Теперь ему предстояло не спеша обмозговать дело со всех сторон. Лучше всего это получалось у Глеба на колесах. Пожалуй, стоит немного отдохнуть и снова прокатиться за город. Посидеть где-нибудь в лесу, у озера. Пошевелить извилинами. Дело предстояло рискованное и деликатное. Не исключено даже, что ему понадобится помощь. И единственным человеком, которому Глеб мог вполне доверять, был только Батя. Погода в эти дни стояла отменная. Значит, Федор Степанович по обыкновению отводил душу на своей подмосковной даче. Надо полагать, едва ли это вызовет у его опекунов подозрение, если Глеб в ближайшие дни выберется навестить старика. Первая заповедь разведчика: никогда не пороть горячки. Необходимо выждать время. И по-прежнему не привлекать к себе внимания. Неделя-другая уже ничего не решает. Тем более, что навестить старика все равно придется. И не только его одного. Кто знает, когда они увидятся снова? И увидятся ли вообще…
Прежде чем, отправиться спать, Глеб разложил перед собою на столе все свои документы. Здесь была целая история жизни. Длинный послужной список. «Сколько же ты всего успел, Катаргин Глеб Александрович… — подумал он. — Впору писать мемуары. И вообще, не пора ли тебе, братец, на свалку? Набегался, волчара…»
Потом он принял душ и не без удовольствия забрался в теплую, пахнущую дорогими духами и бабами развороченную постель. Долго ли ему осталось тут нежиться? Теперь, пожалуй, недолго. И со всей прежней беззаботно разгульной жизнью, похоже, надолго будет покончено. Не исключено даже, что и навсегда. А впрочем, может быть, это и к лучшему. Сказать по правде, жизнь эта ему изрядно осточертела.
Так думал Глеб, постепенно засыпая под отдаленный будничный шум солнечного весеннего утра. Напоследок он подумал: а вдруг снова приснится море? И проснется он уже не в этой, насквозь опостылевшей и бессмысленной жизни, а в другой — новой, светлой, волнующей! Привольной и необъятной, как само это призрачное море…
7
— А, Дубровина… — мрачно процедил шеф, на мгновение оторвав холодный взгляд от бумаг. И безоговорочно отрезал: — Вы уволены. Пишите заявление…
От неожиданности у Насти едва не подкосились ноги. Вызванная с утра пораньше на «ковер», она и не предполагала, чем все это закончится. Ее нисколько бы не смутил очередной унизительный выговор, сверхсрочная дополнительная работа или известие о понижении зарплаты. Но такое…
Шатаясь от внезапного головокружения, Настя оглушенно вышла в коридор. До нее долго не доходил смысл сказанного. Случившееся было тем более непостижимо, что в последнее время Настя буквально лезла из кожи вон, чтобы не подавать повода для неудовольствия сумрачного начальства. И это ей почти удавалось. Так в чем же дело?!
Когда Настя понемногу пришла в себя и машинально закурила, ее снова охватило давнишнее мучительное ощущение полной беспомощности. Казалось, из-под ног у нее уходит земля. И нет никакой возможности задержать это неотвратимое падение в бездну отчаяния.
По горькому опыту своих коллег Настя знала наверняка, что оправдываться, спорить, стремиться доказать свою правоту — было так же бесполезно, как пытаться пробить лбом стену. Бетонная стена в груди нового шефа была непробиваемой, а приговор — окончательным и обжалованию не подлежащим.
Кое-как собравшись с силами, Настя вернулась в приемную и бесчувственной рукой написала заявление об уходе. Разумеется, по собственному желанию. Молоденькая волоокая секретарша равнодушно сделала вид, что напрочь не замечает ее. Затем молча взяла заявление и отнесла его шефу на подпись. Насте оставалось лишь получить расчет.
Войдя в бывший свой кабинет, где в одночасье все сделалось для нее чуждым и неприступным, Настя встретила тревожно-сочувственный взгляд Аиды. Девушка сразу все поняла и смущенно опустила глаза. Быть может, она ожидала, что Настя наконец-то даст волю слезам? Но ничего подобного. Приговоренная была спокойна и холодна. И только руки у нее неприметно дрожали.
За последнее время Настя понемногу невольно приноровилась стойко переносить несчастья, которых обрушилось на нее неожиданно много, и конца им по-прежнему не было видно. В результате этих испытаний ее наивная вера в людей давно и опасно пошатнулась. Все чаще Настя ловила себя на мысли, что жизнь всецело подвластна лишь безжалостным звериным законам. Впрочем, даже звери бывали порой куда милосерднее друг к другу. Не убивали без крайней необходимости. И, конечно, не мучили слабых ради того, чтобы просто насладиться их безысходными страданиями.
Склонившаяся над компьютером Лида внезапно расплакалась, словно увольнение постигло ее, и Насте, вдобавок ко всему, пришлось ее успокаивать. Девушка оказалась излишне чувствительной. Успев после школы познать горький вкус безработицы, она трепетно дорожила своим местом, и сама возможность его потерять приводила ее в ужас.
Эти невольные слезы подействовали на Настю отрезвляюще. Семейные дела у Лиды были — хуже некуда. При этом девушка, хоть и была значительно моложе, отнюдь не отличалась Настиной стойкостью и крепким здоровьем.
— Я не могу… Не хочу жить… — всхлипывала девушка на плече у Насти. — Кругом одна грязь… Все отвратительно… Гадко… Ужасно…
— Все хорошо, милая, — успокаивала ее Настя. — Пожалуйста, не преувеличивай. В жизни нам часто бывает трудно, но необходимо бороться. Со временем ты поймешь, что человек может многое, очень многое вынести… Главное — сохранять достоинство…
Настя знала, что примерно год назад, пережив несчастную любовь и бездну разочарований, Лида опрометчиво попыталась вскрыть себе вены, после чего долго пролежала в больнице. Нет, сама она никогда не позволит себе ничего такого. Просто не имеет права. Хотя бы потому, что у нее есть дочь. И Настя обязана ее вырастить.
Успокоив девушку, Настя не спеша собрала свои вещи и простилась. Оставаться здесь было бессмысленно и… противно. Уж лучше бесцельно побродить по улицам. В трудную минуту это всегда ее успокаивало.
— Та такая хорошая! Такая сильная… — взглянув на нее туманными от слез глазами, сказала на прощание Лида. И смущенно добавила: — Я… Я горжусь тобой… Это правда…
— Спасибо, малыш, — с трудом сдерживая слезы, попыталась улыбнуться Настя. — Что бы ни случилось — никогда не сдавайся! — И по-сестрински расцеловала девушку.
Уже на лестнице, когда Настя проходила мимо задымленной курилки, к ней, с опаской оглянувшись по сторонам, неожиданно подошла пожилая женщина из соседнего отдела, которая однажды здорово выручила Настю с переводом. К счастью, вокруг никого не было. И, сочувственно взяв Настю за руку, женщина тихо, но твердо сказала, глядя ей прямо в глаза:
— Вы должны знать… — Она снова настороженно оглянулась. — Вас уволили по звонку…
Настя изумленно округлила глаза.
— Вчера, когда я сдавала ему работу, — женщина сделала презрительный кивок в сторону кабинета шефа, — кто-то позвонил. Я не знаю, откуда и почему. С этим вам предстоит разобраться самой… Я заметила, как он вздрогнул и записал ваше имя на календаре. А потом поспешно сказал: «Да-да. Завтра же…» Можно подумать, ему звонили из министерства…
Тупая ноющая боль внезапно пронзила Настю под сердце.
— Спасибо вам… — сдавленно прошептала она. — Спасибо за все…
И сомнамбулически зашагала вниз по лестнице.
Это неожиданное известие окончательно выбило Настю из равновесия. Выйдя на улицу, она долго не могла справиться с оцепенением. Потом нервно закурила и попыталась взять себя в руки.
Что все это значит?! Кто с высоты своей непоколебимой власти мог отдать ее шефу подобный приказ? Едва ли этот звонок был сделан из руководства фирмы, где о существовании Насти наверняка даже не имели понятия. Тогда откуда? По рассказам матери и многих других людей Настя знала, что в недавнем прошлом такое явление считалось почти заурядным. Но в любом случае для изгнания человека с работы требовалась какая-то серьезная причина! Например, его политические убеждения. Неужели за прошедшие годы в этой стране так ничего и не изменилось?! В это было трудно поверить. Однако иного объяснения случившемуся Настя не находила.
Она бесцельно брела по улице и лихорадочно пыталась понять, какое ее высказывание или поступок способны были спровоцировать подобные действия. Никто и никогда не интересовался ее политическими убеждениями, которые она сама едва ли сумела бы точно определить. Эта сторона жизни Настю совершенно не интересовала. Политику она инстинктивно считала грязным делом и сторонилась всего, что было с нею связано. В конце концов, она просто женщина, мать. У нее есть иные, куда более важные заботы!
Но ведь за что-то ее выгнали. Выбросили на улицу в тот самый момент, когда Насте жизненно необходима была работа. После смерти матери у нее не осталось никаких сбережений. И мыслимое ли дело — откладывать что-то в наше время? Не было у нее ни состоятельных родственников, ни вообще людей, способных при необходимости оказать Насте материальную помощь. Полученная на прошлой неделе зарплата была уже наполовину растрачена. А так называемый расчет явился скорее символическим жестом. Настя с ужасом поняла, что очень скоро ей неизбежно понадобятся деньги. Гораздо раньше, чем она сумеет найти новую работу. При том, что это было непросто! Ох, как непросто! Не обращаться же за милостыней к бывшему мужу?!
За те несколько месяцев, что они с Константином Сергеевичем не виделись, он продолжал исключительно исправно выплачивать Насте алименты. Деньги по нынешним временам были неплохие. Из чего с легкостью можно было заключить, что бывший супруг отнюдь не бедствовал. Настя целиком тратила эти деньги на Зайку. Девочка продолжала неудержимо расти. И очень скоро одних алиментов Насте уже не хватит. Господи, где же выход?!
Настя брела по улице и заглядывала в лица. Повсюду кипела шумная будничная жизнь. Все казались озабочены своими проблемами. На первый взгляд, у каждого встречного была работа, или по крайней мере какое-то неотложное дело. Только она бесплотной тенью бродила по городу и не находила себе места.