– О моем брате можно говорить либо хорошо, либо никак, – веско сказал император, – Поняв, что не в его силах одолеть навалившиеся на страну неустройства, он добровольно оставил трон мне и отдался под покровительство самовластного князя Великой Артании Серегина, чем избавил себя от участи британского короля Карла и французского короля Людовика. И на этом о нем все. О том, чего он хотел или не хотел, к чему стремился и чего боялся, говорить в дальнейшем бессмысленно. Сменилось не только царствование, сменился цвет времени. Теперь оно у нас красное, как священное боевое знамя артанского воинства. Теперь в Нашем государстве не должно быть не только эллина и иудея, но и барина и мужика, а только, как говаривал мой прадед Николай Павлович, только верноподданные и скверноподанные – и в этом Мы рассчитываем на вашу поддержку…
– Но зачем Тебе мы, государь? – выкрикнул еще один голос. – Ведь Ты же царь, повели – и все будет!
Император зашелся смехом.
– Вы и в самом деле наивны, будто дети! – сказал он. – Менять сущность государства без его полного разрушения – это тяжкий и долгий труд для множества людей, которые должны быть нам соратниками и единомышленниками. Мало издать повеление, необходимо добиться его исполнения, а это ой как нелегко, особенно если начальники, что обсели Наше государство сверху донизу будто мухи, будут противиться этому всеми четырьмя ногами. Не только вы, товарищи рабочие, умеете бастовать, чиновники владеют этим искусством ничуть не хуже. Про «итальянскую забастовку» что-нибудь слышали? Это когда люди на службу ходят, жалование получают, но ни черта не делают. А еще для работы по изменению государства, как и для всякой другой, необходимы инструменты, ибо без ничего, голыми руками, можно делать только детей. – (Тихие смешки собравшихся). – И одним из таких инструментов должно стать ваше Собрание, которому в кратчайшие сроки следует распространить свое влияние по всей Нашей державе. Кто, как не вы, может сообщить Нам о своих насущных нуждах и надобностях, об издевательстве хозяев, продажности фабричных инспекторов, своевольстве полицмейстеров и губернаторов? Кто, как не вы, может проверить, как исполняются наши Указы и Законы? И еще: ваших хозяев, кроме самых мелких, я, загоревшись на них гневом, могу сгноить на каторге и развешать на виселицах, заменив их государственными чиновниками – дурное дело нехитрое; но вас, товарищи рабочие, мне заменить некем. Вы не только создаете в нашей державе то, что экономисты называют прибавочным продуктом, но в случае войны именно вы наденете на себя солдатские шинели, чтобы защитить Россию от напавшего на нее врага. Хочу вас спросить, согласны ли вы помочь Нам защитить Нашу державу от безудержной алчности хозяев, тупого упрямства чиновников, мздоимства и казнокрадства, из-за которого деньги, собранные с и без того небогатого русского народа в виде налогов и податей, вместо насущных государственных нужд, представляющих ваш общий интерес, растекаются по карманам чиновников и алчных гешефтмахеров?
В ответ на эти слова народ вскочил со своих мест и некоторое время бурными криками выражал монарху свое неумеренное одобрение.
«Сергей Сергеевич, – мысленно сказал Дима-Колдун, – призыв Михаила Александровича сработал. Эти люди стали его Верными без всяких дополнительных условий».
«Вижу, – также беззвучно ответил Артанский князь, – только я бы пока не обольщался. Совсем недавно они с тем же пылом и жаром любили такое ничтожество, как поп Гапон. В Неве утечет еще немало воды, прежде чем они станут Михаилу нестоящими соратниками и помощниками. А сейчас этот митинг пора закрывать, следует забрать к нам в Тридесятое царство руководство этого Собрания и там начать с ним настоящие переговоры о том, сколько вешать в граммах…»
«Пожалуй, вы, Сергей Сергеевич, правы, – присоединился к этой безмолвной беседе император всероссийский, – так Мы и сделаем».
И вот, когда шум стал стихать, император встал и поднял руку – и сразу наступила тишина.
– Поскольку вы со мной согласны, – сказал он, – то сейчас вы допиваете свой чай, а потом расходитесь по другим отделениям собрания нести благую весть своим товарищам. В то же время Мы, вместе с членами вашего Правления и вашим новым Председателем товарищем Стопани, уединимся в Тридесятом царстве у Артанского князя, где для того есть все надлежащие условия, чтобы разработать петицию, с которой члены Вашего Собрания должны будут обратиться к Нам, высказывая свои нужды и просьбы. План такой. Ровно через неделю во всех отделениях своего Собрания вы будете ставить под этим документом свои подписи, а на Рождество состоится торжественное шествие к Зимнему дворцу для вручения петиции в наши собственные руки. Всю организацию этого процесса Мы берем на себя. Вы можете спросить, зачем все это нужно. Одно дело когда Мы издадим неожиданные для многих Законы и Указы, что может быть воспринято со стороны хозяев и чиновников как проявление Нашей царской тирании и самодурства, и совсем другое, если это будет сделано по просьбе многих тысяч Наших верноподданных, которых Мы любим, как отец любит своих детей. На этом, товарищи рабочие, считаем наш сегодняшний разговор законченным. Благослови вас всех Господь!
Отдаленный гром в небесах, явление в зимнем Санкт-Петербурге более чем невероятное, слился с первыми словами гимна «Боже, царя храни», который рабочие вдруг запели с большим чувством и всеобщим воодушевлением. И вот тут, как говорится, «под шумок», открылся портал в Тридесятое царство, и коренастые рабочие остроухие принялись перетаскивать на ту сторону окаменевшие статуи эсеровских боевиков. Там их уже заждались. Следом в пышущую зноем дыру проследовали и все остальные, включая товарищей Карелина, Васильева, Кузина и Варнашева, несмотря на все произошедшее, испытывавших некоторые сомнения. Последним же клуб-чайную покинул Артанский князь – и дыра между мирами закрылась, будто ее никогда и не было.
Шестьсот семнадцатый день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Силы.
Серегин Сергей Сергеевич, Великий князь Артанский.
Ну вот и сходили, что называется, за хлебушком. Михаил повел дело так, что нам даже открыть рта не пришлось открывать. Все сам, сам, сам. И это хорошо, ведь при наличии таких замашек я с чистой совестью могу отпустить его в свободный полет. Но о том, что этот мир свернет по натоптанной дорожке мира Елизаветы Дмитриевны, речи уже не идет. Пророческими оказались слова Сосо о том, что Михаилу в одном лице придется быть и товарищем Лениным, и товарищем Сталиным, и самим собой. Мы выбили его мир из колеи Основного Потока, и тот уже зашкандыбал каким-то своим, особым путем, несмотря на то, что мой протеже и дальше намеревается сверяться с поваренной книгой «старших братьев». А все дело в том, что имеет значение личность не только самого Михаила, но и людей, учивших его делать политику наилучшим способом. Я не адмирал Ларионов, не капитан Тамбовцев и не полковник Бережной, а потому и результат моего воздействия получился несколько иным. Нашего «нового» Михаила надо не пришпоривать, а сдерживать, а то как бы не наломал дров, ощутив у себя в руках ничем не ограниченную мощь.
– Самоуверенность – это так же плохо, как и боязнь самостоятельных действий, – сказал я ему, – а сила – еще не гарантия успешности операции. Прежде чем что-то делать, требуется все тщательно взвесить и только потом рубить сплеча, а то получится у тебя такое же «до основанья и затем», как и у Ленина в Основном Потоке…
– Я это понимаю, – вздохнул Михаил, – но в то же время сердце у меня щемит за всех бесправных и обиженных. Я понимаю, какие грубые ошибки в народном вопросе совершил мой великий ПапА, а Ники своим бездействием только усугубил положение.
Да уж, Призыв – штука обоюдоострая, ведь не только Верные клянутся служить Патрону, но и Патрон начинает воспринимать Верных как продолжение самого себя. И второй тип Призыва, когда призывают тружеников, а не воинов, в этом смысле, видимо, тоже не исключение. На будущее надо будет иметь это в виду.
– В любом случае в своих действиях ты должен руководствоваться бессмертным принципом «не навреди», – сказал я. – К тому же у тебя в руках еще не сила, а пока что только ее призрак. Собрание, которое тебе удалось обаять своей харизмой – еще только заготовка необходимого тебе политического инструмента. Создатель этой организации собрал этих людей только для того, чтобы в подходящий для себя момент бросить их на жертвенный алтарь, и на пролитой крови обрести недосягаемую в обычных условиях славу. А это совсем не инструмент, который тебе нужен, а только заготовка для его изготовления.
– И это я тоже понимаю, – еще раз вздохнул Михаил, – а потому приложу все усилия, чтобы обновленное Собрание все-таки стало мне одним из двух таких инструментов. Вторым инструментом необходимо сделать обновленное служилое дворянство, состоящее из людей, готовых положить свою жизнь за матушку-Россию. Я тут подумал, что раз сословная структура общества все-таки неизбежное зло, то управляющее служилое дворянское сословие следует формировать исключительно в соответствии с личными заслугами его членов, а сословие трудящихся не должно чувствовать себя несправедливо ущемленным в отношении материальных благ. К тем же, к тем, кто не служит и не трудится, мне придется относиться по остаточному принципу, как к людям, имеющим минимальную полезность для государства. К этой категории относятся и так называемая творческая интеллигенция, иначе именуемая прослойкой, и крупная буржуазия. Мелких и средних буржуа мы еще можем признать полезными людьми, выполняющими необходимые сервисные функции, а вот крупных заводовладельцев и банкиров – уже нет.
– Вот это уже гораздо более сбалансированная картина, – сказал я. – А сейчас давайте пойдем и закончим начатое дело.
Надо сказать, что товарищи Карелин, Васильев, Кузин и Варнашев после перехода в Тридесятое царство пребывали в состоянии всеобщего обалдения, будто ударенные пустым мешком из-за угла. Первым делом их сводили в Башню Терпения – но не в подвал, где ужасные товарищ Бергман и криминальдиректор Курт Шмидт допрашивали эсеровских боевиков, а двумя этажами выше, в одиночную келью строгого режима, показав замаливающего свои грехи Георгия Гапона.