— Это почему? Вы хотите сказать, что у вас все чинно и законно?
— Разумеется, нет. В нашей бесподобной стране невозможно делать бизнес, не нарушая хоть какой-нибудь законодательный акт — будь то статья Уголовного кодекса или ведомственная инструкция по технике безопасности. В любом случае чем-то приходится поступаться. Недаром же говорят, что у нас законы существуют не для того, чтобы их соблюдали, а для того, чтобы при необходимости иметь некий рычаг воздействия — или на организацию, или на конкретного человека…
Георгий Алексеевич обводит глазами комнату в поисках места, куда можно выбросить догоревший окурок, затем просто бросает его на пол, раздавив каблуком, и возвращается к начатой беседе:
— Вот вы, Павел Николаевич, что — никогда не нарушаете закон? В служебной деятельности, я имею в виду?
— Для дела — бывает.
— Вот видите!.. И я тоже — для дела.
— Вы хотите сказать, что для дела убили человека?
— Я?! — Мещеряков смотрит на меня с откровенным изумлением. — Вы что, это — на полном серьезе?
— Да нет — не вы лично, разумеется… Но Гойхмана-то убили! Надеюсь, вы не станете отрицать этот очевидный факт?
— Ну, это как раз еще не факт. То есть формально — да, раз уж, как вы говорите, водитель скрылся с места происшествия, но корректно ли будет назвать сие деяние умышленным убийством?.. И потом: почему вы думаете, что, если это даже и умышленное убийство, то оно имеет какое-либо отношение ко мне? Я, между прочим, всю предыдущую неделю находился за пределами страны, и вы легко можете это проверить.
— Я понимаю, что вы сами за рулем той машины не сидели. Но заказчик убийства и его исполнитель — это далеко не всегда одно и то же лицо.
— Как вы сказали?.. Заказчик?!.. — Мещеряков рассмеялся. — Можно подумать, что этот ваш… Гофман — или как его там — крупный бизнесмен или политический деятель. Да полно вам, Павел Николаевич, какое же это заказное убийство?
Мой собеседник уже не первый раз старательно дает мне понять, что не помнит фамилию Гойхмана. В офисе демонстративно прочитал ее по бумажке, а сейчас так и вовсе переврал. Переигрываете, уважаемый!
— А заказывают не только бизнесменов или политиков. Свидетелей, например, тоже убирают по заказу.
— Вы зря теряете время, — качает головой Георгий Алексеевич. — И дело, собственно, не в моей абсолютной непричастности к рассматриваемому событию. Если даже и предположить — подчеркиваю: предположить! — что я имею к этому отношение, то у вас все равно ничего не выйдет.
— Это еще почему? — интересуюсь я с некоторой обидой в голосе.
— Да потому, что я достаточно надежно защищен. Мои адвокаты законы знают лучше, чем ваши следователи. Да-да, Павел Николаевич, значительно лучше! И ситуацию просчитывают значительно быстрее. И возможностей для принятия разного рода контрмер при возникновении критической ситуации у них значительно больше. Более того — они в большинстве случаев способны этой критической ситуации избежать, и именно потому, что отлично знают законы. И именно потому мне нет никакого смысла городить огород с убийствами и прочими страстями. Мои люди всегда найдут другие — менее одиозные и гораздо более эффективные способы решения проблем. А секрет в том, что каждый из этих адвокатов получает больше, чем весь ваш следственный отдел вкупе. Я, в отличие от государства, на собственной безопасности не экономлю, и своим людям плачу достойно. Соответственно, у меня есть выбор, кого к себе взять, и я выбираю не просто лучших — я выбираю лучших из лучших. А у вас недобор постоянный, и неудивительно — кто к вам пойдет работать на вашу зарплату плюс собачьи условия и лошадиная нагрузка? Вот и идут те, кто в люди выбиться не может… В офисе — помните? — я вас спросил, не знаете ли такого следователя — Шаповалова. Он, представьте, в свое время уголовное дело против меня возбудил, на допросы вызывал, очные ставки устраивал… А кончилось тем, что и дело прекратил, и из милиции уволился. Работает теперь на меня и жизнью своей вполне доволен. Диалектика, дорогой мой!
— Я к вам в адвокаты не пойду.
— А я вам и не предлагаю. Это предложение прежде надо заслужить! Да и не к тому про адвоката вспомнил. Просто я с вами предельно откровенен, и мне при этом абсолютно наплевать, записываете вы этот разговор или нет[11]. И потом: давайте на минуту предположим невероятное: я действительно организовал это убийство, и — что еще более невероятно — у вас есть доказательства. Настолько очевидные, что все мои адвокаты бессильно разводят руками. И чем бы все закончилось?.. Да все равно — ничем! Знаете, как говорят? Не взял опер — возьмет следователь, не взял следователь — возьмет судья…
— Кто говорит?
— Все говорят. Денег просто не надо жалеть.
— Если все так просто, то почему же у нас тюрьмы и зоны не пустуют? Причем, вопреки расхожему мнению, сидят не только те, кто мешок украл, но и те, кто вагонами ворует. Не так часто, как этого бы хотелось, но все же… сидят!
— Все дело в том, уважаемый Павел Николаевич, что наличие денег еще не означает умение ими правильно распорядиться. Для того чтобы точно поразить цель, мало иметь хорошее оружие — надо еще и уметь стрелять, не так ли? То же самое и здесь: мало иметь деньги — надо уметь ими пользоваться. Если хочешь дать так, чтобы гарантированно решить свои проблемы, надо точно знать три вещи: кому, сколько и когда. Если хоть одно из этих условий не выполнено — деньги выброшены на ветер.
— А вы эти вещи точно знаете?
Мещеряков притворно громко вздыхает, прикуривает очередную сигарету и, энергично выпустив дым прямо перед собой (признак перехода в наступление), спрашивает:
— Скажите, чего вы, собственно, добиваетесь?
— Правды… — пожимаю я плечами.
— Правды… — усмехается тот. — Стандартный ответ: все следователи добиваются исключительно правды, только правды и ничего, кроме правды.
— Я не следователь.
— Знаю. В данном случае не имеет значения — следователь вы или инспектор… Или как там правильно — оперуполномоченный, что ли?.. Неважно. А по жизни, Павел Николаевич?! Ну объясните вы мне, ради бога, раз уж у нас такой разговор зашел, чего ради вы пытаетесь головой каменную стену прошибить, а? И ведь не остановитесь, пока лоб не разобьете. И все, повторяю, — во имя чего?!
— Во имя чего?.. — Я некоторое время собираюсь с мыслями, и, хотя объяснять или доказывать что-либо Мещерякову в данном случае бесполезно, меня вдруг прорывает — накипело! — Извините, может, я излишне громкое сравнение приведу, но все-таки… Когда солдат на войне без оружия, с одной лопатой поднимается и идет на вражеский танк — это ведь тоже… лбом в стену. С точки зрения здравого смысла — глупо, танк ведь этим не остановишь. Но солдат поднимается и идет — он просто не может не идти. Ему это самому нужно, понимаете? Как солдату, как человеку, как мужчине, если хотите. А зачем… Понять это может только тот, кто сам сидел в окопах. И войну, в конечном итоге, выигрывает не тот, у кого больше танков, а тот, у кого больше таких солдат. Сравнение громкое, конечно, но мы здесь примерно по этой же причине, как вы говорите, лбом о стену бьемся. А насчет того, кому и сколько давать… Да, вы правы — берут! И опера, и следователи, и судьи — везде дерьма хватает. Но таковыми являются далеко не все, ибо есть, наверное, особый шик в том, чтобы из кучи дерьма выйти в белоснежном костюме. Вы не находите?
Разговор с Мещеряковым продолжать дальше не имеет смысла. В принципе, он и изначально был бесполезен, но, чтобы в этом убедиться, его все равно следовало начать. Я разворачиваюсь и, не прощаясь, направляюсь к выходу, как вдруг слышу за спиной чуть насмешливый голос:
— Хотите добрый совет? Будьте все же поосторожнее с танками — они большие и железные… Всего вам доброго, Павел Николаевич!
Я застываю на месте, чтобы ответить, но, откровенно говоря, снова не нахожу, что именно. Поэтому молча толкаю незапертую дверь и выхожу на лестницу…
Глава 4
Она мертва, а тайны не узнал я…
Это, так сказать, предыстория. Причем все те детали, которые я уже вам сообщил, а также еще кое-какие, кои при всем уважении сообщить не могу, ибо закон о государственной тайне еще никто не отменял, хранятся не просто в моей голове, а задокументированы и подшиты в специальную папочку. Называется она «Скиталец» — в честь вечного бродяги Агасфера. В ней, в том числе, хранится и стенограмма нашего с Мещеряковым доверительного разговора. Да, и еще ксерокопии документов из уголовного дела по факту смерти Михаила Гойхмана. Собственно, там и документов-то всего, что протокол осмотра места происшествия, заключение судебно-медицинской и трассологической экспертиз, постановление о возбуждении уголовного дела и… постановление о приостановлении такового. И… — все! А вы еще что-то ожидали? Увы…
Свидетелей происшествия найти не удалось, данные о типе автомобиля, предоставленные экспертами на основании анализа рисунка протекторов и промеров базы и колеи, весьма расплывчаты. Кроме того, согласно заключению медиков, гражданин Гойхман М. Б. в момент ДТП находился в состоянии алкогольного опьянения, в последние годы являвшегося для него делом обычным. Словом, расследование велось вяло, результатов, естественно, не принесло, и его, в конце концов, приостановили ввиду неустановления лица, совершившего преступление. Пока да — лицо не установили. Но кто его знает, «что день грядущий нам готовит?..». Посему пусть эти бумаги полежат — есть ведь не просят.
И вот появилась Вера Разумовская — не забыли еще? Помочь ей «в лоб», как вы понимаете, у нас возможности нет. Я, правда, все же разыскал в одном из ящиков своего письменного стола визитную карточку с телефоном Витьки Дудникова и свел его с Верой. Пусть попробуют с Геной пободаться. А мы, со своей стороны, тоже начали определенные телодвижения в нужном направлении. Как стратеги говорят? Если атака в лоб невозможна — переходите к осаде. Вот и мы, если оперировать военными терминами, начали планомерную осаду.