Лежа на холодной металлической полке и касаясь спиной такой же прохладной стены, Чила укрылся за сумками. Он старался не дышать; если бы было можно — то и не смотреть. Глаза и горло разъедали даже не остатки дыма, а сама отравленная атмосфера помещения.
Морпех не мог видеть Гадкого Утенка, который затаился рядом, но слышал его дыхание: бойцы буквально касались друг друга головами, вытянувшись вдоль стены. Чила снова оказался в неудобной позе: он лежал на правом боку. Рука с пистолетом у самого подбородка затекла, и не было никакой возможности поменять положение. Сотовый телефон Михаила Артемова, прищепленный на поясе, нещадно давил на боковую поверхность живота. И с каждым мгновением это давление усиливалось. Чиле казалось, что его нанизали на острую пику и дали понемногу сползать на нее по смазанной салом наклонной плоскости.
Николай не мог подобрать определения своему состоянию и положению. Но вот сейчас понял, что учащенный пульс не напрямую связан с близостью чеченского боевика. Такое чувство, что он упустил что-то важное, какой-то пустяк, имеющий, однако, существенное, очень важное значение.
Что?
Кислотные пары из огнетушителя выедали глаза, острая боль в боку отнюдь не притуплялась. Что? Что может быть важнее вопроса жизни и смерти? Этот сквозной стеллаж представлял собой гробницу эпохи первого крестового похода. Только вместо каменных ниш, выдолбленных в подвалах церквей и монастырей — лежбища «атомного» века. На груди не тяжелый обоюдоострый меч, а самое современное, плюющееся смертоносным свинцом оружие. Давит не плита с надписью на латинском языке, но атрибут из мира электроники, показывающий на изумрудном экране время, изображение любимой, призывающее взглянуть на нее красивой шнуровской мелодией: «Никого не жаль, никого — ни тебя, ни меня, ни его», прочитать сообщение на транслите: «S dobrym utrom, dorogoi!»
Что?..
Где-то рядом ответ. Он так же близко, как и глаза чеченского террориста, который продолжает рассматривать свою руку, словно видит ее впервые. Может, делает вид? Уже учуял противника? Не видит его, но точно знает, что он рядом. Может, прохладный ветерок смерти, сквозивший из ствола пистолета, коснулся его?..
36
Москва, штаб-квартира ГРУ
Работа валилась из рук. Светлана Николаевна Комиссарова не находила себе места. Отстучала на «Роботроне» пару справок для шефа. И столько ошибок наделала... Вставила в машинку еще два листа бумаги, вытащила их — забыла положить между ними копирку, которую называла прокладкой для черного белья.
Раздался телефонный звонок. Светлана Николаевна проворно сняла трубку.
— Алло?..
Расслабилась. Замначальника оперативного управления. Спрашивает, не было ли известий от Артемова. Не было. Он бы узнал об этом первым — после секретаря полковника. Появилось необоримое желание послать генерала к черту: «Мне больше не звоните!»
Раз начальник оперативного управления справляется, не было ли звонка от полковника, значит, в штабе по освобождению заложников о его судьбе ничего не знают. Хотя «судьба» — негромко сказано, однако навеяно неотступающими неспокойными мыслями.
«Жене Михаила Васильевича — хорошо», — с долей раздражения подумала секретарша. Не звонит благоверный, значит, так и надо.
"Я на месте. Но выйти не могу — нахожусь в зоне особого внимания. Придется прокатиться вместе с Ильиным. Передай шефу, он все поймет".
«Это все? — спросила она майора Кнышева. — Больше шеф ничего не сказал?»
«Нет».
Коротко.
И тревожно.
И ответ оператора сотовой связи походил на последнее сообщение от Артемова: «Телефон абонента отключен или находится вне досягаемости сети».
Таких обезличенных ответов Светлана Николаевна выслушала с десяток.
«Может, генерал что-то темнит? — спросила она себя. — Вдруг Михаил Васильевич находится среди заложников, а звонки шефа управления лишь отмазки, чтобы слух не прошел по управлению?»
«Выйти не могу — нахожусь в зоне особого внимания».
Похоже, это и есть ответ. И подтверждение: шеф все поймет. И как бы доказательство: абонент находится вне досягаемости...
Резонно, сказал бы сам Артемов.
Комиссарова старалась не думать о том, что делают террористы с военными. Сумел ли шеф вовремя избавиться от корочек? Поймала себя на мысли, что уже думает в самом беспросветном ключе. Не могла представить иную ситуацию, когда невозможно выйти на связь. Разрядилась батарейка? Чушь. Мобильник у Артемова хороший, до семи суток в фоновом режиме, до пяти часов в рабочем. А какой экран — просто загляденье. Большой, текстовые сообщения в несколько строк.
Мобильный.
Телефон.
Вот чего Светлана Николаевна не делала, так это не пробовала связаться с шефом именно с сотового телефона. Она живо достала из сумочки свою «Моторолу»; ей даже не пришлось прокручивать список, поскольку номер Артемова был занесен в память под первым номером.
Секретарша нажала на клавишу с изображением зеленоватой телефонной трубки. Она пользовалась услугами «Билайна», шеф предпочитал «МТС», соединение происходило не сразу, вначале томительные попискивания, потом непонятный щелчок, и только после этого звучали сигналы вызова абонента.
Переливчатые попискивания. Нескончаемые. Сейчас последует щелчок. Вот он, какой-то надрывный и хриплый, похожий на кашель простуженного на нет человека.
И только сейчас Светлана Николаевна поняла... что дозвонилась. Предыдущие попытки почти сразу прерывались надоедливым голосом оператора. Слава богу! Обругала себя: нет чтобы сразу позвонить по сотовому! И начальник хорош — а ведь работает в оперативном управлении. Вот она, капитан-связист, просидевшая на своем месте больше двадцати лет, проявила настоящую оперативность: установила-таки связь.
Она откашлялась, чтобы ее голос не прозвучал хрипло, а значит — взволнованно. Он должен быть будничным: «Здравствуйте, шеф. Я случайно стерла упущенный вызов. Подумала, что это вы звонили». Нет, так не пойдет, нужно попроще: «Звонили, шеф?» Этак сухо: «Звонили?..»
37
Новоград
То, что происходило сейчас с Ильиным, было похоже на сон, когда события неизбежно, но верно приводят к пробуждению — резкому, как хлопок двери. Хлопнула ли дверь, раздался ли звонок, но путь проделан по ту сторону реальности. Все происходит с молниеносной быстротой, хотя во сне время еле-еле течет, переваливается, как раскаленная лава через жерло вулкана, и медленно застывает.
Как во сне, Николай видел себя со стороны: он проверяет, не находя объяснений такой беспричинной суете, не включен ли телефон полковника. То происходит на выходе из вертикальной шахты. Переносится в складское помещение, где, затаившись за картонными коробками с товаром, опять смотрит на трубку, надежно прицепленную к ремню. Именно в таком положении фактически была исключена вероятность того, что случайно нажмутся всего лишь две кнопки: "Вас приветствует фирма «Сименс». «Включить?» «Ок».
Каких только «труб» не было у Николая Ильина — от самых дорогих и самых надежных до дешевых и простых. Потому с мобильником Артемова он виделся себе семидесятилетним дедом, получившим на юбилей странноватый подарок, который «загрузил» его на нет: не разрядился ли? не на краю ли стола лежит? не отключен ли звонок? не заблокированы ли клавиши? не потерялась ли бумажка с «пином»? не закончились ли на счету деньги? Вот головная боль!
Увидел себя с включенной трубкой: «Товарищ генерал-полковник! С вами говорит матрос Ильин — спецназ ВМФ...»
Матрос Ильин, закончив разговор, вешает трубку на ремень. Все же беспричинная, на грани оберега суета оказалась бесполезной. Он не отключил звонок и не поставил телефон на виброрежим, о чем просил его Кудряшов: оба нуждались в обратной связи. И вот телефон готов в любое мгновение разразиться звонком.
До террориста не больше метра. Да и того нет. Сколько времени прошло с момента разговора с генералом Кудряшовым? Никто пока не потревожил звонком. Стоит ли переживать? А вдруг?..
На миг показалось, что трубка, впившаяся в бок, завибрировала от звонка. Медленно, не издавая ни малейшего шума, Ильин опустил руку, которой придерживал другую, вооруженную пистолетом, и потянулся к телефону.
Магомед бросил любоваться своей ладонью. Он вытер ее о куртку и снова взялся за автомат. Повернулся и сделал шаг — неуверенный. Он больше смотрел под ноги, чтобы снова не поскользнуться. Проверка этого помещения для него — лишь формальность. Он представить не мог, что один человек (или группа лиц, неважно) укрылась в натуральном дзоте, имеющем только один выход — через амбразуру. И то выходом его можно назвать чисто теоретически. Впрочем, так было и в остальных помещениях торгово-сервисного комплекса. Везде тупики: что в магазинах, что в туалете, на входе в который не мешало бы повесить широко известное предостережение: «Вход рубль, выход — два». А тут вообще вход бесплатный...
Бывало, Ильин маскировался так, что мимо пройдешь и не заметишь: в горах, на берегу Аргуна, в «зеленке». Учили. Маски — под ногами: срезанные ветки деревьев и кустарников, дерн, трава, грунт, водоросли, камыш, осока, мох. Обгоревшие багажные сумки, «поплывшие» и раскиселившиеся пластиковые чемоданы, тугие свертки...
Сбить противника с толку — это тоже маскировка. Ильин спрятал свою группу так и в таком месте, что противник исполнял лишь разведывательный ритуал. Этот боевик смотрел под ноги; если и ожидал кого-то увидеть, то только за углом. Еще пара шагов, и он завернет за угол и даже не поведет коротеньким стволом «тээмпэшки», не зафиксирует его на огромном свертке, который даже издали и при мерклом освещении походил на свернувшегося, прячущего контуры головы и плеч человека.
«Фу, блин...» — облегченно выдохнул Ильин, когда боевик завернул за угол, миновал то место, где маскировался Слон. Чила уже добрался до сотовой трубки и тянул ее на себя. Но прищепка зацепилась еще и за антабку, точнее, вошла под нее. Нарочно так не пристегнешь, морщился разведчик. Все, подался, наконец. И — весь загорелся от радости. Трубка исходила изумрудным сиянием, в этом полуобгоревшем помещении показавшимся краше северного.