— Может он самостоятельно переплавить пуд золота? — поинтересовался Махмудов.
— В домашних условиях это практически невозможно. Требуется температура не ниже тысячи двести по цельсию. Для этого необходимо использовать промышленное напряжение.
— Ясно. Спасибо за консультацию.
— Не за что, товарищ полковник, — образцовый старший лейтенант подошел к зазвонившему телефону. — Полковника Махмудова? Передаю трубку.
Звонил майор Ибрагимов.
— Через полчаса интересующий нас человек уезжает с гостями кинофестиваля в Самарканд. Разрешите сопровождать?
— Выдумал! Он же тебя знает.
— Он нас всех знает, товарищ полковник.
— Верно. Мы там, на заводе, все время крутились.
— Я осторожно, товарищ полковник. Чует сердце, что едет он неспроста, не только в качестве переводчика. Он же на фестивале числится переводчиком пресс-центра. Билет у него в одиннадцатый вагон, а кинодеятели — с первого до восьмого вагона.
Немного подумав, полковник ответил:
— Ладно, ни пуха тебе ни пера!
— К черту, товарищ полковник!.. Извините. Так же принято.
— Ладно уж, — Махмудов повесил трубку и тут же набрал номер. — Васюков?.. Быстренько на вокзал. В штатском, разумеется. Когда нужно, тебя не заставишь форму надеть, а тут вдруг спрашиваешь. И не спускай глаз с майора Ибрагимова. Следуй за ним, как нитка за иголкой. Если что — подстрахуй. В общем, сам понимаешь. Ехать в разных вагонах.
Поезд, заполненный разноязычным народом, плавно отошел от платформы. Кинозвезды, поражавшие публику экстравагантными туалетами, приникли к окнам вагонов и так махали руками провожавшим, словно и не знали, что ровно через сутки вновь увидят тех, кому щедро рассыпали воздушные поцелуи. Знаменитый комик, нарядившийся в синий узбекский халат, подпоясанный ярким платком, самозабвенно играл на бубне. Поезд еще не успел выехать за пределы города, как началось паломничество в вагон-ресторан. Сидевшие только что без дела официантки мгновенно преобразились в расторопных хозяек. Расточая вокруг обаятельные улыбки, они лихорадочно вспоминали уже забытые уроки иностранных языков. Тереза Диоп, единодушно признанная на фестивале жемчужиной Африки, грациозно извиваясь, пустилась в пляс, ничуть не обращая внимания на узость проходов вагона. Проводница седьмого вагона — молоденькая девушка, старавшаяся казаться серьезной при исполнении обязанностей, поначалу хмурилась, но вот индиец, одетый в белоснежные штаны и в белый китель, пригласил ее танцевать, по-восточному сложив руки на груди. Проводница, смущенно улыбаясь, не без изящества вскинула головку и, передернув плечиками, пошла в веселый пляс.
Это был поистине очень веселый и праздничный поезд.
Под мерный стук колес Ибрагимов играл в нарды с шумно дышавшим пожилым армянином.
«Любопытная штука жизнь. Вот ведь как иногда получается... Преступник едет не скрываясь, а я, работник милиции, от преступника прячусь! — размышлял майор, кидая игральные кубики нард. — Он же чувствует себя как дома. Ну и дела!»
За окном вагона опустилась густая южная ночь. Партнер по игре, утомившись, решил лечь спать. Постепенно стихало веселье. Ночь брала свое... Глаза Шухрата Ибрагимова стали слипаться. Стук колес убаюкивал. В полусне Шухрат ощутил, как поезд стал притормаживать... «Какой-то полустанок, — решил майор. — Однако так и заснуть недолго! Надо бы собраться с силами, перетерпеть».
Он встал, поглядел в окно... Действительно, полустанок. Темень. Даже платформы не видать.
Тихо, стараясь не шуметь, вышел из купе. Взглянул на часы. Они показывали два часа тридцать пять минут.
«Часа через четыре будем в Самарканде, — прикинул в уме Ибрагимов. — Ну и ночка!.. Теперь я понимаю, почему вахту с двенадцати ночи до четырех моряки называют «собакой».
Он опустил стекло. Сразу же повеяло ночной прохладой. Остановившийся было поезд, лязгнув буферами, дернулся, стал медленно набирать скорость. Все быстрее, быстрее...
За окном мелькнул станционный дежурный с фонарем в руках. «Дружок»-то мой, поди, спит давно», — подумал Ибрагимов.
В это мгновение какой-то мужчина, видимо, спрыгнувший с переднего вагона, пробежал по инерции по ходу движения поезда.
— Э, милок, чуть не проспал свою остановку, — улыбнувшись, тихо сказал вслух Шухрат и осекся. В свете станционного фонаря он разглядел, что спрыгнувший был бородатым человеком с мольбертом на плече и чемоданом в руке.
— «Художник!» — выпалил майор. — «Художник!» — и в три прыжка оказался в тамбуре. Оттолкнув собиравшегося закрыть дверь проводника, Ибрагимов выпрыгнул из поезда.
— Куда? — успел он услышать испуганный голос проводника.
Коснувшись ногой земли, Шухрат слегка согнулся и тоже пробежал несколько метров по шуршавшей пересохшей траве.
«Хорошо, что поезд еще не успел набрать скорость, а то в такой темноте недолго и шею свернуть», — мелькнуло у него в голове.
Осмотревшись по сторонам, майор увидел метрах в пятидесяти, перпендикулярно рельсам, узкий снопик света от карманного фонаря.
— Он, — облегченно выдохнул Шухрат, неслышно шагая за видневшейся при зыбком свете луны одинокой фигурой.
«Художник!» — ликовал майор. — Я ведь, олух, тебя чуть не упустил!».
Тот, кто шагал впереди, шел, не оглядываясь, освещая себе путь фонариком. Прикинув на глаз длину луча фонарика, Шухрат старался держаться на таком расстоянии, чтобы преследуемый им человек, даже оглянувшись, не смог осветить его.
Вдруг тонкий лучик, издали похожий на клинок огромной рапиры, исчез, растаял. Человек словно сквозь землю провалился. Ибрагимов почувствовал, как ноги его стали непослушными, деревянными. Куда он мог деться?!
Шухрат прибавил шагу, почти побежал, стараясь не шуметь, не выдать себя тяжелым дыханием.
Ага! Тропинка пошла на изволок. Он, видимо, перевалил через холм, потому и не видно фонарика... Вот и перевал. Вон он, голубчик!.. Светит фонариком. Интересно, далеко ли он собрался?
Только что маячивший лучик замер. Ибрагимов различил в темноте очертание какого-то недостроенного здания, а рядом вроде бы трансформаторная будка. Шухрат мягкой кошачьей походкой приближался к строению. Теперь их разделяло всего метров десять. Ибрагимов лег на живот и медленно пополз ближе. «Художник» что-то делал у будки, держа фонарь в левой руке. Вдруг вокруг него стало совсем светло. Ярко вспыхнула электрическая лампочка, «Ага, подключил переноску», — догадался майор, бесшумно поднимаясь на ноги в десяти шагах от «художника».
Ибрагимов торжествовал и потому не удержался от озорства.
— Ку-ку! — прокуковал Шухрат, держа в руке пистолет.
«Художник» вздрогнул от неожиданности, его словно подбросило огромной пружиной.
— Ручки вверх, родимый, — продолжал веселиться Шухрат. — Чуть-чуть поближе прошу... Так. — Майор протянул свободную руку и сорвал со злоумышленника приклеенную бороду. — Ба!.. Кого я вижу!
Ибрагимов успел лишь заметить, как у него из руки вылетел пистолет, а в глазах рассыпалось множество нестерпимо ярких звезд. И тут же почувствовал, как на него всей тяжестью навалился «художник», и крепкие холодные руки сцепились у него на шее.
Майор был физически силен и неплохо владел приемами самбо. Но, оглушенный неожиданным ударом, словно поплыл куда-то. Противник, как клещами, сдавливал горло. Чувствуя, что задыхается, Шухрат с трудом скинул с себя «художника» и вскочил на ноги. Он увидел лежащий на земле, почти рядом с ним, пистолет. В голове у майора гудело, движения были какими-то замедленными. Он не успел нагнуться, чтобы взять оружие, как почувствовал, что «художник», схватив за волосы, опрокидывает его назад. Падая, Шухрат ухитрился отбросить пистолет ногой. И тут же подумал: «Как глупо!.. Вот и конец... Он сейчас отпустит меня и бросится за пистолетом...».
Так оно и произошло. Преступник с кошачьей легкостью оторвался от земли, молниеносно рванулся к оружию...
Пытаясь встать, Шухрат успел заметить, как метнулась чья-то огромная тень, хакнула, словно колуном тяжелое полено разрубили, — и «художник», как огромная тряпичная кукла, пролетев с метр, рухнул навзничь.
— Нокаут, — раздался басок Васюкова.
— Откуда ты взялся? — изумился Шухрат, все еще тяжело дыша.
— Гулял, — невозмутимо отвечал Дмитрий. — Давай теперь его отхаживать. Он нам еще очень пригодится.
...Восточный край степи посинел, порозовел, показался золотистый ломоть восходящего солнца. По степи шагали трое. Двое — чуть поотстав, третий — впереди, понурившийся, волочащий чемодан с приспособлениями для плавки, через плечо у него висел деревянный ящик-мольберт с золотыми пластинками. Три фигуры, четко вырисовываясь в лучах восходящего солнца, шли вперед, к железнодорожному полотну.
XIX
— Я вас сразу хочу предупредить, полковник: отвечать на ваши вопросы я не буду.
— Это почему же?
— Я уже представляю эту скучную беседу. Отправьте меня в камеру и велите дать какую-нибудь книгу. Лучше стихи.
— Верлена?
— Хотя бы Верлена. А что вы против него имеете?
— Я имею против вас. Нам все же придется побеседовать. Давайте уж, не ломайтесь, Мессир.
— Не понимаю.
— Так, кажется, вас звали знакомые?
Сагитов театрально улыбнулся:
— Полковник, вы меня явно с кем-то путаете.
— Может быть, вам ни о чем не говорит и фамилия Щекочихин?
Лицо задержанного вновь растянулось в неестественной улыбке.
— Теперь я кое-что понимаю. Вы предлагаете мне прочесть заупокойную мессу?
— Ну, зачем же так спешить?
— Как, он еще жив? Все равно, полковник, это не меняет дела. Вы поставили не на ту лошадку. Он же сумасшедший. Его показания не идут в счет. И вы знаете об этом прекрасно.
— Сагитов, вы считаете себя человеком интеллигентным. Наверно, читали сочинение Котошихина, подьячего Посольского приказа, жившего в семнадцатом веке, озаглавленное «О России в царствование Алексея Михайловича». Правда, Котошихин плохо кончил. Он изменил Родине, бежал в Швецию, но и там ему не повезло: его обвинили в убийстве и казнили. Я же хочу вам предложить прочесть мемуары Щекочихина, человека, сумевшего выбиться на