— Китай — это моя слабость, — пояснил собеседник. — Удивительная культура. Истинное изящество и подлинный аристократизм духа! Мне искренне жаль, что и этот замечательный трудолюбивый народ не избежал бессмысленного хаоса революции…
Склонив седую голову на грудь, он задумчиво умолк.
— Ярослав Всеволодович, — после небольшой паузы, в который раз наслаждаясь звучностью его имени, былинного, княжеского, тихо спросила Настя: — А вы бывали в России?
— В России?! — усмехнулся, оживившись, хозяин. — Да я провел там всю жизнь!
Настя удивленно вскинула брови.
— Вы, конечно же приняли меня за потомка белоэмигрантов, ха-ха! Вяземских, Оболенских, Мусиных-Пушкиных… Ничего подобного, сударыня. Я урожденный советский человек. Вернее, бывший советский.
А моя внешность — это уж, извините, корни… Да-с. Моим достопочтенным родителям изрядно досталось за родословную…
Искоса взглянув на Настю, он изучающе поднял бровь и веско произнес:
— Я готов поклясться на Библии, что и ваше родословное древо также имеет весьма благородные корни. Не так ли?
Настя опустила глаза.
— Вы опять угадали…
— На то я и волшебник, — усмехнулся хозяин.
— Раньше мне как-то не приходилось об этом говорить. Сами понимаете, почему… По материнской линии я действительно из бывших мелкопоместных дворян Орловской губернии. Один из моих предков даже участвовал в Бородинском сражении. Другой — оборонял Севастополь в Крымскую войну. Потом они, разумеется, разорились… Прямо как у Бунина. Кто-то спился… Кто-то сошел с ума… Обычная история. А к концу прошлого века оставшиеся в живых полунищими перебрались в Москву и осели там… Моя прабабушка, в девичестве Зоя Ильинична Ланская, была выпускницей Смольного института. Там же, на выпускном балу, и познакомилась со своим будущим мужем. Он был авиатор. Участвовал в Первой мировой войне. Георгиевский кавалер. Поручик Дмитрий Дубровин… Бабушка со слов своей матери рассказывала, как он сбивал германские аэропланы… Бесстрашный, необыкновенный человек. А погиб так нелепо. В марте семнадцатого возвращался с фронта в родную Москву. На какой-то Богом забытой станции сгоряча вступился за женщину и… был убит озверевшими солдатами…
— Позвольте! — решительно возразил собеседник. — Почему же сгоряча?! Как благородный человек, ваш прадед просто не мог поступить иначе. Он погиб, как подобает истинному герою!
— Да… — печально вздохнула Настя. — Только моя прабабушка так не считала. Можно лишь догадываться, каково ей пришлось, одной, с годовалой дочерью на руках, среди всего этого ужаса…
Печально склонив голову, Настя принялась рассматривать рисунок на фарфоровом китайском чайнике.
Солнце село. Рубиновый край моря вспыхнул в последний раз и померк. В купоросном небе крупными гроздьями высыпали бесчисленные звезды. Звенели цикады. Все сильнее пахло пышной экзотической свежестью южной ночи.
— Вы знакомы с китайской поэзией? — неожиданно спросил хозяин.
— Поэзией?.. нет, к сожалению, не читала… — со вздохом честно призналась Настя.
— Тем лучше! — обрадовался ее собеседник. — Значит, для вас это рано или поздно будет настоящим открытием. Вам понравится, я уверен! Хотите почитаю?
— С удовольствием, — улыбнулась Настя и, поудобнее устроившись в кресле, приготовилась слушать.
«Какие у него удивительные глаза… — с замиранием думала Настя. — Какая глубина и какое обаяние… А голос… Нет, это просто невозможно…»
Статно выпрямившись в кресле, задумчиво скрестив на груди руки, он читал ей стихи — тихо и проникновенно, как молитву.
Я тоскою охвачен,
никак не усну.
Да и сон не избавит
от горестных дум!
Лунный свет озаряет
Снегов пелену,
Дует северный ветер,
и дик и угрюм.
Быстротечное время
проходит — не ждет,
И я чувствую:
старость меня стережет…
— Удивительно, — прошептала Настя, завороженно глядя на пламя свечи. — Просто чудесно.
— А ведь этим строкам без малого две тысячи лет, — задумчиво произнес ее собеседник.
— Пожалуйста, Ярослав Всеволодович, прочтите еще что-нибудь, — попросила Настя.
И снова он читал, ворожив нараспев своим колдовским голосом:
О, синее небо,
не хочешь ли выпить со мной?
За мраком приходит рассвет,
грядет за разрухой — расцвет.
Зимует рыбешка на дне,
журавль на вершине пустой,
встревожены птицы с утра…
Как тень тополей на стене расходилась!
А кто-то под грушей играет на флейте,
напевы — белее снегов,
чище ветров,
светлее луны —
из далеких веков…
Казалось, не голос человека, а тихая музыка проникла Насте в душу, разбудив самые тонкие, самые сокровенные ее струны. Одна пронзительная строчка особенно запала ей в сердце:
«Зимует журавль на вершине пустой…»
«Как он одинок, — невольно подумала Настя. — И наверное, несчастен, несмотря на свое богатство…»
И словно уловив ее мысли, хозяин спросил:
— Вам понравилось?
— Очень, — в глазах Насти блеснули слезы. — И оно тоже такое старинное?
— По нашим меркам — да. Написано примерно во времена «Слова о полку Игореве». А по китайским — это относительно молодая поэзия. — Он пристально взглянул на Настю. — Мне кажется, вам должны быть особенно близки эти мотивы: любви, одиночества, неуловимого счастья… Вот послушайте еще одно:
Обнажая скалу,
облетают листы.
Безотрадна душа…
Как ступени круты!
И хорош теремок мой,
да я в нем одна,
только ивами окружена,
и осеннего взгляда не скрыть,
хоть и брови густы…
— Почему вы решили, что я… — взволнованно начала Настя. — Что мне непременно должны быть близки эти мотивы?
— Вы забыли, что я волшебник, — невозмутимо улыбнулся он, пристально на нее глядя. — И вижу ваши мысли… И душу…
— Но это невозможно!
— Однако, это факт, — ответил он. — Хотите, я скажу, о чем вы сейчас думаете? — и, не дожидаясь ее согласия, печально произнес: — Вы думаете о том, что ваша жизнь могла бы сложиться иначе. Что в ней могло быть больше любви, радости, счастья… И вы убеждены, что виною всему — судьба… Но это не так, уверяю вас!
— Нет! — пугливо встрепенулась Настя, чувствуя, что в груди у нее все холодеет. — Я… Я вполне довольна своей жизнью и…
— Только не говорите, что вы счастливы, — уверенно перебил он. — Вам хотелось бы в это поверить, но… сердце не обманешь… — Он свободно откинулся в кресле и загадочно взглянул на нее сквозь полуприкрытые веки. — Конечно, у вас есть семья… Муж, очевидно, значительно старше вас… — Настя зябко поежилась. — Но ведь вы его не любите! Вы совершенно разные люди, не так ли? Еще у вас, конечно, есть ребенок. Мальчик, лет семи. Нет, скорее девочка. У такой женщины, как вы, непременно должна была родиться девочка. Да. Которую вы назвали в честь прабабушки, выпускницы Смольного института… У вас есть работа. Нелюбимая, но позволяющая сводить концы с концами. И, в сущности, не так уж много причин жаловаться на судьбу. Но счастья — счастья вы не знаете…
Настя вздрогнула. Нервною рукой нащупала на столе свой недопитый бокал и разом осушила его.
— Вы… Вы ошибаетесь, — возразила она, чувствуя желанный прилив сил. — Это вы чувствуете себя одиноким и несчастным. Потому и читаете мне такие… Такие печальные стихи.
С горькой улыбкой он склонил седую голову на грудь и бессильно развел руками.
— В прозорливости вам не откажешь, Анастасия Юрьевна. Это я уже говорил. Богатство редко приносит счастье его обладателям. Такова жизнь, как говорят французы. Суета сует, как сказал Екклесиаст, все — суета! И еще: «Кто любит богатство, тому нет пользы от того…» Ибо «все произошло из праха, и все возвратится в прах…» — Подняв голову, он взглянул с печальной улыбкой. — И все-таки я счастливее вас, Настенька. Потому что не жалею о своем… несчастье.
Он встал и налил ей еще вина. Потом закурил ароматную сигару и снова уселся.
— Я должен открыть вам одну страшную тайну, — со вздохом начал он. — Дело в том, что люди в большинстве своем не верят в счастье и… боятся его! Боятся открыть свое сердце и душу тому, что называют чудом. Будто это позорно — жить с обнаженной, открытой душой… Только от этого и происходят все ужасы в мире. Поэтому только люди и несчастны. А вовсе не оттого, что существует смерть… Людям тесно не земле, а души их далеки друг от друга, как звезды в этом удивительном небе. Но самое ужасное и одновременно необъяснимое заключается в том, что больше всего на свете люди боятся… любви! Той единственной и поистине безграничной силы, которая способна победить все. Даже страх. Они предпочитают заживо умирать в своих наглухо запертых душах, сами обманывают, безжалостно обкрадывают себя…
— Но ведь есть на свете и несчастная любовь, — отрешенно заметила Настя.
— Несчастной любви нет, — твердо возразил ее собеседник. — Несчастливой ее делают сами люди и обстоятельства.
— Недавно в Иерусалиме я встретила одну девушку. Бывшую свою одноклассницу. Так вот она пережила такую любовь и… ушла в монастырь.
Подняв свой бокал, он поднес его к ровному пламени свечи и полюбовался игрой хрустальных граней.
— Ваша знакомая затворилась в монастыре вовсе не от несчастной любви, а от себя самой, — грустно ответил он. — Просто у нее не хватило сил… готовности полюбить снова. Она испугалась, решив, что и в следующий раз ее непременно обманут, и сама добровольно отказалась от любви. Отказалась от своего счастья.
— Что вы называете счастьем? — тихо спросила Настя.
Он взглянул на нее загадочно, пристально и молча поставил на стол свой недопитый бокал.
— Счастья, в том виде, в котором мы его себе представляем, на свете действительно нет. Им нельзя обладать вечно. Его невозможно потрогать руками. Есть лишь смутные зарницы его — случайные, мимолетные. Главное — не упустить их! Не закрывать нарочно глаза и не отворачиваться… И — вовремя открыть этим чудесным всполохам свою душу. И тогда счастье останется в вашей душе навсегда…