— И там побывал? — не удержался капитан. — Переводчиком?
— Не совсем. Но это… — Пощелкал пальцами. — Не для беседы.
— Я понял. Давай, Сима, кушай, и будешь с ребятами знакомиться.
Сосновскому этот худенький Сима здорово глянулся. Он вызывал уважение, настоящее мужское уважение тем, что делал свое трудное и опасное дело и ничуть не кичился своим мужеством, не гордился своей судьбой.
Сосновский понимал всю сложность такой работы. Понимал потому, что сам в какой-то степени испытал ее. Несколько лет назад он внедрился в банду Кожуха. К счастью, это длилось недолго. Через неделю началась операция, и он, как говорится, вышел к своим. Но месяцы, а то и годы находиться среди врагов, дружить с ними, давя в сердце ненависть, каждую минуту контролировать свои действия, взгляд, мысли, даже сны… На такое способны очень редкие люди.
Знакомство с ребятами состоялось пока односторонним — они спали. Наверстывали хронический московский недосып.
— Вот этот богатырь, — Сосновский указал на крайнего слева бойца, спавшего в обнимку с автоматом, — Дубиняк. Старший уполномоченный МУРа. Главный в группе захвата. Медведь.
— Это хорошо, — серьезно кивнул Сима. — В нашем деле, кроме ума и хватки, еще и сила нужна.
— Елочкин, — продолжил Сосновский, теплым взглядом лаская хрупкого паренька, приткнувшегося к Медведю, как к родному папе. — Золотые руки, курсы радистов закончил. Осинин — водитель высшего класса, механик. От велосипеда до самолета. Кленин, Березкин, Липчук, муровские опера, надежные ребята.
Сима усмехнулся, как отец на озорных детишек, хотя и сам немногим был их старше, и сказал то, что Сосновскому в голову никогда не приходило и прийти не могло:
— Русский лес. Полный набор. Даже в лице командира.
Сосновский, когда шутка дошла, подхватил, да не очень удачно:
— Главное, чтобы нас на дрова не порубили.
— С такими мыслями, капитан, в тыл, да и вообще на любое задание, идти нельзя. Нужно верить в себя и в своих товарищей. Осинкиных и Елочкиных. И Рябинкиных.
Простые вроде слова, но правильные. После них Сосновскому этот Сима еще старше показался. Да не годами, а его непростым опытом, нажитым постоянной тревогой. И как то увереннее почувствовал себя командир спецгруппы, хваткий опер рядом с этим худеньким долговязым Симой.
— Поднять ребят? — спросил Сосновский. — Для знакомства.
— Не надо. По опыту знаю: можно про запас и поспать, и…
— И поесть! — плащ-палатка на входе дернулась в сторону, в проеме появился еще один боец с двумя плотными вещмешками. — Товарищ капитан! Продовольствие доставлено. Повышенной калорийности.
— Это ефрейтор Кочетов, — пояснил Сосновский, — армейский разведчик. Приданная нам боевая единица. Большой специалист по части что-нибудь достать, взять… Харчишки, выпивку, «языка».
— И языки есть, товарищ капитан, — похвалился ефрейтор. — Говяжьи. Две банки. Повышенной категории.
Бойцы, как по команде, распахнули глаза, сели, будто и не спали вовсе. Иные даже оружие в руках уже держали.
Сосновский представил Симу, его украдкой, с профессиональным интересом осмотрели, но боль шее внимание все-таки досталось Кочетову.
— Его к нам из взвода разведки откомандировали, — пояснил Сосновский Симе.
— Я знаю. — Тот опять улыбнулся своей неопределенной доброй улыбкой — будто он все время был в себе, а то, что снаружи, доносилось до него как бы через туман постоянной задумчивости.
«Все-то он знает», — с одобрением отметил Сосновский.
— За нарушения дисциплины нам сплавили? — спросил он Симу.
— За фамилию. Аналогичная история. У них во взводе — Курочкин, Орлов, Голубев, Гусятников, Уткин… Их курятником стали дразнить. А взводного за глаза — Индюком. Вот и решил комроты курятник расформировать.
— А Кочетова, — догадался Сосновский, — первым поперли, за язык. Есть у него такая слабость. Афоризмами шпарит. Да вы его сами о чем-нибудь спросите. Тогда поймете.
Старший лейтенант Сима не стал ждать удобного случая:
— Товарищ ефрейтор, где вы все это добро раздобыли?
— Где что плохо лежит, товарищ старший лейтенант, само собой в руки просится.
— А кто руки распускает, — напомнил Сима, — тому по рукам дают.
— Во! — обрадовался Кочетов. — Точно! Я же говорил: общение с умными людьми обогащает мозговую оболочку.
— Не забывайтесь, ефрейтор, — одернул его Сосновский.
Едва вскрыли банки с языками, вошли старшина и два сержанта. Сложили на плащ-палатку немецкие автоматы, сумки с магазинами, на столик поставили рацию.
— Я со своим пойду, — упрямо заявил Дубиняк. — Я своего «папашу», — так он называл ППШ, — ни на какого немецкого фатера не променяю.
Сосновский ему не возразил, хотя понимал, что во вражеском тылу вражеское оружие практичнее, хотя бы в отношении боеприпасов.
— А это для вас, — сказал старшина Сосновскому и Симе, протягивая вещмешки, — примерьте. Форма немецкая. И «парабеллум» для господина обер-лейтенанта.
Сосновский брезгливо накинул шинель с нашивками фельдфебеля, Сима привычно — офицерскую. Дубиняк, взглянув на него, даже присвистнул. А Кочетов сказал:
— У меня, товарищ старший лейтенант, прямо руки зачесались «языком» вас в штаб доставить.
— Хорошо — не расстрелять, — холодно улыбнулся неузнаваемый Сима. И что-то презрительно добавил на немецком языке. Тощий ариец, с надменным и одновременно пустым взглядом.
И в который раз порадовался Сосновский такому надежному, талантливому напарнику. Из тех, кому доверяешь больше, чем самому себе.
Разобрали оружие, проверили, подогнали ремни. Кочетов повозился в углу с противогазом, изрезал зачем-то маску на ленты. Сосновский сделал ему замечание. Сима внимательно изучил офицерскую книжку, которую вручил ему старшина. Старшина же забрал некоторые личные вещи: документы, письма, ордена. Наград мало было, у оперов они на Петровке, в сейфах, хранились.
Явился вестовой от командира разведроты, доложил:
— Все готово, товарищ капитан.
Холодком от его слов в теплом, уже обжитом закутке потянуло.
— Двадцать минут на сборы! — скомандовал Сосновский.
Да какие там особые сборы. Маскхалаты подогнали еще накануне, лыжи с лямками стояли снаружи у стены. Покурили на дорожку. Вещмешки — за спину, автоматы — на грудь. Попрыгали. Ничто не гремит, не брякает. Пошли.
Дубиняк на секунду вернулся, хозяйственно лампу на столе загасил. И больше никаких следов пребывания группы в старой конюшне не осталось.
ПЕРЕДОВАЯ. ВРАЖЕСКИЙ ТЫЛ
Вытянулись в строчку, зашагали на позиции полка. Шли молча, тихо, только снег поскрипывал под валенками да порой шелестели завязки маскхалатов по плечам.
Ночь безлунная была (месяц где-то прятался), но сильно звездная. Морозец холодил, подгонял немного. Подрагивали плечи бойцов, передергивались…
Встретил их в траншее командир разведроты. Рядом стоял телефонист — за спиной катушка с проводом, в руках аппарат. Здесь же бородатый сапер с большими ножницами.
Сосновский определил порядок следования: сапер, Кочетов, командир группы, остальные следом.
— Передай по строю, — шепнул он Дубиняку-Медведю. — Ползти след в след. Шаг влево, шаг вправо…
— Ясно, командир. Считается побегом, конвой открывает огонь без предупреждения.
— Смешки отставить.
По траншее прошелестел приказ.
— Готовы? — спросил комроты.
— Готовы.
Он взял у связиста аппарат, крутанул ручку, сказал негромко:
— Вызываю шестого. Давай, бог войны. Огонь!
Разом убили тишину три залпа батареи. Взвизгнули в ночи ушедшие в небо мины. Раздалось дружное «ура!». На поле перед траншеей замелькали едва заметные фигуры. А группа, перевалившись через бруствер, уже пахала снежную целину ложбины.
Сосновский полз за разведчиком. В свете ракетных вспышек дивился, как ловко, ужом, вертелся Кочетов. Он будто ползал лучше, чем ходил. Не отставать от него было трудно.
Ложбину миновали нормально. Притаились по остановке сапера. Тот ловко перекусывал колючку, закончил, отодвинулся в сторону.
— Удачи вам, ребята, — шепнул он. — Проволоки не касаться.
— Проволоки не касаться, — передал Сосновский.
— Там, метров через сто, уже в рост можно, перебежками, — подсказал сапер. — Не просматривается.
Благополучно миновали и проволочное заграждение. Бегом ворвались в рощу. Сзади затихла атака, будто бы захлебнулась.
В роще встали на лыжи, до этого их волокли за собой на лямках. Лыжи для разведчика — хороший след. Только очень знающий следопыт, таежник, сможет определить по лыжне — когда и сколько человек прошли и какой груз они имели за спиной.
Шли ходко, бросая взгляды по сторонам. Роща была пуста, разведка не ошиблась. Постепенно она становилась все уже, но гуще и, наконец, незаметно слилась с лесным массивом. Сосновский скомандовал остановку. Проверить, все ли ладно со снаряжением, сориентироваться.
— Кажись, прошли, — отдуваясь, сказал Дубиняк.
Он загрузился больше других. Помимо личной клади, нес на широкой спине еще и рацию. Да пояс оттягивали запасные диски и две тяжелые противотанковые гранаты — кто знает, что может понадобиться в оперативном рейде по тылам противника.
Первое время группу вел разведчик Кочетов — он эту местность хорошо изучил, с осени еще брюхом не раз пропахал. Махом, одним броском пересекли шоссе со снежными переметами. Пошли лесом вдоль него, прислушиваясь к шуму машин.
Со светом углубились в лес. Здесь безопасно было. Немец без особой нужды, без приказа в лесную чащобу не полезет. Он уже хорошо знал, что такое «руссиш партизанен».
Выбрали со всех сторон закрытое местечко, расположились на краткий отдых. Развязали вещмешки. Кочетов, выбрав погуще куст, стряхнув с него снег, разложил под ним костерок.
— Не бойся, командир, — сказал он Сосновскому. — Дымок пока через ветки проберется, без следа растает. А горяченького — кому не хочется.
Горяченького всем хотелось. Выпили крутого чая, передохнули, перекурили. Пошли дальше, все так же придерживаясь шоссе. Снег здесь был глубок, р