– Вы не поверите, Ваше Величество, но я назову в числе первых знакомые вам фамилии. Это новый начальник управления внутренней безопасности СОВА подполковник Голицын, сотрудник аналитического отдела Осведомительного агентства капитан Давыдов, начальник московского отделения ОСВАГ полковник Максимов, начальник московского отделения СОВА полковник Рогов, начальник московской сыскной полиции статский советник Кошко и еще десятки отличных профессионалов, знающих свое дело и беззаветно любящих Отечество!..
– Замечательно! – улыбнулся государь. – Подготовьте списки для награждения, Петр Аркадьевич. И первыми запишите этих молодцов – Голицына и Давыдова. Жалую им по ордену Святой Анны и следующие звания по Табели о рангах!..
– Будет исполнено, Ваше Величество! – Столыпин тоже позволил себе слегка улыбнуться.
– Вы свободны, Петр Аркадьевич… – кивнул Николай II и, когда премьер-министр был уже в дверях кабинета, добавил: – А на завтра пригласите ко мне для личной беседы господина полномочного посла Великобритании, лорда Бьюкенена. Часов на одиннадцать. У нас теперь есть о чем поговорить!..
Нарсежак вошел и молча встал перед Давыдовым.
– Что-то случилось, Федор Самуилович? – спросил Денис.
– Я телефонограмму принял. От господина Голицына.
– Ну и что?
– Господин Голицын сказал так: я знаю, о чем беспокоится капитан Давыдов, но не желает делать вопросы. Поэтому отвечаю, не дожидаясь вопроса… И просил сказать вам прямо, без экивоков. Вот, я и говорю: «Ее больше нет».
«Ее больше нет, ее больше нет…» – эти слова могли означать лишь одно. Разум принял их, но стал вдруг медлительнее черепахи.
– Как это было? – помолчав, спросил Денис.
– Отстреливалась до последнего патрона. Последний – себе.
– Так…
– Царствие небесное, – тихо сказал Федор. – Она поступила правильно. Я сам сколько раз к этому был готов…
– Да…
– Не держите на нее зла. Вы хороший офицер, отличный товарищ, но… вы не разведчик. Во вражеском тылу не бывали…
– Да не держу я…
Давыдов сказал это и вдруг понял, что произошла ошибка. «Ее больше нет» – значит, что ее больше нет в Санкт-Петербурге. Отстреливалась и ушла, а последний патрон бережет для себя, на самый крайний случай. Нарсежак все неправильно понял. Наверно, Голицын ему неправильно сказал.
Она сумела уйти. Она должна была уйти! Взять проводника-финна – найти такого несложно, – и через Выборг, потом болотами… Гельсингфорс, на побережье нанять лодку… Стокгольм! И она – в безопасности!..
Она – есть. Она где-то есть! Ее можно найти и высказать ей все, и услышать ее оправдания…
Нарсежак молчит и покачивает головой, его узкоглазая физиономия как-то вся обвисла. Он недоволен, что Элис ушла, он очень недоволен…
Но он сказал: «Царствие небесное».
Нет, нет, она сейчас в лодке, без вещей, с одним только маленьким револьвером, с одним последним патроном!..
– Я пойду, – сказал Денис. – Я, пожалуй, пойду. Прогуляюсь…
И сам удивился – как жалобно прозвучал голос.
– Да, да, конечно, – согласился Федор.
Давыдов вышел в переулок. Он, собственно, не собирался прогуливаться, он хотел оказаться подальше от Нарсежака. Но и стоять посреди улицы не мог. Он шел, куда-то поворачивал, вышел на Солянку, опять шел и вдруг обнаружил себя на Красной площади. Немного удивился: хотел повернуть налево, спуститься к реке, а оказалось – повернул направо.
И остановился возле «Метрополя».
Там, в «Метрополе», был недорогой номер на четвертом этаже…
Давыдов поднял голову, пытаясь найти среди окон те два, как будто мог разглядеть за стеклами и шторами полупрозрачный изящный силуэт.
Другие люди сидят там сейчас, беседуют, переодеваются, принимают ванну, играют в карты. Другая женщина лежит на постели, где он обнимал Элис. И зовет к себе другого мужчину…
Нужно было уходить.
Нужно было возвращаться домой, к Нарсежаку, к делам. Дел было много, это Денис помнил точно. А времени – мало. Майский вечер хоть и долог, но имеет пределы…
Давыдов пошел к Ильинке, чтобы выйти на Маросейку, и дошел, и вышел, и опять шагал, и оказался у «Метрополя». Это уж было какое-то помутнение рассудка…
Давыдов понял, что рассудок все портит, и нужно от него скорее избавиться.
Нарсежак в это время, как ему велел Голицын, дежурил у телефона. Хотя основные аресты уже были произведены, но следствие могло открыть новые имена и подробности, так что он был готов действовать. Звонка все не было. Нарсежак задумчиво листал старую «Ниву» и вдруг обратил внимание, что на дворе темнеет. Он посмотрел на часы и недовольно хмыкнул: где нелегкая носит Давыдова? Но сперва было легкое раздражение, потом же – тревога. Уж слишком приметной личностью был капитан, а ушел он в растрепанных чувствах, не разбирая дороги, и мог напороться как раз на тех людей, чьи имена агент Сенсей ожидал услышать из телефонного наушника.
Старый разведчик выскочил из дома и пробежался по окрестным перекресткам, наскоро опросил городовых. Похожего на Давыдова человека видели идущим к Чистопрудному бульвару. Нарсежак подумал, что капитан наверняка решил взять извозчика – мало было надежды сразу изловить его в узких и горбатых переулках Китай-города, а на Чистопрудном – сколько душе угодно. Однако куда же сумасброда понесло?
Тут только Нарсежак, при всем своем авантюризме человек весьма хладнокровный, понял, что не все способны с ледяным спокойствием отнестись к известию о смерти подруги. Он судил по себе. Даже зная, что у Давыдова нет такого опыта расставаний и потерь, все равно судил по себе и своим знакомым разведчикам.
Федор вернулся в давыдовскую квартиру вовремя.
Телефонная барышня милым голоском сообщила, что соединяет с Петербургом.
– Вы, Федор Самуилович? – спросил Голицын. – Немедленно позовите к аппарату Давыдова. Дело архиважное!
– Он вышел, – сказал Нарсежак. – Что ему передать?
– Чтобы немедленно со мной связался. Немедленно!
Давыдов же, не подозревая, что может срочно понадобиться в Санкт-Петербурге, сидел в трактире и смотрел на тарелку с остывающими щами. Он не помнил, когда и как заказал это дежурное блюдо. Рядом на блюдце лежали два слоеных пирожка. Еще на столе присутствовали стопка и графинчик с водкой.
Усталость была страшная, просто всеобъемлющая. Не было сил взять ложку в руки. На войне, где приходилось по двое суток не спать вообще, – и то, кажется, не случалось такой свинцовой тяжести. А ведь всего-то прошелся по вечерней Москве – так, как обычные люди, желающие нагулять аппетит или крепкий сон.
Трактир был из простых. Вечером там собиралась шумная публика – приказчики из небогатых лавок, извозчики-«лихачи», пожилые чиновники не выше коллежского секретаря, забредало и духовное лицо – то, которое сидело сейчас во главе длинного стола и, судя по росту, бородище и глотке, числилось при каком-нибудь храме дьяконом.
Шум Давыдова не раздражал – на то и трактир, чтобы нескладно дребезжала пианола, пьяный гость пытался спеть романс «Не искушай меня без нужды», и ржали над непристойной шуткой, как жеребцы стоялые, подвыпившие приказчики. Дым тоже не раздражал – хотя черт его знает, чем набивают теперь дешевые папиросы? Может, правы те, кто рассказывает о мальчишках, собирающих разнообразные окурки и сдающих этот товар на фабрики?
Денис смотрел в тарелку. Это были хорошие, настоявшиеся, настоящие «вчерашние» щи с грудинкой, и в них плавал порядочный ком плотной жирной сметаны. Нужно было есть, обязательно нужно было хоть немного поесть…
Давыдов подумал, налил почти полную стопку водки, поднял ее и… опять потерялся во времени. В каком-то дурном и бессмысленном.
И тут общий шум был перекрыт отчаянным криком полового:
– Эй, ты куда?! Бабам нельзя! Эй!.. Дамскому сословию нельзя!
То была чистая правда – женщины по трактирам не ходили. «Должно быть, ворвалась какая-то несчастная, чтобы вывести пьяного мужа», – отрешенно подумал Давыдов, и вдруг стопку водки из его руки решительно выбили.
Перед ним стояла Верочка.
– Не смейте, не смейте!.. – почти шепотом выкрикнула она.
За Верочкой стояли Никишин и Нарсежак.
– Денис Николаевич, пойдемте отсюда, – строго сказал Федор. – Из Питера вас ищут, обыскались.
– Сейчас, – ответил Давыдов, но даже не попытался встать.
– Идем, живо! – Нарсежак повысил голос. – Вы не пьяны, я вижу. Идемте, говорю!
Тогда только Денис поднялся и довольно уверенно пошел к дверям.
На свежем воздухе сразу стало полегче.
– Куда это я забрел? И как вы нашли меня? – удивился он.
– Очень просто, – объяснил Нарсежак. – Я забеспокоился, взял извозчика и поехал к Никишиным. Вы ведь с ними подружились, куда бы вы еще могли пойти?
– А Верочка сразу догадалась, что вы… то есть куда вы могли пойти… – Никишин смешался. – Что вы где-то здесь, поблизости…
– …поблизости от «Метрополя», – завершил Нарсежак. – Умница она, и с характером.
Верочка отошла чуть в сторону и отвернулась.
Давыдов смотрел на ее прямые плечи, на ровную спину – спину девушки, от которой с детства требовали идеальной осанки. А вот лица не видел. Может, и хорошо, что не видел – по щекам Верочки текли слезы.
Она догадалась, что Давыдов пошел к «Метрополю». Что за странное озарение?..
Вдруг он вспомнил: Верочка слышала его веселый утренний разговор с Элис и все поняла: эти двое были очень счастливы в гостинице «Метрополь»…
– Никишин, поймайте извозчика, – велел Нарсежак. – Надо скорее вернуться домой. Там и телефонограмму-то принять некому.
Давыдов позволил усадить себя в пролетку. Рядом сел Федор. Верочка вдруг отказалась ехать, и брат остался с ней.
Четверть часа спустя Давыдов уже сидел возле телефонного аппарата. А еще через пять минут услышал голос Голицына:
– Денис, ну, где же ты пропадаешь?! Немедленно, срочно в Петербург! Это – приказ.
– С каких пор ты мне приказываешь?