— О, новая тачка, — одобрительно кивнул я.
— Служебная, — пожал он плечами. — Скоро и у тебя такая будет, если захочешь. Правда, личная. Ты готов на работу выходить?
— Конечно, готов, как пионэр. Всегда.
Он промолчал и уселся за руль.
— Прокатимся, — сказал он, когда я тоже сел в машину.
— Прокатимся, — кивнул я. — Правда, я не слишком голодный.
— Значит, всё прошло хорошо? — пристально взглянул он на меня, игнорируя мою реплику о еде.
— Да, вполне. Согласно плану.
— Ну, рассказывай, как там наш Ананас себя вёл?
— Неплохо, если честно. Без выкрутасов, можно сказать. Делал всё, что нужно. Правда…
— Что? — с тревогой глянул на меня Кофман.
— Да, ребятки его, Выдрин этот и ещё там один… Они, конечно, забубённые кенты…
— В смысле?
— Да… грохнули они этих бандюков, одним словом…
Кофман поджал губы.
— Я говорил тебе, — через какое-то время откликнулся он с сердитым видом, — что это вообще не шутки, что мы влипнем как мухи в мёд. И хорошо бы, если бы в мёд, а то…
— Не влипнем, — спокойно возразил я. — Не влипнем, Яков Михайлович.
— Мне бы твою уверенность… Как Манделян реагировал? Давай, рассказывай всё с самого начала. Про Беллу тоже. И бумаги все отдай, а то забуду.
— Куда положить?
Я покрутил в руках бумажную папку с завязками.
— Держи пока в руках.
— Я ж и так держу, — хмыкнул я.
— А ты не хмыкай. Юмора здесь мало. Чувствую, через тебя встряну я в плохие дела.
— Яков Михайлович, что случилось-то? Почему вы нервничаете? Мы же вместе с вами план придумывали.
— Вот и напридумывали, — сердито ответил он. — Приходил ко мне тут один от Ананаса. Ну, не прямо от него, но из его конторы. Вынюхивал, вопросы задавал, спрашивал, не пошаливают ли продавщицы. Говорил, что если, мол, да, так вы не доводите, типа до греха, скажите прямо.
— Странно…
— Странно тебе? Вот и мне странно… Как только ты вошёл в контакт с Менделем, сразу этот мент пожаловал. Ладно, совпадение, наверно. А может, и не спроста. Рассказывай подробности.
Я рассказал всё в деталях и про Беллу, и про Менделя. Кофман слушал без эмоции и становился всё тревожнее и тревожнее.
— Да что не так, Яков Михайлович? — не удержался я. — Если что-то знаете, вы мне скажите прямо. В чём дело-то?
— Не знаю, — мрачно ответил он. — Не знаю, просто не нравится мне эта ситуация. Ты не понимаешь, что у Ананаса сейчас все ниточки в руках будут.
— Да какие ниточки, он же сам замазан с головы…
— Такие! Обычные ниточки! Даже не ниточки, а железные канаты, которыми он всех нас опутает и повяжет. Менделя-то с его бандой не жалко, хрен с ним, с Менделем. Он давно нарывался. Зарылся, надулся, самым умным себя возомнил. Но когда придут за мной и тобой…
— Да тьфу-тьфу-тьфу! Что за настроение-то такое? Надо радоваться. Тут Олимпиада на носу, жизнь ключом бьёт…
— И всё по голове…
— А вы пригласительные на открытие Олимпиады достали?
— Достали! — резко отрезал он. — Это всё, что тебя на этот момент волнует? Открытие Олимпиады? Олимпиец, твою мать! Я понять не могу, ты совсем не беспокоишься, да? А почему? Может, ты снюхался с Ананасом? А теперь радуешься, как Павлик Морозов? Ждёшь, когда меня мордой ткнут в бревенчатую стену?
— Да типун вам на язык, Яков Михайлович, что случилось-то? Мы же с вами всё обсудили и у вас никаких возражений не было на тот момент.
— Вот именно, что на тот момент, а не на этот! А на этот момент у меня возникли и возражения, и раскаянье. Врубаешься, зятёк?
— Врубаться-то врубаюсь, — покачал я головой, — да только не пойму, что изменилось и почему вы параноите.
— А я не пойму, почему ты такой спокойный. Может, ты с Ананьиным закорешился?
— Чего?
— Вот именно, чего? Чего такого он мог тебе пообещать, что ты на отца невесты решил восстать.
— Ну, это уж вы перегибаете, — покачал я головой и отвернулся.
Он ничего не ответил. Дальше мы ехали молча. Ехали-ехали и вернулись к универсаму.
— Ладно, извини, — сумрачно сказал он. — Сегодня мысли тяжёлые, не бери в голову.
— Хорошо, понял, — пожал я плечами, хотя не брать в голову то, что уже в неё попало, было невозможно.
— Ты же сказал, что не голодный, — через силу улыбнулся он. — Я тоже, честно говоря. Что нам по столовым да по ресторанам штаны просиживать, время терять, правильно?
— Правильно, Яков Михайлович, — спокойно ответил я.
— Ну, вот. Приходи лучше домой ко мне, на ужин.
— Сегодня ещё дела имеются, так что не уверен, что к ужину поспею. Яков Михайлович, я на вашей стороне, в одной с вами лодке, понимаете?
— Да-да, — немного раздражённо кивнул он. — Я же сказал, извини, что вылил на тебя настроение своё, что сорвался на тебе.
— Ладно, будем на связи. Когда на работу выходить и куда, главное?
— Сообщу сегодня-завтра.
До «Смоленской» я доехал на метро. Сине-голубой вагон с воем и свистом летел во тьму, рассекая черноту подземного мира. Он пружинисто раскачивался, сверкал хромированными поручнями, заставлял подскакивать на толстых коричневых подушках диванов, завораживал низким голосом дикторши и лохматил волосы тёплыми потоками воздуха. Потоки эти врывались в узкие форточки и приносили запахи нагретого металла.
Поднявшись по эскалатору, я выбрался из подземелья и зашагал по Калининскому. Людей было не так много, как обычно. Фонарные столбы украшали олимпийские эмблемы. Москва, Мишка, Тынис Мяги. Реет в вышине и зовёт олимпийский огонь золотой. Или молодой… Тынис, конечно, не на столбах, просто песня его звучала везде.
Воздух был наполнен оптимизмом и радостью жизни, молодостью, энергией и чем-то ещё, сладким и ароматным. И несмотря на все эти бесконечные санкции, бойкоты и прочие международные гадости, хотелось жить и бодро идти вперёд. Всем людям хотелось. И мне вместе с ними. Отличное, прекрасное было чувство, несмотря на то что разговор предстоял не слишком простой. И несмотря на то, что кроме всего этого благодушия в воздухе витало что-то нервное… Но это только вокруг меня…
В «Метелицу» я пришёл раньше Жени. Уселся под цветным зонтиком и с удовольствием разглядывал публику — девушек и парней. Юные, весёлые, жизнерадостные, кажется, они уверенно смотрели в будущее, были раскованными, красивыми. Кто сказал, что здесь живут угрюмые «совки»? Идиоты, что бы они понимали.
Время шло, а Женя не шла и, минуте на тридцатой, залюбовавшись молодыми согражданами, я и забыл про неё, так что даже не заметил, как она подошла.
— Саша!
Я обернулся и, настроенный на сентиментальный лад, как бывает порой, когда старик с умилением взирает на молодую поросль, невольно залюбовался и ей. Огненная копна волос, лучики от глаз, широкая улыбка, платьице выше колен, стройные и, пожалуй, восхитительные ножки.
— Вау… — выдохнул я, вставая с лёгкого металлического стула.
— Что это значит? — смущаясь от моего взгляда, улыбнулась она.
— Это выражение восхищения, Жень.
Она чуть покраснела и, вставши на цыпочки, чмокнула меня в щёку. Получилось немного неловко, потому что я не ожидал и никак не отреагировал, стоя, как истукан. Впрочем, Женя сделала вид, что не заметила моего паралича и уселась за столик.
— Я думала, ты меня не дождёшься, — виновато сказала она.
— Ничего не случилось? — я взглянул на часы.
Да, действительно, она опоздала почти на сорок минут.
— Забежала в парикмахерскую, а мастер, как сомнамбула сегодня была, еле двигалась. Извини, пожалуйста. Хотела, чтоб тебе приятно было, а получилось…
— Мне приятно, — ответил я и не соврал.
Официантка приняла заказ. Я взял кофе, а Женя вазочку мороженого.
— Может, по бокальчику? — предложил я.
— Это вам внутрь надо тогда, — ответила официантка, здесь алкогольного обслуживания нет.
— Да… не надо, — махнула Женя рукой. — Давай здесь посидим. Хорошо же…
— Хорошо, — согласился я.
— Ну, как ты живёшь? Ты уже насовсем вернулся или в командировку опять? Мне бабушка сказала. Я так обрадовалась, честно говоря.
— Не знаю пока, — пожал я плечами и отпил из чашки.
Кофе был так себе…
— А у тебя как дела? Когда свадьба?
— Ты опять… — вмиг помрачнела она.
— Послушай, Жень… — я положил руку поверх её руки, и она чуть вздрогнула и подняла на меня глаза вмиг сделавшиеся печальными. — Мы ведь давно уже не вместе…
— Всё можно изменить, — чуть слышно прошептала она.
— Как? — улыбнулся я. — Колобок говорит, у вас уже дата свадьбы назначена.
— Да мало ли, что он говорит, — мотнула она головой, рассыпая огненные искры с волос.
— Не знаю… — я чуть сжал её руку. — Зато знаю другое… Если мы бы вдруг решили быть вместе, ты всю жизнь бы жалела, что выбрала меня.
— Почему? — нахмурилась она.
— Ты ведь и сама знаешь.
Она снова помотала головой, и я залюбовался её волшебной золотой гривой.
— Ну… Во-первых, я не слишком надёжный. Вспомни сама, чуть ты меня от себя отдаляла, я сразу искал утешения в Оксанкиных объятиях.
— Пф-ф… — фыркнула она. — Ты тогда ещё и не понимал, что такое объятия…
Первой мыслью, когда я ей позвонил, было вернуть дневник и просто сказать, что, мол, всё, Женя, хорош дуру гнать. Я разозлился и почувствовал уколы ревности и обиды даже, хотя, на самом-то деле, всё что было написано, касалось не меня, а того, старого Саню Жарова.
В любом случае, сейчас, посмотрев ей в глаза, я понял, что не сделаю так. Стыдно было признаться, что я знал её сокровенные мысли. И вообще, в целом я ощущал себя очень неловко….
— Во-вторых, — продолжил я, — быт у меня не обустроенный, хоть ты и говорила про бабушкину квартиру, но это так себе вариант.
— Саша, я это не имела в виду!
— Неважно, я вообще не об этом. В-третьих, Колобок всегда был тебе верен, а, в-четвёртых, он, в отличие от меня, настоящий Ален Делон.
— Ты тоже Ален… — пробормотала Женя, принимая озадаченный вид, — Делон… Погоди… то есть ты…