22. Любовные вихри
Не надо так было делать, конечно, но мышцы сработали буквально сами, рефлекторно. Я даже подумать не успел, сообразить. Кулак сжался и рванул вперёд, как чугунное ядро, выстрелившее из жерла пушки. Бац! И Ален Делон мнгновенно стал не таким импозантным, не таким красивым и не таким пренебрежительно ироничным.
Дыщ! Прямо в солнечное сплетение. Хек! Колобок резко выдохнул и согнулся пополам. Я еле сдержался, чтобы не врубить ему по тыкве.
— Ну, ты и сволочь, — сказал я сквозь стиснутые зубы.
Он закашлялся и опустился на лавку. Сидел, обхватив колени и откашливался. Отплёвывался.
— Пошёл нахер, — прохрипел я. — Катись отсюда, Колобок. И больше не возвращайся. Урод.
Я мог его отделать под орех, что называется, мог смешать с грязью, мог выбить дух. И даже сначала именно этого и хотел. Вспыхнул и загорелся… Но теперь, глядя на него не испытывал ничего, кроме отвращения и презрения.
Он кое-как отдышался, отплевался, поднялся и неровной походкой отправился прочь. Козёл. Я вздохнул и покачал головой. Друг детства, бляха… Ладно, я его и не знал толком. Правда, похоже, и тот Жаров, что был до меня, его тоже толком не знал. Знает ли Женя — большой вопрос.
Вернувшись домой, я позвонил Кофманам. Вот честно, буквально заставил себя. Мне все эти разборки вообще были неинтересны. Прям максимально неинтересны. И неприятны. Объяснять, что не верблюд я не любил никогда.
— Алло, — ответила тёща.
— Ада Григорьевна, это Саша.
— Здравствуй, Сашенька. Ты вернулся?
— Здравствуйте. Да, вернулся уже. Как дела?
— Да… как сказать… По-разному…
Она вздохнула.
— А Элла как?
— Ну… — замялась она, — ничего вроде… Отошла, громы и молнии уже не мечет. Но на тебя всё ещё злится.
— Понятно. А можно с ней попробовать поговорить?
— Э-э-э… В принципе да… Только её же дома нет сейчас. Она с девочками в «Лиру» пошла. У Маши, однокурсницы, день рождения… Вот они и…
— Понятно…
— Она не хотела, я уговорила. Ну зачем дома в четырёх стенах сидеть, шизаться, правда?
— Правда, Ада Григорьевна. Чистая правда. Ладно, попробую её найти в «Лире».
— Смотри, не выходи в безвоздушное пространство без скафандра, — усмехнулась она.
— Ладно. Привет — Якову Михайловичу.
— Спасибо, передам.
Я повесил трубку. Блин. Мне это надо вообще? Ну честное слово.
— Саш, иди за стол, — позвала бабушка.
— Да я ещё не проголодался…
— Давай-давай, а то ускачешь сейчас куда-нибудь. Представь, целоваться надо, а в животе революция. Разве ж это дело?
— Революция, — усмехнулся я, — это вообще мрак.
— Вот, — удовлетворённо кивнула бабушка. — Взрослеешь, соображать начинаешь. Только не забывай, что и кому можно говорить, а кому нельзя.
— Не забываю. Но ты-то у меня вне подозрений.
— Ещё бы, — кивнула она. — Иди, руки мой, всё остывает уже.
У дверей в заведенье народу скопленье, топтанье и пар… Это как раз про «Лиру» спето, и, несмотря на предолимпиадные времена очередь оказалась на своём обычном месте. В принципе, закономерно, почему бы ей и не быть? Иностранцы по Москве стаями ходили, погружались в культурные слои, в том числе и морожено-коктейльные. А воздух был пропитан духом романтических ожиданий, свободы и небывалых приключений.
Тверская, ну… то есть не Тверская, конечно, но всё равно… выглядела нарядно, образцово даже. И Тверская, и Тверской бульвар, и Большая Бронная и Пушкинская площадь. Как наглядное доказательство преимуществ социалистического строя.
И, надо признать, социализм показывал гостям столицы своё человеческое лицо, которое оказывалось счастливыми лицами москвичей, цветущими в сером монументальном обрамлении асфальта и бетона. Под неусыпным надзором Александра Сергеевича, лучшего гаранта всего прекрасного и утончённого.
Дефицитных товаров в эти дни стало больше, а что ещё трудовому человеку для счастья надо? Цветы, например. Я планировал замириться с Эллой, прямо перед лицом её взыскательных подруг, а в том, что они взыскательные, я почему-то не сомневался. В общем, я метнулся вверх на угол с Тверской, то есть с улицей Горького и в цветочном киоске приобрёл охапку гвоздик.
Гвоздики были беленькие, причём, не чисто белые, а с бордовыми прожилочками. Красные всегда ассоциировались с Седьмым ноября, а эти можно было и с амурными делами ассоциироватьбь. Купив цветы, я вернулся к «Лире» и, не останавливаясь, двинул к двери. Появилось чувство, что иду в «Макдональдс». Именно он не в таком уж отдалённом будущем займёт все эти коммерческие площади.
— Молодой человек!
— Молодой человек!
— Не пускайте его там!
— Hey, mister!
— Эй! Куда!
— Товарищи, — уверенно ответил я на претензии желающих культурного отдыха масс, — у меня девушка там. Что же мне теперь в очереди стоять? Она уже внутри, за столиком сидит, ждёт и волнуется.
Сочувствия моя фраза не вызвала, но к дверям мне пробиться удалось. Непроницаемый швейцар, заинтересованный моим продвижением, вопросительно взглянул на меня через стеклянную дверь.
Но народа скопленье не имеет значенья — за дверями швейцар…
Показывать ему деньги и даже тереть большой и указательный пальцы возможности не было, поэтому я постарался сделать максимально понятный мимический посыл. И взгляд, конечно, постарался изобразить горящий и многообещающий.
Сигнал дошёл и швейцар приоткрыл дверь. Ровно настолько, чтобы я мог проскользнуть внутрь.
— Здрасьте. Сколько с меня? У меня тут…
— За мной проходи…
— … девушка…
Он отвёл меня от двери в сторону гардероба.
— Семь. Без сдачи.
Я молча отсчитал купюры, одну пятёрочку и два рублика. Протянул швейцару. Он также молча взял, развернулся и пошёл на свой пост. А я двинул в сказочный чертог, в который ежедневно стремилось попасть изрядное количество посетителей.
Зашёл в просторный зал-стекляшку. Здесь царил тихий гомон, звякали ложечки, позванивали бокалы, кто-то смеялся, кто-то доказывал, кто-то пил. Но все были счастливы и радостны, достигнув вожделенного.
Оглядевшись, я увидел Эллу. Она сидела с подружками за столиком в задней части зала. Она, двое подружек и… и один друг. Ну что же, дружба — это великая сила, Колобок не дал бы соврать, если бы здесь был.
Уверенно и внешне спокойно я направился прямиком к ним. Элла меня заметила. Я увидел, как она растерялась сначала, но лишь на одну секунду, а потом подобралась, выпрямила спину и сверкнула глазами. Я подошёл к столу и за ним сразу стало тихо.
Друг который сидел вплотную к моей невесте, выглядел лет на тридцать и, безо всяких сомнений, был грузином. Волнистые волосы, чёрные глаза, чёрная щетина и элегантный пиджак. Пижон, понимаешь ли.
— Гамарджоба, генацвале, — бросил я.
Признаюсь, меня сам факт бесанул, причём, довольно сильно.
— Здравствуйте, Эллина, — кивнул я. — Не откажете пройти один круг мазурки?
Грузин смотрел недоумённо, он так же недоумённо перевёл взгляд на Эллу, потом снова на меня, должно быть, изображая, что он такой весь из себя крутой, что просто охренел от моего неуважительного и пренебрежительного подхода.
— Ты кто такой? — сочно спросил он. — Элла, кто это, а?
— Уже никто, — с презрением произнесла она и задрала нос.
Вот же дурочка малолетняя!
— Элла, а это кто? — заинтересовались подвыпившие подружки. — Это Саша что ли?
— Это Саша, — подтвердил я, не отрывая глаз от своей суженой. — Ну, раз уж все спрашивают, то и я спрошу. А вот это кто?
— Это наш новый друг, — рассмеялись барышни, совершенно не чувствуя и не понимая нерва ситуации. — Реваз.
Девчонки подвыпили, зарозовели. Элла тоже, кстати. Вон какая царица морская, море ей по колено.
— Пожалуйста, не надо таскать мне эти дурацкие гербарии, — высокомерно выдала она, показывая пальчиком на мой прекрасный букет. — Тем более такими охапками, как солому бурёнке.
Подружки прыснули со смеху.
— Эй, слышишь, что хочэшь? — чуть подался в мою сторону Реваз, и в глазах его я прочитал вызов. Нехорошие глаза были, очень нехорошие. Недобрые.
Рядом с ним на столе лежала вилка, и я едва не схватил её, чтобы воткнуть куда-нибудь, куда придётся. Но сдержался. Какие же эти мужики жуткие собственники, да? Внешне я сохранял спокойствие, но внутри у меня всё кипело. Клокотало, можно сказать.
— От тебя, ничего. Кушай, выпивай, будь моим гостем, но и приличия не забывай, конечно.
Он вскочил, сделал грудь колесом, свирепо-серьёзную рожу и как бы начал поддавливать.
— Пожалуйста, — не очень трезвым, но безапелляционным тоном заявила моя, так сказать, невеста. — Уходи. Между нами всё кончено. Я не хочу тебя видеть.
— Да вы нарезались, ваше благородие, — покачал я головой.
Девчонки попадали со смеху. Реваз протянул руку и положил мне на плечо, а Элла, почувствовав себя вдруг уязвлённой, будто это над ней смеялись, капризно добавила:
— Пошёл вон! Не приближайся ко мне больше.
— Руку убери, — тихонько сказал я.
— Ты чё, не слышал, тебе девушка сказала «пошёл вон»!
— Руку, — медленно повторил я, — убери.
— Пошёл вон! — повторила Элла.
Пипец какой-то. Надо было вытаскивать её отсюда и везти домой. Но криков и пьяных воплей избежать не удалось бы, это точно.
— Тебе объяснить? — начал заводиться грузин и пока ещё легонько, но ткнул меня этой своей рукой в плечо. — Я тебя сейчас…
— Реваз! — пьяненько приказала Элла и подружки снова засмеялись. — Не трогай его! Я тебе не разрешаю! Пусть идёт!
Вот же швабра… Я покачал головой и с размаху сунул цветы в руки Ревазу.
— Держи, кацо, перепродашь завтра. Чего добру пропадать.
— Э-э-э! — заревел он, бросаясь на меня и рассыпая цветы по полу.
Красиво получилось, эффектно.
— Реваз! — снова закричала Элла.
— Ты рот закрой! — рявкнул он. — А ты покойник уже, ты понял меня⁈
Я ничего не ответил, повернулся и медленно пошёл на выход. Зашибись. Хорошо, что сейчас, а не через десять лет счастливого брака. Я вышел из кафе, сбежал по ступенькам крылечка и направился к таксофону на углу. Уходить я не собирался, зашёл в кабину и встал так, чтобы видеть выход из кафе.