Давыдов поднял взгляд.
– Так. С вами все ясно. Я пошел за мылом и веревкой! – С этими словами Нарсежак вышел из комнаты.
Денис не сомневался, что брусок дешевого мыла и веревка, на которой соседская бабка Авдотья Ивановна сушит во дворе простыни, через пять минут будут доставлены и брошены перед ним на стол.
И что же? Снимать с крюка люстру и вешаться? Офицеру, впрочем, полагается стреляться. Дуло к виску – и честь вроде как обелена. Вешаться – бесчестно. Вот ведь чертов Сенсей!..
Давыдов вскочил, опрокинул стул, сбил со стола кофейную чашку, поймал ее в воздухе и запустил в стену. На обоях осталось пятно с крошками молотого кофе. Но на душе полегчало.
Нарсежак явился, когда Денис, разложив по столу расшифровки стенограмм, изучал все, что связано с Ходжсоном. Увидев его, Давыдов даже прикрыл руками бумажки – а ну как шлепнет на стол веревку с мылом и нарушит тонкий порядок? Но Федор сказал:
– Я вам подарочек принес. – И достал из кармана запечатанную карточную колоду.
– Имеете в виду игру в дурака? – усмехнулся Денис. – За дураком далеко ходить не надо…
– Нет, скорее пасьянс.
Нарсежак вскрыл колоду и ловко раскидал на две кучки – в одной короли, дамы и валеты с тузами, в другой – все прочее.
– Очень удобно, когда изучаешь дело со многими участниками. Даешь имена, раскладываешь, перемещаешь, изучаешь взаимосвязи… Вот, попробуйте.
Нужные для контрразведывательного пасьянса карты лежали на углу стола. Давыдов взял королей.
– Допустим, крестовый – консул Ходжсон, кладем в середку и смотрим, кто располагается вокруг него.
– Маргулис, – буркнул Денис, выкладывая пикового короля. На Маргулиса он был порядком зол.
– А за доктора цепляется Шапиро… – Нарсежак положил к пиковому королю пикового валета. – Вот он, голубчик, роковой брюнет… Уразумели? Эти мордочки помогут вам отыграться и взять реванш!
В руках у Федора оказалась червовая дама. Давыдов напрягся – ожидал услышать имя «Элис».
– А эта красотка, допустим, Шурка Еврион, – безмятежно сказал Нарсежак. – Тоже, кстати, полезная карта в вашей будущей игре. Ведь доказать нежную любовь Ходжсона с масонами недостаточно, требуется обвинение в шпионаже или даже подготовке мятежа. Архангельские гости с перепугу несут чушь про мировое правительство и царство света, но это значит – их еще всерьез не втянули в дело. Одно то, что их позвали, уже косвенный признак подготовки мятежа. Ну? Будете думать?..
В конце концов карты легли нужным образом, одни фигуры переместились в центр, другие отодвинулись на окраину, и в Давыдовской голове оформился рискованный план.
Нарсежак, выслушав его, только в затылке почесал.
– Зима кончилась, сугробов нет, – сказал он, – и, значит, ваш хладный труп поднимут довольно скоро.
– Не поднимут.
– Вы уверены, что справитесь? В непредвиденных обстоятельствах?
Речь шла вовсе не о том, способен ли Давыдов свалить с ног двух-трех противников или выскочить в окошко второго этажа. Нарсежак прямо намекал на Элис. Она могла появиться в самую неподходящую минуту, внести разлад в давыдовскую душу и вывести его из игры вековечным женским способом.
– Справлюсь. С меня одной глупости достаточно. Больше это не повторится.
– Ну, тогда расписываем действия. Ваши и агентов…
На следующий день Давыдов поехал к Бабушинскому. Он застал купца на заднем дворе, возле сарая-страусятника. В двери было проделано окошечко, и в это окошечко выглядывала серая голова, судя по размеру – вполне безмозглая. Бабушинский пытался покормить птицу булкой, но у него хватило ума предлагать лакомство не с руки, а с серебряного подноса.
– Знаю я Шурку Евриона, – сказал купец, – как не знать. И подружку ее, Муньку Варвара. И Леську Колоброда… Смешные девицы! Леську как-то посадили в ванну на колесах и по улице провезли. Пену, правда, взбили знатную и утащили недалеко. Но шуму было много…
– Как расположить к себе кокотку? – спросил Денис. – Только ли деньгами? И для чего Шурке Гольдовский?
– А Гольдовский ее по всяким интересным местам возит. Согласитесь, ко двору Евриона и Варвара не пригласят, а где-то же блистать надо. Ну, актерские вечеринки, вернисажи, всякие гулянки… Да ведь Гольдовский – красавчик! Подружки Шурке завидуют: не то что какой-нибудь пузатый генерал. А зависть товарок для кокотки – лучше медового пряника. При этом у нее есть два покровителя. Но они ее редко навещают, оба уже в годах. И один, представьте, мой родной дядюшка. Сколько ей побрякушек надарил! А Шурке, понятное дело, все мало. Теперь вот поссорились – она у него что-то этакое просила, он не купил.
– А Гольдовскому Шурка на что? Кроме как на естественную надобность? Я, видите ли, не имел дела с кокотками… – Давыдов даже малость смутился, словно признавался невесть в каком грехе.
– Во, гляньте, гляньте! – вдруг заорал купец. И было-таки от чего орать – страус разинул клюв. Глотка у него была изумительной величины, за ней голова совсем потерялась, и только таращились выпученные, безумные птичьи глаза.
Потом Бабушинский повел Давыдова в дом и там уже, велев раздуть самовар, объяснил положение дел.
– Еврион и Варвар теперь в большой моде. То есть нарядить такую девку в пух и перья, вывезти на гулянье – это чуть ли не парижский шик. Так что у них взаимовыгодный союз. Гольдовский через Шурку с полезными людьми знакомится, а Шурка – через него, и оба развлекаются. Так вы собирались сделать Евриону подарок? Подождите, сейчас дядюшке телефонирую. Старый черт озлился на дочек и пообещал, что ни гроша им не оставит, все на девок спустит. Но вот что-то поумнел…
Пока Бабушинский осведомлялся о дядюшкином здоровье, Давыдов любовался огромным начищенным самоваром. Это был дорогой томпаковый самовар, настоящий купеческий, рублей в сорок, не меньше, грушевидной формы, то есть «граненый дулей», на двадцать пять стаканов чая.
– У девки губа не дура, она потребовала яйцо от Фаберже, – сказал наконец Бабушинский. – Не то, что государь супруге на Пасху дарит, попроще, но тоже со всякими штучками, вроде птички с бриллиантами, что изнутри выскакивает. А дядюшка – человек простой – задал разумный вопрос: а на хрена тебе? На шею не наденешь, на стол к обеду не подашь… Вы поезжайте в ювелирные лавки на Кузнецкий мост. Пасхальная седмица кончилась, с витрин они эти яйца убрали, а далеко, может, и не спрятали, и недорого отдадут. И еще: я Пашке велел перьев набрать…
– Каких перьев?!
– Страусиных. Настоящее страусиное перо всегда в цене, а бывают ведь фальшивые. Скажите Евриону: купец, мол, Бабушинский кланялись, из собственных их степенства страусятников…
И Бабушинский расхохотался.
Час спустя Давыдов подъехал к Шуркиному жилищу. Заранее высланный туда агент доложил: сидит дома одна, ждет модистку.
Денис вошел, держа перед собой букет из пышных страусиных перьев, серых и буроватых, да что за беда – Шурка сообразит, куда их отдать выкрасить.
Она сидела в пеньюаре, и это был такой пеньюар, что почтенная жена и мать семейства ввек бы не надела: пронзительно-розовый, с низким вырезом и бешеным избытком кружев. Увидев гостя, она даже не запахнула на груди этот шедевр взбесившейся портнихи.
Перья были приняты с восторженным визгом. Кокотка, при всей своей склочности и напористости, была простодушна, как дитя. Потом Давыдов достал нарядную коробочку и открыл. В коробочке было яйцо на подставке, покрытое ярко-малиновой эмалью, по которой были проложены золотой проволокой крошечные ромбики. Яйцо разделилось надвое, и Шурка опять взвизгнула – внутри обнаружился крошечный букет ландышей с листьями из зеленой эмали и жемчужными цветочками.
После чего Давыдов, назвав Евриона самым лучшим майским ландышем, пообещал подарить еще яйцо, побольше и подороже.
– Так вы за мной увиваетесь, что ли? – обрадовалась Шурка.
Наученный Бабушинским Давыдов вздохнул.
– Не скоро я теперь начну за дамой увиваться. Мой корабль потерпел крах…
– Вас бросили! – догадалась Шурка.
– Да если бы! Сам я ее бросил, а она мне теперь пакостит, гадости приличным людям про меня рассказывает…
– Да вы во сто раз лучше найдете! – пылко пообещала Шурка.
– Никого я искать не стану! Как раз примусь ухаживать, а тут и она, моя бывшая, образуется. Пусть сперва угомонится. А то врет добрым людям, да такое, что и выговорить противно!
– Ну-ка, рассказывайте! – вдруг велела Шурка, и Давыдов понял: она ведь, в сущности, добрая и готовая прийти на помощь бабенка.
– Что тут рассказывать?.. Сошелся с англичанкой. Сам я, как говорится, на государевой службе, вон Олег не даст соврать – серьезными делами занимаюсь. А она… А ее ко мне, видно, подослали!
Ему было неприятно таким тоном и так пошло говорить об Элис. Но, если не разжалобить Шурку Евриона, план мог рухнуть в тартарары.
– Подослали?! – воскликнула кокотка.
– Если бы я знал! А она… а она повисла на мне, как черт на сухой вербе!
Шурка имела только один способ утешать расстроенных мужчин – зато верный. К счастью, она с минуты на минуту ожидала свою модистку. Поэтому не пошла в атаку с кличем «Штыки вперед!», как гренадер на вражеские порядки, а всего лишь придвинулась поближе, поднося полуоткрытый бюст чуть ли не под нос Давыдову.
Пока модистка, худенькая и верткая дамочка лет сорока пяти, раскладывала сокровища из своих сумок на диване и креслах, Шурка планировала интригу:
– Я своему котику все растолкую, и пусть он только попробует хоть словечком возразить! И потом дам вам знать, когда приходить, чтобы с ним встретиться. Я его знаю – знаю, от чего он размякнет! И не надо никаких яиц! Что я – пасхального яйца не видала? Да я по доброте душевной помогу!..
Давыдов, впрочем, в бескорыстии Евриона сильно сомневался. И даже подозревал, что Шурка предпочтет получить за услугу наличными.
Он еще раз проконсультировался у Бабушинского, и тот его научил:
– Деньги прямо так давать – это для нее обидно, она не проститутка с билетом. Нужно по-хитрому. Например, купите вы ей карамелек в бумажках – земляничных, лимонных, малиновых, с четверть фунта. А бумажный фунтик свертите из ассигнаций. Или, скажем, мыло дорогое. Обвяжите его ленточкой, ассигнации за ленточку заткните. Да еще сострите, мол, как будет свои белые грудки мыть, пусть дарителя вспоминает. Это им нравится. А про яйцо