— Валяй, старик! — загудел насытившийся, довольный Серега. — Спой так, чтоб душа взыграла… Слышь, Маришка, он ведь у нас самый первый в полку певун был!
— Да знаю я, — отозвалась жена. — Будто не слыхала.
Не спеша подстроив гитару — молодец, Серега, славный инструмент отхватил! — Глеб глухо кашлянул и тихо, задушевно начал:
— Гори, гори, моя звезда…
Сколько лет не держал в руках гитары — и вот взял, и так она, родная, запела в его непривычных трепетных руках, что душа нараспашку! И голос зазвучал. «Мать честная, — с замиранием думал Глеб, прислушиваясь сам к себе. — Неужто в самом деле это я пою?!»
Умолк. Встретив затуманенный слезами взгляд Маринки, робко улыбнулся.
— Спой, Глебушка, еще что-нибудь, — благодарно прошептала она.
Глеб молча кивнул и вслед за певучим перебором завел свою любимую, заветную:
Остается во фляге
Невеликий запас.
И осенние флаги
Зажжены не про нас.
Вольным — вольная воля,
Ни о чем не грущу.
Вздохом в чистое поле
Я себя отпущу.
Но откуда на сердце
Вдруг такая тоска —
Жизнь уходит сквозь пальцы
Желтой горстью песка…
Постелили ему тут же, в гостиной. Пока жена с дочерью шумно взбивали подушки, раскладывали огромный диван, застилали его чистым накрахмаленным бельем, хозяин с Глебом опять тихонько перекуривали на кухне. У ног гостя, глядя на него умильными глазами, колесом улегся Вулкан. Глеб время от времени ласково поглаживал его ушастую, большелобую голову.
— Слышь, Глеб, — небрежно стряхнув пепел, взмахнул рукою Серега. — У меня же для тебя и квартирка готовая есть!
— Да ну?
— Блин, как же это я сразу не допетрил?! Ведь у тебя, конечно, как всегда — ни кола, ни двора…
— Это верно, — задумчиво потягивая сигарету, кивнул Глеб.
— Хорошая квартирка. Однокомнатная. Место тихое, — обрадовался Серега. — Далековато, правда. На «Сходненской». Но тебе понравится. Ты не подумай, я тебя не гоню, — спохватился хозяин. — По мне — живи у нас, покуда не надоест! Мои только рады будут. Да ты ведь сам тишину любишь. Затворник, ха-ха.
— Чья квартирка? — осведомился Глеб.
— Да кореша моего, Сеньки, — пояснил хозяин. — Его, блин, в Чечню заперли, будь она неладна! Ключи мне оставил: присматривай, говорит. Танюшка туда время от времени ездит, уборку делает. — И, понурив голову, вздохнул: — Эх, Сенька, Сенька, хоть бы живой обратно вернулся…
— Лады, — кивнул Глеб. — Когда можно новоселье справлять?
— Да хоть завтра! Возьмешь ключи. А место сам найдешь. Я тебе все расскажу.
— Телефон там есть?
— Ясное дело, — пожал плечами Серега. — Куда нынче без телефона?!
— Заметано, — усмехнулся Глеб, затушив сигарету. — Слышь, старик, давай, что ли, тяпнем по одной. За друга твоего, Сеньку.
— И то верно! — обрадовался Серега, открывая холодильник, где томилась недопитая после обеда хозяйская бутылка водки. — Это святое дело!
— И за всех братанов наших, которых судьба по белу свету разбросала, — добавил Глеб. — Чтоб вернулись домой… Живыми.
Перед сном хозяева едва ли не силой заставили его принять ванну. Глеб, мечтавший об этом уже который месяц, смущенно отнекивался. Но бойкая на язык хозяйка его уломала.
— Смотри, Глеб! А то я сама тебя сейчас как родного в воду уложу! Мшу и спинку потереть, если хочешь…
— Ладно уж… Сам справлюсь, — смущенно прогудел он.
Разомлевший в горячей воде, Глеб добрых полчаса блаженствовал. И опять-таки «с глубоким удовлетворением» думал: «Хорошо, что я к Сереге зарулил. Славный мужик. И бабы у него славные. И сынишка, А Танюшка-то на меня прямо заглядывалась, когда я им соловьем пел! Цветет девка… — и с мучительной горечью поморщился: — А ведь и у меня уже могла быть такая дочка… Или сын… Эх, ядрена-матрена!»
Ночью, в сладостной истоме раскинувшись на крахмальных простынях, Глеб окончательно оттаявший и умиротворенный, дремотно прошептал:
— Хрен с ними… Никому я не буду мстить… Пошли они все к ляду…
Перевернулся на бок и… провалился в глухую, бархатисто-нежную, как материнская грудь, сладкую бездну.
11
Назавтра Глеб перво-наперво отправился получать паспорт. Ничего не поделаешь: без бумажки ты букашка, а с бумажкой — человек. К счастью, все прошло на удивление гладко. Если не считать того, что, во избежание волокиты, ему пришлось расстаться почти со всеми деньгами, включая те, которыми безвозмездно снабдил его Серега. Ну, да не беда — что-нибудь придумаем. Для того ведь и голова на плечах. Может, придется и ему начать карьеру частного детектива.
Прописали его в том же офицерском общежитии, в котором Глеб числился и раньше, и где, разумеется, ни дня не прожил. Спасибо Сереге — выручил, братишка! Благодаря ему, хоть не придется первое время ломать голову, где приткнуться. О том, чтобы как прежде снять квартиру, Глеб пока и не помышлял. Для начала необходимо раздобыть бабки. И немалые. Незадолго до ареста у него оставалась еще кое-какая мелочь на счету в «Инкомбанке», но как, скажите, до нее добраться? Счет наверняка заморожен. Одним словом, предстоит снова начинать жизнь с нуля. Эх, ядрена-матрена…
Получив назад свой серпастый-молоткастый паспорт гражданина несуществующего государства, Глеб с легкой душой покатил на «Сходненскую».
От метро оказалось не так уж близко. Добрых пятнадцать минут пути бодрым солдатским шагом. Зато место действительно было хоть куда. По-деревенски тихое и немноголюдное. На первом этаже неказистой кирпичной пятиэтажки на берегу Химкинского водохранилища. Из окна, сквозь околдованные инеем женственные березки, открывался широкий и вполне живописный вид: ясное зимнее небо, плоскими айсбергами вмерзшие в лед речные теплоходы, противоположный лесистый берег с игрушечными башнями далеких микрорайонов, увенчанный пятиконечной звездой игольчатый шпиль Северного речного порта.
Обстановка Глебу понравилась. Скромная и удобная, вполне холостяцкая. В холодильнике, который месяц дожидаясь хозяина, кисли несколько цветастых жестянок немецкого пива. А вот это кстати! Откупорив одну, Глеб с наслаждением осушил ее залпом. Крякнул и начал располагаться.
Завел двухкассетный «Панасоник» на небольшом серванте. Отдернул занавески. Смахнул пыль со стола. Затем, развязав тесемки верного своего вещмешка, вытряхнул все его содержимое на гладкую полированную поверхность.
Ну, Ирка, — вот так подарочек сделала боевая подруга! Нетерпеливо перебрав вещи, Глеб аккуратно разложил на столе все свое наличное имущество. Пятнистая форма без погон. Пакет с теплым бельем и вязаными носками. Бритва «Филипс». Походная аптечка. Потрепанный томик стихов Николая Рубцова. Компас. Спецнож, оружие разведчика — и как только не конфисковали?! Небольшой импортный кляссер с фотографиями. Раскрыв его, Глеб неторопливой рукой, с улыбкой перебрал картонные страницы. Вот мама на крылечке, совсем еще девчонка. Батя в солдатской форме, стриженный, рот до ушей, каким вернулся с войны. Вот они вместе после свадьбы. Хата с покосившимся забором. Сестренка Нина, покойница. А вот и он сам: веснушчатый курносый пацан со шкодливой физиономией, в надвинутой до бровей батиной кепке. Могила родителей на отшибе сельского кладбища — за обвалившейся оградой видна пыльная полевая дорога, уводящая в край белых больших облаков. Опять он, в форме курсанта военного училища. Выражение лица строгое. Взгляд пронзительный. Следующий снимок невольно заставил его вздрогнуть. Мгновение, выхваченное из времени, словно воскресило врасплох саму реальность. Отряд «афганцев», сраженный минутным отдыхом в расселине гор. Мертвая выжженная земля. Просоленные потом пыльные тельняшки. Отяжелевшие стволы в неразмыкающихся руках. Ждут. И лица, эти незабываемые лица! Эта мертвенная усталость обреченных… Большинство — совсем еще мальчишки, с каменными стариковскими чертами. В центре, с откупоренной флягой в занесенной руке, он сам — бритый наголо, с невыразимым отблеском убийства в зрачках. Рядом — Леха Свешников. На всю жизнь лучший и единственный друг. Красивый, на ироничных губах — печальная усмешка… Через каких-нибудь два часа из всего этого отряда в живых останется только один Глеб. И, задыхаясь от боли и непосильной тяжести, будет мучительно долго ползти по этим проклятым горам, волоча на себе тело мертвого друга. Он не мог, просто не сумел бросить его там…
Отложив альбом, Глеб снова принялся за разборку. В черном пакете из-под фотобумаги нашел документы: водительские права на все виды транспорта, зеленую книжечку участника войны, удостоверение пилота малой авиации и зачетную книжку парашютиста. Тут же, в небольшом целлофановом пакетике, лежала пуля — узкая, черная, выпущенная из М-16. Та самая, которую вытащили из его спины… Решил сохранить на память. Мементо мори.
Последняя находка неожиданно заставила его улыбнуться. Это оказался сложенный вчетверо стандартный листок владельца банковского счета. Ну, дела! Лучшего подарка невозможно было даже придумать. Теперь можно слетать на Арбат, проверить — авось не заморозили?
В пакете с теплым бельем вдруг обнаружились его старые часы. Командирские. Именные. С выгравированной на крышке надписью: «Старшему лейтенанту Катаргину Глебу Александровичу за мужество и героизм, проявленные при выполнении специального задания командования». Надев их, Глеб так же аккуратно сложил свое барахло обратно в рюкзак и с облегчением повалился на тахту.
Покурил, пуская в потолок пугливые кольца табачного дыма, стряхивая пепел в пивную жестянку. Заложив ладони за голову, полежал с закрытыми глазами. Перед внутренним взором неотвязно плыли живые лица погибших товарищей. Подумал о своей бестолковой и совершенно никчемной жизни. Для чего она ему? Поистине, верно сказал поэт: такая пустая и глупая шутка… А все шучу сам с собою, как заведенный. Все бегаю кругом, будто таракан по тарелке. Тьфу!..
Никогда прежде собственная жизнь не казалась Глебу такой бессмысленной, безысходной. Ни в детстве, когда он, вот так же заложив под голову ладони, ложился средь медового луга на траву и часами зачарованно глядел в бездонное синее небо, слушая натужное жужжание шмелей, внимая шепоту трав и ласковым прикосновениям ветра, несшего родные и милые сердцу запахи: вольного деревенского простора, сохнущего в копнах сена, близкой речушки с заболоченными берегами и леса, влажного, сумрачного, царственно спокойного. Ни в юности, когда от распахнувшихся перед ним горизонтов будто во хмелю кружилась голова и хотелось объять руками всю необъятную землю. Ни в зрелые годы, когда необъяснимый механизм его жизни заработал слаженно и четко, точно затвор пулемета, и когда не он, но другие определяли за него очередную жизненную цель…