— Вы говорите, что независимы от общественного строя… — Я посмотрел прямо на собеседника. — Хорошо! Давайте предположим на мгновение, что завтра в стране возьмет власть… не знаю, какая партия, — пусть те же большевики. В стране устанавливается диктатура. Частная предпринимательская деятельность будет объявлена вне закона, выезды за рубеж ограничены, банковские счета арестованы, крупные предприятия национализированы…
Мой собеседник спокойно кивает головой, пока я перечисляю потенциальные беды, могущие свалиться на его голову. Честно говоря, я довольно быстро иссяк. Мещеряков улыбнулся.
— И все?!. Отвечаю. Диктатура может запрещать что угодно, издавать какие угодно указы, декреты или постановления. Пусть себе играют во власть. И пусть в результате этих игр кто-то действительно не сможет заниматься бизнесом или вылететь за границу. Но при этом повторяю: если лично я не буду иметь возможность поехать на лыжах в сосновый лес под Савукоски, когда захочу, то такая диктатура продержится не больше недели… Вы только не подумайте, что у меня мания величия! — рассмеялся он вдруг, глядя на мою физиономию. — В данном контексте «я» означает собирательный образ — это партия реальной власти. Точно так же как и зимний лес — тоже образ.
— Можно подумать, что ваша партия власти обладает правом собственности на баллистические ракеты с ядерным оружием. Вы настолько уверены, что сможете легко сместить даже военную диктатуру…
— А зачем нам ядерное оружие? — приподнял брови Георгий Алексеевич. — Мы потому и являемся партией реальной власти, что умеем решать стратегические вопросы тактическими средствами. Вы помните, к примеру, историю свержения чилийского президента Альенде и прихода к власти генерала Пиночета?
— Помню. Мы школьниками даже в стихийных митингах протеста участвовали.
— А я, кстати говоря, будучи заместителем секретаря комитета комсомола института по идеологии, такие стихийные митинги сам организовывал, — улыбнулся мой собеседник. — Могу вам рассказать, как и что там было на самом деле. В Чили сильные экономические интересы имели американцы. С Альенде им договориться не удалось — тот был полностью под влиянием СССР, — поэтому встал вопрос о его замене. Разумеется, путем открытой интервенции решить проблему было нельзя, ибо мы в то время были сильнее США в военном отношении и не позволили бы этого сделать. Поэтому смену режима следовало осуществить руками самих чилийцев. Тогда-то и всплыла фигура генерала Пиночета, к которому, выражаясь вашим профессиональным языком, были оперативные подходы. Но! В то время Альенде еще пользовался у большинства населения огромной популярностью. Начнись переворот без определенной подготовки, дело закончилось бы гражданской войной, поскольку люди вышли бы на улицы защищать действующий режим. Эта война американцам была не нужна, ибо нельзя нормально работать в разоренной стране. Как быть?.. Вот тут-то и была разработана схема, которая позволила с минимумом затрат сделать так, что авторитет Альенде изрядно пошатнулся и количество охотников защищать его режим сильно поубавилось. Собственно поэтому-то и более-менее активные боевые действия велись только в Сантьяго. А схема эта, повторяю, предельно проста — и в этом, если хотите, ее гениальность.
Мой собеседник в очередной раз закурил и, выдохнув струйку дыма в потолок, вдруг спросил:
— Вы географию Чили представляете?
— Примерно.
— Это полоса шириной в несколько десятков километров, вытянутая на тысячи километров с севера на юг. Добавьте при этом, что с севера на юг идет длинная линия железной дороги, связывающая основные промышленные центры. А к периферии — в глубь страны, от океана — есть только дороги шоссейные, поэтому подвоз всех жизненно необходимых товаров в глубинку осуществляется автомобильным транспортом. Вследствие этих особенностей влияние сферы автомобильных перевозок на экономику страны в целом огромно, и на этом-то и решили сыграть. Практически весь парк грузовиков находился в частных руках. С крупными компаниями-грузоперевозчиками удалось договориться без проблем. А частников — кого подкупили, кого запугали, а кого — извините! — и убили. Подвоз товаров на периферию прекратился, и количество недовольных режимом резко поползло вверх. И в определенный момент, когда ситуация достигла критической отметки, Пиночету дали команду выступить. Добавьте к этому игру американцев на международном рынке, где они резко сбросили цены на медь, являющуюся основным экспортным продуктом Чили, чем также подорвали Альенде с другого фланга. Как видите, задача была решена, я бы даже сказал, элегантно! И что интересно: вся «прогрессивная мировая общественность» клеймила позором Пиночета и его сподвижников, не подозревая, что они — те же куклы.
— Вы действительно считаете элегантным, когда владельца грузовика, везущего в деревню продукты, за это убивают, а матери в бессилии рвут на себе волосы, ибо не могут накормить своих детей?
— Громкие слова, уважаемый Павел Николаевич! Впрочем, согласен: элегантность в данном случае не совсем удачный термин. Но дело, видите ли, в той позиции, с которой мы оцениваем то или иное событие. Вот, к примеру, мой великий тезка Георгий Константинович Жуков — простите за громкое сравнение, но вы тоже таковые любите! — тысячами посылал солдат на верную гибель во имя общей победы. Он сегодня — национальный герой, и памятник ему стоит у входа на Красную Площадь. А ведь за каждым погибшим солдатом — тоже обезумевшая от горя мать и поседевшая в неполные двадцать лет вдова, и их — миллионы.
— Это война.
— А здесь — политика! Как говорил Владимир Ильич — помните? «Война — есть продолжение политики государства, только иными средствами». Вот так-то, дорогой мой! Обладание реальной властью подразумевает зачастую принятие очень тяжелых решений, и за этими решениями стоят человеческие жизни. Но кто-то должен принимать и эти решения.
Я некоторое время молчу, чувствуя на себе выжидательный взгляд собеседника, а потом тяжело вздыхаю:
— Если все обстоит действительно так, как вы говорите, и если у власти в стране реально находится только одна — пусть и теневая — партия с мощным аналитическим центром, то почему же тогда страна в глубокой заднице?
— Хороший вопрос! — Мещеряков некоторое время собирается с мыслями. — Ну, прежде всего, мы слишком недавно у власти, а проблемы страны уходят корнями в века. Так что мы просто не успели сделать все, что можем и хотим. И потом, здесь, видимо, следует говорить о комплексе причин: исторических, геополитических, экономических, социальных… Но в первую очередь, это, к сожалению, вопрос менталитета. Страна уникальна тем, что может все произвести, но ни черта не может производить. Как только встает вопрос о массовом выпуске товара, то все идет прахом вследствие наших замечательных национальных особенностей: склонности к пьянству, всеобъемлющего нигилизма и ни с чем не сопоставимого раздолбайства. Вы никогда не прикидывали, какой урон экономике в масштабах страны наносят эти замечательные черты русского народа?
— Вы намекаете на то, что знаменитый горбачевский указ о борьбе с пьянством — инициатива вашей теневой партии? — удивленно приподнимаю я брови.
— Нет, боже сохрани! — смеется Георгий Алексеевич. — Это клинический случай, и мы тут абсолютно ни при чем. Более того — нас тогда еще не было. Во всяком случае, в той форме, как сегодня.
— А почему бы вам, раз уж пьянство так вредит экономике, не провести через подвластную вам Думу другой закон, только по-умному сделанный?
— Если делать по-умному, то на данном историческом этапе с пьянством в этой стране лучше не бороться по той простой причине, что недопивший русский мужик гораздо более опасен и непредсказуем, чем надравшийся.
Я посмотрел на собеседника, ожидая увидеть в его глазах смешинку — такую, которая в нужный момент появляется в глазах умелого рассказчика анекдотов. Но Мещеряков выглядел совершенно серьезно — его последняя тирада не была шуткой.
— А что до борьбы с раздолбайством, то она будет вестись, и уже ведется. Правда, не с тем размахом, с каким следовало бы. Раздолбаев надо наказывать рублем, но, чтобы это наказание было действенным, надо наказывать большим рублем, а таких денег у людей — тем более у раздолбаев — нет. Ну а нигилизм уйдет сам, когда народ почувствует над собой реальную власть и ощутит плоды ее деятельности. И это время не за горами, поверьте мне! А пока же имеем то, что имеем. Вот такая вот политическая экономия…
Вновь возникла пауза. Я аккуратно взглянул на часы и невольно вздрогнул — мы сидим здесь уже больше часа. Надо было закругляться:
— И что — вы просили меня подъехать для того, чтобы провести со мной политзанятия? — спросил я.
— Ни в коем случае — я не имею дурной привычки тратить время по пустякам. Однако — хотите верьте, хотите нет — я за относительно короткое время нашего знакомства, несмотря ни на что, проникся к вам искренним уважением и хочу вас просто предупредить.
— В таком случае вы как раз тратите время по пустякам. Уверяю, что меня уже не раз предупреждали — причем в более… убедительной форме. И что?!
— Я имел в виду совсем не то, о чем вы подумали. Может, «предупредить» в данном случае не совсем удачное слово. Скорее — дать совет, — Мещеряков вновь на секунду задумался. — Вот мы с вами уже говорили о том, что шахматная партия может быть прекрасной аналогией человеческого бытия. Здесь тоже существуют определенные правила игры и тоже существуют свои ранги. В самом низу этой иерархии стоят пешки. Их много, и все они мечтают пролезть наверх — в ферзи. А путь для этого один — вперед, и только вперед! И они идут этим путем, где и погибают в подавляющем большинстве случаев, ибо пешка — есть пешка, и ею при необходимости легко пожертвуют. Легкие фигуры — рангом повыше. И ладьи, пожалуй, здесь же — они посильнее, но разница не очень велика. У них и свобода передвижения больше, и дальнобойность. И они ощущают себя выше пешек, за которыми зачастую прячутся в минуту опасности, упиваясь при