Смех — смехом, а я те случаи, когда у нас все шло хотя бы приблизительно так, как планировалось, могу пересчитать на пальцах одной руки. Почему я об этом заговорил? Помните, как я инструктировал Веру Разумовскую относительно организации «конспиративного» звонка соседки, сигнализирующего о появлении Гены? Еще всякие там фразы хитроумные придумывал — про Елену Алексеевну, про лекарство?.. Предусмотрел, казалось бы, если не все, то основные варианты — точно. А про законы Мерфи-то и позабыл!
Так вот: Вера, как человек, во-первых, дисциплинированный, а во-вторых, как долго проживший в своем Верхоянске… или Нижневартовске? — ну, словом, вдали от центров цивилизации, и, следовательно, еще немного верящий в безграничные возможности наших бесподобных органов внутренних дел, в тот же день поехала в свою бывшую обитель, чтобы переговорить со старушкой. Представляете, что она почувствовала, когда дверь ей открыл… сам Гена? Видимо, все еще находясь под влиянием нашего разговора, Вера неожиданно для себя ляпнула:
— Я… Я к Анне Николаевне! Лекарства принесла.
— Заходите! — Открывший дверь мужчина впустил ее в коридор и удалился в свою комнату.
Через некоторое время Вера попросила Анну Николаевну — так зовут соседку — сказать Гене, кто она такая и что хочет с ним поговорить. К ее удивлению, кавказец не только разговаривать не отказался, а даже наоборот, чуть ли не с охотой согласился. При этом он был если не корректен, то, во всяком случае, абсолютно спокоен.
Все эти подробности я узнал от самой Веры. Спустя два дня после нашей первой встречи она вновь позвонила мне, на сей раз по городскому телефону.
— Павел, здравствуйте! Я сделала все, что вы сказали, и теперь хочу спросить, как мне дальше действовать.
— Говорили с Геной?
— Да.
— А в больницу ездили?
— Да! И в больницу ездила, и в РЭУ была.
— Хорошо. Тогда давайте подъезжайте ко мне… — Я смотрю на перекидной календарь, где почерком Шилова написано «Купить водки…», перелистываю на следующий — завтрашний — день и вижу запись «…и выпить ее, противную!», начертанную тем же почерком. — Подъезжайте… послезавтра к шести часам! Или даже лучше к половине седьмого…
Вера приехала ровно к восемнадцати тридцати и о проделанной работе отчиталась с такой тщательностью, что я — говорю вам совершенно искренне! — с удовольствием взял бы ее на службу к себе в отдел, где как раз сейчас мы и находимся. День выдался на редкость спокойным, рабочий день закончился, поэтому кроме меня и посетительницы в кабинете находится только Платонов. Сергей в очередной раз поругался с женой, поэтому никуда не торопится. Меня — уже закоренелого холостяка — всегда интересовал один вопрос: где они каждый раз находят все новые и новые поводы для семейных скандалов? Или что — каждый раз грызутся из-за одного и того же? Так это же неинтересно. Мы с Наташкой, к примеру, в свое время не ругались почти. Прожили, правда, чуть меньше двух лет, но все же… Когда «разбежались» — так все друзья в шоке были: с чего?! А Платоша со своей ненаглядной живет уже двадцать лет, а грызется регулярно — чуть ли не по графику…
— Представляешь, — пожаловался он мне накануне, — сидим вчера вечером с Танькой на кухне, пьем чай. Вдруг дочка является с прогулки. Пошла к себе в комнату, переоделась, а потом заходит на кухню, халат с плеча приспускает и говорит с улыбкой: «Мама, смотри!» Мы глядим, а на плече — вот здесь — татуировка в виде цветка какого-то! Эта дура — жена, в смысле, — спрашивает так обалдело: «Это что такое?!» А Ольга улыбается еще больше: «Татуировка! Это сейчас знаешь как модно! У нас в классе…» Договорить не успела, как та ей прямо по лицу — хрясть!!!.. И как пошла орать на весь дом… «Ах ты сучка, б***юга подзаборная… Да я тебя, тварь ползучая, на порог не пущу больше с этой дрянью — иди к х**м собачьим — выводи как хочешь и где хочешь!» В общем, гоняла девчонку по всей квартире…
А потом оказалось, что никакая это не татуировка, а такая наклейка. Даже не наклейка, а что-то типа переводной картинки — помнишь, как во времена нашего детства? Но сделано натурально — я и сам в первый момент испугался. Ольга, естественно, в слезы — ей Танька еще и губу разбила, когда ударила, — и говорит: «Не пойду теперь в школу! И вообще с вами больше жить не хочу!» Пошутила, словом… И эта тоже: могла бы потом и извиниться. Я понимаю, что шутка дурацкая — Ольга может иногда отмочить — но лупить-то сразу зачем, а?! Девке-то уже шестнадцать почти! — Серега нервно затянулся. — К матюгам-то давно привыкли — я и внимания не обращаю, — а когда руки распускает… Честное слово, Паша, мне самому домой идти не хочется! Эх, если бы не дочь…
Тут мне сказать просто нечего. Посочувствовать?.. А смысл?..
И вот сейчас мы прихлебываем чай и выслушиваем Веру — послушайте и вы, ежели интересно. Пойдем в хронологическом порядке.
Как я уже сказал, встреча Разумовской с Геной состоялась в тот же день, когда она побывала у меня первый раз. И вновь хочу отдать должное моей подопечной. В отличие от подавляющего большинства женщин, из технических средств могущих обращаться только со стиральной машиной и феном, она умудрилась не перепутать клавиши диктофона, в результате чего запись получилась уж если не отменного, то вполне сносного качества.
«СТЕНОГРАММА
магнитофонной записи беседы Разумовской Веры Юрьевны (далее «Р») с мужчиной по имени Гена (далее «Г»[10]).
Микрокассета МК-60, без номера, запись на стороне А, продолжительность записи — 06 минут 48 секунд.
Посторонние шумы, стук в дверь.
Р: Можно?
Г: Пожалуйста!
Р: Я — дочь Зинаиды Васильевны.
Г: Я уже знаю. Вы очень похожи!
Р: Я вот приехала…
Г (после некоторой паузы): Ну, я вижу, что приехала… И что?
Р: Мне надо где-то жить.
Г: А я тут при чем?
Р: Как при чем? Это моя комната!
Г: Это?.. Кто тебе сказал, что это твоя комната?
Р: Как это?
Р: Это моя комната!
Г: А я тебе говорю — кто тебе сказал, что она твоя?
Р: Моя и мамы.
Г: А ты что — тут прописана? Или ты ее купила?
Р: А вы что — прописаны?
Г: Я?
Р: Да, вы!
Г: Тебе паспорт показать?
Р: Зачем мне паспорт? Вы только скажите — прописаны или нет.
Г: Зачем говорить…
На, смотри… (Шелест бумаг.)
Ну что?!
Р: Как вы могли здесь прописаться без моего согласия?
Г: Слушай, милая, а кто ты такая, что твое согласие нужно получать?
Р: Это моя комната.
Г: Это я уже слышал. А чем ты можешь доказать, что это твоя комната?
Р: Я здесь родилась и жила больше двадцати лет.
Г: Ну и что? Я, милая, в Баку родился — давно. Только в той квартире теперь неизвестно кто живет — я давно уехал и там уже десять лет не был. И что — я сейчас приеду, скажу людям: «Слушайте, это моя квартира, потому что я тут родился!»… Так?
Г: Ну, что ты на меня смотришь? Ты уехала отсюда? Уехала… Прописку потеряла? Потеряла… Ты что — на улице живешь, да?
Р: Почему на улице?
Г: Я не знаю, почему… Это ты говоришь, что тебе жить негде. Тебя что — муж выгнал?
Р: Никто меня не выгонял.
Г: Вот и живи тогда себе с мужем!
Р: Послушайте, но так же нельзя…
Г: Чего нельзя?
Р: Ну, вы же понимаете, что я в этой комнате выросла, и я приехала к матери, а тут вы…
Г: Тебе что — еще раз паспорт показать? На, смотри — мне не жалко… (Посторонние шумы.)
Р: Не надо мне вашего паспорта! Я хочу знать, как это вы прописку получили в нашей комнате.
Г: Как прописку получил? А как ее получают, знаешь?
Р: Нет.
Г: Не знаешь?
Р: Не знаю.
Г: Тебе рассказать?
Р: Расскажите.
Г: Пожалуйста! Идешь в милицию, в паспортный стол, пишешь заявление, подождешь немного — и тебя прописывают.
Р: Надо же, как просто…
Р: Так что: я сейчас могу пойти в милицию, и там меня сразу пропишут?
Г: А почему нет?
Р: Тогда я завтра пойду и пропишусь в эту комнату.
Г: Попробуй.
Р: В каком смысле «попробуй»?
Г: Ты что, русского языка не знаешь? Попробуй — попытайся, значит.
Р: Послушайте, вы меня зря за дурочку держите!
Г: Почему за дурочку?
Р: Потому что! Я прекрасно знаю, что для того, чтобы прописаться в какую-то комнату, надо иметь согласие тех, кто в ней живет.
Г: Правильно. И что?
Р: Как вы могли прописаться здесь без маминого согласия?
Г: Слушай, милая, почему ты решила, что я тут без маминого согласия прописался?
Р: А с какой стати она тут будет прописывать постороннего человека?
Г: Какого постороннего?
Р: Вас — кого же еще!
Г: Слушай, ты совсем ничего не знаешь, да? Тебе мать ничего не говорила?
Р: Ничего.
Г: Ну — тогда извини!
Р: Так а что мне мама должна была сказать?
Г: Что она замуж вышла.
Р: За вас?
Г: А что — я плохой жених?
Р: Не знаю.
Г: Можешь узнать! Я теперь опять свободен. Кстати, и в комнате тогда можешь жить, если хочешь.
Р: Спасибо, я уж так как-нибудь…
Г: Как хочешь.
Г: Только смотри — не опоздай, если вдруг надумаешь.