Девушка склонилась над Челноковым, пощупала пульс.
- Да он еще жив,- удивленно произнесла она и приказала санитарам: - Быстро его отнесите, а потом сюда.
Санитары осторожно положили Челнокова на носилки. Он очнулся, едва приоткрыл глаза.
- Пи-и-ить,- вырвалось из сухих губ, и сознание вновь покинуло его.
- Жив, Коля, жив! Ура! - закричал Преображенский.
Не дожидаясь возвращения санитаров, девушка схватила Преображенского за руку и потащила за собой.
- Вам тоже надо в госпиталь, идемте же,- твердила она.
Преображенский упирался. Боли он не чувствовал и хотел немедленно выяснить причину аварии. Несмотря на уговоры врача, он лазил по разбитой машине, заглядывая под каждый обломок. Наконец нашел: авария произошла из-за имевшегося ранее разрыва троса руля глубины, который техник самолета почему-то не скрепил болтом, как положено, а лишь соединил проволокой.
- Чтоб тебе ни дна ни покрышки! - выругал техника Преображенский и со злостью плюнул. На землю полетел выбитый зуб. Одной рукой схватился за лицо: нос разбит, ладонь оказалась в крови. Другая рука не действовала, правый глаз закрывала большая опухоль от сильного ушиба.
Семнадцать дней пролежал Преображенский в госпитале. Врачи сделали все возможное, чтобы поставить летчика в строй.
Жена Таисия в эти дни должна была ехать в родильный дом - ждали третьего ребенка. Преображенский не мог ее в таком положении волновать. Для нее он улетел в срочную командировку в Москву. Таисия получала частые весточки от мужа. По договоренности, летчики отвозили письма Преображенского в Москву, а оттуда они уже шли обычной почтой.
Когда Преображенский вернулся домой, его ждала радость: родился сын. Провести жену с аварией не удалось. Она тут же заметила все ее следы, и Преображенскому пришлось во всем признаться.
Чувствовал он себя неплохо, но из-за руки и глаза медики не допускали его к полетам. Преображенский бурно возмущался. Дело дошло до командира бригады. И лишь благодаря его заступничеству врачи дали наконец желаемое заключение: "Годен к полетам"...
И вот теперь вторая авария. И в какое время? Идет подготовка к полету на Берлин, а он, командир полка и командир авиагруппы особого назначения, разбился в простейшей ситуации, на глазах у всех. Что теперь подумают летчики? Не потеряли бы они уверенность из-за этого нелепого случая. Преображенский не находил себе места, обвиняя и ругая себя за неудачный взлет.
Из дома вышли хозяин хутора с дочкой - белокурой хрупкой девушкой. Они несли большой глиняный кувшин и четыре кружки.
- Тере,- поздоровался хозяин и из кувшина начал наливать в кружки молоко.
- Тере, тере, отец! - смущенно ответил Кротенко.- Вот, пожаловали к вам... Уж извините за такое неожиданное вторжение.- Он показал на палящее солнце:Оно подвело! Моторы перегрелись.
Эстонец закивал в ответ.
- Кю-ша-йт,- по слогам произнесла трудное слово девушка, подавая летчикам наполненные доверху кружки.
Преображенский взял кружку и пил, совершенно не чувствуя вкуса молока. Ощутил лишь холод внутри, видно, хозяева только достали молоко из погреба.
Увидев на лице хмурого летчика кровь, девушка побежала в дом и тут же вернулась с чистым полотенцем. Протянула его летчику.
- По-жа-люй-ста...
- Спасибо,- поблагодарил Преображенский, вытер лицо, увидел кровь на полотенце и через силу выдавил улыбку: - Пустяки. Не то еще у нас бывает...
Кротенко достал из своей кабины бортовой паек, вынул четыре плитки шоколада и отдал девушке.
- Возьми, красавица. От нас, от летчиков. За гостеприимство.
- Спа-си-ба,- тщательно выговаривая, произнесла девушка.
- А молоко у вас вкуснущее! Давно не пробовал такого. И холодное. Хорошо в такую жарищу.- Кротенко протянул пустую кружку эстонцу, и тот снова наполнил ее.
К хутору подкатила эмка. Из нее вышли генерал Жаворонков, начальник штаба авиагруппы капитан Комаров и старший инженер авиагруппы военинженер 2 ранга Баранов.
- Кто из вас родился в сорочке? - спросил Жаворонков. На его лице светилась добрая улыбка, он не скрывал радости, что все целы.
- Если сегодняшний день считать вторым рождением, то все, товарищ генерал, - ответил Хохлов.
- Я так и думал!
Генерал подошел к бомбардировщику, у которого уже по-хозяйски хлопотал Баранов, осмотрел его, потом взглянул на пробитую им брешь в заборе и удивленно покачал головой. Ему, как и всем остальным, казалось невероятным, что перегруженный ДБ-3 смог удачно произвести посадку на такой непригодной местности. Что это: счастливая случайность или мастерство пилота?
- За машину не беспокойтесь, товарищ полковник,- сказал Баранов.- Через двое суток будет как новенькая. Еще в Берлин на ней полетите. Ручаюсь.
Видя подавленное состояние Преображенского, Жаворонков отвел его в сторону и, положив руку на плечо, сказал:
- Не переживайте, командир полка. Главное, все живы остались. А летчики понимают, что с каждым такое может случиться. Так что выше нос. Впереди у нас Берлин!
Преображенский и Хохлов уехали на аэродром вместе с Жаворонковым. Стрелки-радисты Кротенко и Рудаков остались ждать трактора. К вечеру покореженный ДБ-3 был доставлен в Кагул, и ремонтники под руководством Баранова спешно принялись за работу.
Даешь Берлин!
Военком 1-го минно-торпедного авиационного полка батальонный комиссар Оганезов прилетел из Беззаботного на остров Сааремаа вместе с капитаном Плоткиным. Он привез несколько сот тысяч отпечатанных на немецком языке листовок, которые стрелки после бомбардировки должны были сбросить на Берлин.
Дел в эти горячие дни у Оганезова было много. С раннего утра и до позднего вечера его можно было видеть то у летчиков, штурманов или стрелков, то у техников и мотористов, оружейников и заправщиков, то у аэродромной команды или в подразделениях тыла. Всюду слышался его голос. Комиссар рассказывал о положении на фронтах, об энтузиазме тружеников советского тыла, о злодеяниях гитлеровцев на временно оккупированной территории.
- Вот пусть увидят берлинцы, как их солдаты глумятся над беззащитным мирным населением,- показал он листовку, на которой была изображена изуверская казнь советской девушки. Эта фотография была изъята у убитого фашиста.- А это - наша работа! - Он вынул вторую листовку, где на фото была запечатлена хваленая немецкая техника, разбитая советскими воинами.- Так будет и впредь!
На третьей листовке были показаны трупы убитых на фронте гитлеровцев.
- Узелок на память! Пусть знают, что ожидает каждого, кто пришел к нам с мечом.
Текст четвертой листовки гласил:
"Немецкие солдаты! Почему вы должны погибать за узурпаторские, бредовые планы Гитлера? Свержение Гитлера - это путь к переустройству Германии, к миру. Гитлера надо уничтожить. Ваша жизнь нужна для будущего Германии. Да здравствует свободная Германия! Долой Гитлера!"
Оганезов поддержал предложение своего помощника - военкома авиагруппы особого назначения старшего политрука Полякова о "персональных подарках" руководителям рейха от летчиков Краснознаменной Балтики. На бомбах, предназначенных для бомбардировки Берлина, каждый экипаж делал броскую надпись белой или красной краской: "Подарок Гитлеру!", "Герингу!", "Геббельсу!", "Гиммлеру!", "Риббентропу!".
- Ох, хороши подарочки, друзья-товарищи! - хвалил военком.- Сразу узнают, от кого. А то ведь хвастунишка Геббельс весь эфир засорил. Трубит-орет, что "ни один камень не содрогнется в Берлине от постороннего взрыва. Немцы могут жить в столице спокойно. Советская авиация уничтожена". То-то он будет беситься, когда мы появимся над их "надежно защищенной твердыней" и "персональные подарки" красных летчиков Балтики посыплются с неба! Мы будем над Берлином, друзья. Обязательно будем! Даешь Берлин!
Оганезов радовался, что подготовка к полету проходила успешно. Личный состав работал с энтузиазмом, не считаясь со временем. Лишь бы поскорее приблизить этот волнующий, долгожданный для каждого час - час возмездия за удары по родной Москве.
Преображенский удивлялся работоспособности военкома полка, открыто восхищался его, казалось, неиссякаемой энергией. Везде-то он бывал, все знал,, всюду успевал. Полковнику с Оганезовым было легко работать, они всецело доверяли и понимали друг друга.
Немалую помощь Оганезову в период подготовки к удару по Берлину оказывал начальник политотдела Береговой обороны Балтийского района полковой комиссар Копнов, постоянно находившийся в Кагуле. Он привез с собой кинопередвижку, развернул походные библиотечки, обеспечивал всех воинов свежими газетами и журналами. Копнов беседовал с летным и техническим составом о сложившейся обстановке на Моонзундском архипелаге, о местном населении, недовольном вторжением гитлеровских войск на территорию Эстонии и готовом с оружием в руках защищать свою землю, приводил героические примеры из далекой истории Моонзунда, когда эстонцы и русские совместными усилиями обороняли острова от иноземных захватчиков.
На Копнова возлагалась также политическая работа в подчиненных Береговой обороне Балтийского района подразделениях - 12-й отдельной эскадрилье и зенитных батареях, предназначенных для прикрытия аэродрома Кагул.
Оганезов рассказывал Преображенскому, что личный: состав прекрасно подготовился к операции и нетерпеливо ждет ее начала.
- Да, ребята у нас молодцы! Такие обязательно долетят до Берлина.
Настроение у летчиков и штурманов, стрелков-радистов и воздушных стрелков было приподнятое. Все с воодушевлением готовы были выполнить приказ - на Берлин! Вызывал у военкома некоторое недоумение лишь один человек - командир 2-й эскадрильи капитан Гречишников. Держался он как-то обособленно, был замкнут, раздражен. В таком состоянии вряд ли целесообразно пускать его в ответственный полет, хотя он и один из самых опытных летчиков в полку. Конечно, Оганезов мог бы вызвать капитана на откровенный разговор, но лучше, если бы беседу первым начал Гречишников. Во всяком случае, если утром в день вылета капитан не придет к нему, военкому придется пригласить его к себе.