Р: Что значит «не опоздай»?
Г: Я, наверное, комнату эту продавать буду.
Р: Продавать?!..
Г: Наверное, говорю. Я еще пока точно не решил. Но покупатель у меня уже имеется на всякий случай. Так что смотри — если передумаешь, звони. А может, ты ее сама купить хочешь?
Р: Почему это я свою же комнату буду покупать?
Г: Потому что она твоя раньше была, а теперь — моя. Твоя мама ее приватизировала и завещание на меня сделала. Так что — моя.
Р: Это мы еще посмотрим!
Г: Давай, смотри…
Г: Ты что думаешь, что я какой-нибудь бандит, да? У меня тут все законно, можешь хоть всю милицию сюда пригласить. Хочешь — зови прямо сейчас, мне бояться нечего. Прописан я здесь, твоя мать согласие дала, сама в паспортном столе была. Прописан на основании свидетельства о браке — могу его показать, если надо. Завещание есть — тоже показать могу. Что еще смотреть хочешь?
Р: Ничего…
Г: Ну а ничего — так и разговаривать нечего. Я тебе сказал — хочешь, давай тут со мной жить, места хватит. Но если я комнату продавать буду, то тебя спрашивать никто не станет. Если надумаешь покупать — пожалуйста, тебе продам — другим откажу… Только быстрее думай!
Г: Вот человек — он со мной давно уже работает и этим делом заниматься будет, когда я скажу. Я хочу свою квартиру покупать, поэтому продавать эту комнату буду. Все!
Р: До свидания!
Посторонние шумы, запись выключена.
Я, в отличие от вас, эту запись слушал на кассете, поэтому мне было полегче. Я могу всю картину представить себе… более рельефно, что ли…. Так вот: Гена этот, повторяю, был абсолютно спокоен. А в данной ситуации это означает, что либо его позиция стопроцентно надежна, либо он — стопроцентный наглец. Впрочем, скорее первое, поскольку, каким бы наглецом ты ни был, но подделывать штамп о прописке, а потом еще и светить паспорт в ситуации, того, в общем-то, ни требующей — это уже не наглость, а откровенная глупость. То есть резонно будет полагать, что Гена действительно прописан в этой квартире на Пушкинской, и прописан на законном основании. А законные основания, насколько я помню лекции по гражданскому праву, в данном случае означают, что и брак его с Вериной матерью тоже был законный. И тогда последние слова Гены — это тоже не блеф и не пустая бравада. Если комната была Роговой приватизирована, то теперь все определяет наличие завещания. При отсутствии такового Вера и этот Гена имеют равные права, как наследники первой руки, и в суде можно будет за комнату «пободаться». Но ведь он сказал еще, что завещание есть… Причем, судя по тону, каким это было произнесено, оформлено оно именно на него. Если так — то мы напрасно тратим время. Зря Вера еще раз паспорт кавказца не посмотрела — надо было и штамп о регистрации брака проверить. И уж совсем зря не стала смотреть завещание. Немного странно, правда, что мать при решении этого деликатного вопроса забыла про собственную дочь, но кто его знает, соображала ли она вообще что-либо в этот момент… Впрочем, документа этого никто из нас в глаза не видел, а посему нечего о нем и рассуждать. Это — если дело до того дойдет — уже забота адвокатов.
Следующим пунктом у нас идет больница.
В больнице Вера побывала на следующий день. Оказалось, что врачебное свидетельство о смерти, которое действительно может получить только близкий родственник покойной по предъявлении собственного паспорта и документа, указывающего степень родства, уже получил муж. Главврач больницы — женщина, со слов Разумовской, приятная и интеллигентная — внимательно выслушала ее и разрешила выдать вторую копию документа. И, хотя Вера уже давно носит фамилию мужа, и никаких документов, удостоверяющих ее родство с матерью, не нашла, ей поверили на слово. Может быть, здесь сыграло свою роль то обстоятельство, что Разумовская действительно очень похожа на свою мать — во всяком случае, на фотографии, которую она принесла с собой. При этом, правда, главврач не могла понять, зачем ей этот документ нужен. В ЗАГСе все равно свидетельство о смерти дадут только на основе оригинала, который уже забрал Раджабов.
И, наконец, визит в РЭУ.
В этом мире меняется все. Меняются времена, нравы, мода, вкусы, правительства, политические доктрины и т. п. Сегодня, к примеру, мы строим уже не коммунизм, а капитализм, причем с тем же успехом, поскольку во главе этого строительства стоят все те же идиоты. Но есть места, в которых время остановилось. Были ЖЭКи — стали РЭУ, но это всего лишь смена вывесок. А внутри по-прежнему сидят неприступные тетки, умеющие из решения пустякового вопроса раздуть проблему вселенского масштаба. Простому смертному получить элементарную справку все так же сложно, как и в «жековскую» эпоху. Но это — простому смертному! За деньги же вам быстро и без проблем сделают любую бумажку, которую только можно. А уж за относительно большие деньги — даже ту, которую нельзя. Но наша подопечная — из простых смертных, поэтому с ней поначалу просто не стали разговаривать.
— Когда выпишитесь из старого адреса, тогда мы вас здесь зарегистрируем.
— Я вот и хочу узнать, могу ли я здесь зарегистрироваться? — робко возразила Вера. — Мама должна была за меня бронь оформить, и я не знаю, сделала она это или нет.
— Женщина, а я тем более не знаю. У меня не вы одна — что, я всех вас помнить должна? Других задерживаете! — затараторила сотрудница паспортного стола РЭУ, явно апеллируя к стоявшим в очереди за Верой двум старушкам.
Но Вера была, видимо, готова к такому повороту событий, поскольку тоном не терпящим возражений заявила:
— Пригласите вашего начальника!
Паспортистка демонстративно глубоко вздохнула и крикнула куда-то в глубину комнаты:
— Лидия Евгеньевна!..
Появившаяся начальница, в отличие от паспортистки, к конфликтам особой любви не питала. Она молча выслушала Веру, взяла ее паспорт, подошла к стоящим у стены ящикам и нашла нужную карточку.
— Вы выписаны, все правильно. А бронь не оформлена.
— Там мама прописана была, и она говорила, что…
— Фамилия матери — Рогова? — оборвала Веру начальница.
— Да.
— Выписана неделю назад на основании свидетельства о смерти.
— Так что, там теперь никто не прописан? — наигранно удивленным тоном спросила Вера.
— Почему? Муж вашей матери прописан.
— Какой муж?! — Тут уже Разумовской удивление разыгрывать не пришлось.
— Женщина, извините, мы таких справок не даем. Я вам ответила на ваш вопрос. Повторяю: вы у нас не прописаны. Если бы бронь за вами была, это было бы отмечено, а вы просто выписаны — и все…
Вот такие вот итоги. Ежу понятно — Гена этот зря время не терял, и по закону комната, скорее всего, останется за ним. И нам тут делать нечего — криминала-то нет. Гражданско-правовые отношения в чистом виде. Единственное, чем я могу Вере помочь — как и говорил Ленке, — так это посоветовать хорошего адвоката. Может, он что и сообразит, хотя я сомневаюсь. Где-то у меня был записан телефон Витьки Дудникова… Мы вместе в Московском РУВД работали: я — в «уголовке», он — в следствии. Выйдя на пенсию, Дудников подался в адвокаты и сейчас если не процветает, то на ногах стоит довольно крепко. Следователем он был хорошим, а из таких и адвокаты получаются неплохие: кому как не ему знать, где в деле могут быть слабые места. Правда, Виктор вроде на уголовном праве специализируется, а тут — гражданское производство. Ну, если и не сам — так, может, кого посоветует. Черт, да где же Витькин телефон… Вот не помню, то ли в этой записной книжке, то ли еще где? Или он мне визитку давал?.. Стоп, кажется, визитку! Я начинаю рыться в ящике стола, оттягивая неприятный момент объяснения с Разумовской. Мне всегда очень нелегко отказывать людям, пришедшим ко мне за помощью, — каждый раз чувствуешь себя как оплеванный.
— Скажите, Вера, а что за человек при вашем разговоре с Геной присутствовал? — спрашивает вдруг Платонов.
— Какой человек? — удивленно поворачивается к нему наша гостья. — Никого больше не было. Соседка еще в квартире была, но она в комнату не заходила.
— Точно?!
— Да… — озадаченно смотрит Вера на Сергея.
Я тоже удивленно поднимаю на него глаза, поскольку, честно говоря, не въезжаю, что еще за фишку он затевает. «Разводить» Разумовскую нет никакой необходимости.
— Паша, отмотай-ка запись на самый конец!
— С какого места? — уточняю я. — Где он гово…
— Самый конец, говорю же! — нетерпеливо перебивает Сергей. — Последнюю его фразу, перед тем как Вера ушла.
Я пожимаю плечами, нажимаю клавишу обратной перемотки, выжидаю несколько секунд и вновь включаю диктофон.
«…спрашивать никто не станет!.. Если надумаешь покупать — пожалуйста, тебе продам — другим откажу… — вновь звучит в кабинете мужской голос со слегка уловимым "кавказским" акцентом. — Только быстрее думай… Вот человек — он со мной уже давно работает и этим делом заниматься будет, когда я скажу…»
— Стоп! — командует Платонов и смотрит на Веру. — Что за человека он имел в виду?.. Кто там с ним работает, и давно уже?!
— А-а-а… — Разумовская чуть заметно улыбается. — Нет, там никого не бьшо. Это он мне просто визитную карточку какую-то дал. А в комнате точно никого не было, вы не подумайте!
— А чья карточка — не помните?
— Да я и не смотрела — зачем? А она, может быть, даже еще где-то у меня — подождите… — Вера лезет в сумочку и через несколько секунд достает визитку и протягивает ее Платонову. — Вот, пожалуйста!
Господи — да чего Платоша к этой визитке прицепился — мало ли кто этому Раджабову помогает… Кстати, о визитках: где же все-таки телефон Дудникова? Надо же Вере хоть какую-то надежду оставить, а то она уже совсем поникла. Понимает, видимо, что ее дело — швах. Я задумчиво отрываю взгляд от ящика стола и вдруг замечаю, что мой коллега уставился на данную ему посетительницей карточку с довольно странным выражением лица. Такое выражение появляется у бомжа, нашедшего на асфальте стодолларовую купюру и теперь мучительно соображающего: то ли это глюки, то ли фортуна решила над ним немного сжалиться и теперь выпивки хватит недели на две.