими убеждениями вдруг бросились поддерживать абсолютную монархию…
– Как и при коллективной советской системе, при абсолютной монархии реальное наполнение государства зависит от личности руководителя, – сказал я. – Сменив Николая на Михаила, мы поменяли полярность российской власти, и теперь в нашу задачу входит помощь новому императору в очистке страны от разных пережитков предыдущего царствования…
В этот момент господин Зубатов, до того сидевший, скорчившись, на своем табурете, поднял голову и хрипло произнес:
– Да вы, господин Серегин, настоящий карбонарий – куда там нашим революционерам… Во имя абстрактного будущего блага вы меняете царей на троне, и говорите об этом, даже не скрываясь…
– А чего мне скрываться, – пожал тот плечами, – и ваш новый государь Михаил Александрович, и добровольно уступивший ему место бывший император Николай Второй целиком и полностью посвящены в то, что побудило меня действовать подобным образом. Ничего хорошего в случае моей пассивности в этом вопросе ни их лично, ни Россию в целом не ожидало. Что касается вас, то вы либо выйдете отсюда моим сознательным союзником, либо не выйдете вообще.
– Союзником? – переспросил Зубатов. – И с чего вы взяли, что я соглашусь с вами сотрудничать ради каких-то непонятных мне целей?
– Если не согласитесь – тем хуже для вас, – хмыкнул Серегин. – Цель у меня только одна – процветание России, в каком бы мире она ни находилась. К тому же мы с вами в какой-то мере единомышленники. Я, знаете ли, полностью разделяю вашу убежденность в том, что рабочие должны иметь легальную возможность бороться за свои права, и в то же время уверен, что эта борьба прямо противоречит интересам крупного капитала, проводником которых является господин Витте. Там, у себя дома, я предостаточно нагляделся на подобных людей, куда более опытных и теоретически подкованных – и могу сказать, что и вы, и любимое вами рабочее движение, и даже верно подгавкивающая им либеральная интеллигенция подобными деятелями воспринимаются как мелкая разменная монета, не более. Впрочем, сейчас это разговор просто не имеет смысла. Продолжить его лучше чуть позже, когда мы начнем разбираться с господином Гапоном, и нам понадобится организовать вам очную ставку. А сейчас, товарищ Бергман, вызывайте конвой, этот человек мне наскучил, и к тому же у нас еще много других дел.
Все время, пока товарищ Серегин давал отповедь этому запутавшемуся в своих принципах и деяниях человеку, я внимательно наблюдала за изменением внутреннего состояния подследственного, и могу сказать, что теперь все предоставленное ему время он будет спорить сам с собой. И в результате одна его половина убедит другую, что сотрудничество с нами – это наименьшее из всех возможных зол.