— Спасибо. Я вернусь.
— Куда?
— На фронт, понятно. Немцы такие суки, вот ты даже не знаешь….
— Ой, ты для начала в себя приди, окрепни. А дело-то найдется.
Так и расстались. Пассажирка пошаркала в тепло шумного санпропускника, а Олег рысью поспешил обратно к шпалам — упустишь машину, тогда добирайся как знаешь, да еще с патрулем объясняйся.
Патруль маячил у станции, с ним обошлось, а машина, груженная пахучими бочками, подкатила как по заказу.
— Давайте в кабину, товарищ лейтенант, в кузове совсем позапачкаетесь.
Поехали обратно, по пути шофер рассказывал, как наши брали Инстенбург[2], довольно интересно привирал. Олег слушал, покряхтывал — тыловая часть организма поездки не одобрила, о себе напомнила.
Водитель тормознул у знакомого поворота к санвзводу:
— Бывайте, товарищ лейтенант. Выздоравливайте. Может, еще увидимся. И это, бутылку возьмите. Не для себя ж ездили, что ж я, крохобор какой бессердечный, что ли.
Сержант протягивал немецкую бутылку и еще что-то, завернутое в тряпку.
— Это ты брось. Потребишь за здоровье нашей землячки. А это что еще?
— Девчонка сказала, вы в кузове обронили. Берите, не теряйте, чего уж там, — с некоторой суетливостью сказал водитель, и дал по газам.
Олег с недоумением развернул попахивающую псиной тряпку. Ух ты!
Портсигар был истинно генеральский. Нет, вряд ли золотой, скорее позолоченный, но солидностью форм, гравировкой, ароматным содержимым… прямо генштаб! Почти полный, и сигареты необычные. Солидно.
Лейтенант Терсков поудивлялся, сунул внезапный подарок в карман и поплелся к санвзводному фольварку. Организм требовал скорейшего приземления, желательно на койку.
После ужина показал сувенир Митричу.
— Роскошно, — сказал дед, разглядывая позолоту. — Прямо хоть в кино снимай такую вещицу. Баронская! Еще и чего-то по-немецки выгравировано. Перевел?
— Не. Я и так по-немецки не очень, а тут готическим шрифтом. Да хрен с ней, с надписью. Она зачем мне-то портсигар оставила? Самой же нужно, штуковина с виду богатая, на жратву всегда сменять можно.
— Дурак, что ли? Ты человека в нужный момент выручил, вот и подарила на память. Очень правильное дело.
— Так уж и правильное дело. Сперла же, наверное.
— Порой удивляюсь твоей бронетанковой щепетильности. Это же явный трофей. Может и не прямо в бою взят, как тот парабеллум, но всё едино. Однозначно трофей. Что тут нос воротить?
— Ну… — Олег умолк.
Подумалось, может и в бою взяла. Про пожар-то у поганого хозяина Штульге по-особенному сказала. Бой выходит, конечно, такой… специфический. Ну а какой еще бой у девчонок-невольниц может быть?
Курить шикарные сигареты было жалко. Собственно, Олега курить не очень-то тянуло, так, изредка баловался. Вот перед боем у холмов вроде бы к месту получилось.
Так оно тогда и вышло со случайной поездкой в Шеллен. Вроде правильно. Вот жалелось, что не спросил, сколько же Ольге лет. И адрес можно было дать. Не из романтических чувств, просто хорошо бы было знать, что доехала девчонка, и все у нее хорошо. Ну, насколько там может быть хорошо, когда люди из неволи в разоренный дом возвращаются.
Нет, нужно врага добить. И здесь, в прусском логове, а потом и в Берлине с Гамбургом, и во всякой прочей географии. Полноценно добить, до фундамента. А то непременно опять свое фашистское рыло поднимут и высунут, и будем мы по дорогам беженок и детишек возить.
А теперь городок Шеллен встретил сурово. В смысле, не сам городок, а комендатура.
— Почему опаздываете? А ну, бегом! Вон дом со сбитой башенкой, видишь, лейтенант? Это Особый отдел и есть. Чтоб через две минуты там были.
— Товарищ старший лейтенант, да почему Особый отдел? Нас же в командировку, по военной специальности….
— Разговорчики! Тут кто помощник коменданта: я или ты, как тебя… лейтенант Терсков? Что за препирательства? Куда приказано, туда и направляйтесь. Или автоматчика в конвой дать?
— Чего ж затруднять личный состав. Сами дойдем.
— Вот и бегом марш!
Двинулись к «сбитой башенке», понятно, не бегом, но скорым шагом.
— Я как чуял, — вздохнул Митрич.
— Да что ты чуял⁈ Мы что, дезертиры или нарушили что? Чего бояться?
— Это, конечно, верно, — пробубнил дед. — Что нам сделать-то могут…
У Олега мелькнуло подозрение, что товарищу Иванову опасаться все же есть чего. Ну, жизнь у человека длинная, всякое в ней могло случиться. С другой стороны, было и было, сейчас Иванов воюет честно, медалью только что награжден.
— Ерунда, Митрич, наверное, уточнение какое или по другому бумажному делу. В любом случае дальше фронта нас не пошлют.
— А я о чем? Были на фронте, так непременно нужно сюда вкруголя катиться, а потом обратно, — дед в сердцах сплюнул.
— Погоди плеваться раньше времени, может и обойдется, — обнадежил Олег.
В Особом тщательно проверили документы, а дальше пошло довольно странно. Собралось здесь уже десятка два рядового и младшего комсостава, присутствовали и командированные офицеры. Всем собравшимся объявили, что будет собеседование, а по результату возможное зачисление в Особую Механизированную группу. Начали вызывать по одному. Ожидающие нервно перешептывались — что такое Особая Механизированная, никто не знал, хотя большая часть бойцов была по специальностям как раз мехводы, башнеры и командиры машин, все с изрядным фронтовым опытом.
— Да хрен с ним, меня все равно не возьмут, — прошептал Митрич. — У меня анкета и зубы не те.
Олег ничего не ответил, поскольку пребывал в растерянности. Вот нахрена Особому отделу именно танкисты, и зачем для этого людей с переднего края отзывают?
Сначала вызвали лейтенанта Терскова.
— Так, Олег Данилович, — капитан сразу отложил документы. — Разговор у нас будет недлинный. Человек вы проверенный, боевой, политически грамотный, характеристику вам дают хорошую. Сейчас формируется Особая бронегруппа для поддержки выполнения задач особой важности при штурме города-крепости Кёнигсберга. Задачи придется выполнять в сложной обстановке, возможно, в отрыве от основных сил. Принимать самостоятельные решения вы умеете, это отмечено отдельно. Так что зачисляетесь в Группу. Дело нужное, важное и ответственное. Возражения есть?
— Если нужно, так я готов. Просто неожиданно это.
— Время такое. Группа формируется в срочном порядке, технику получите сегодня-завтра, экипажи пополните на месте. Подготовку поведут люди опытные, Особый отдел к этому прямого отношения не имеет. Но секретный характер работы группы остается, со всеми вытекающими последствиями. Это ясно? — капитан смотрел исподлобья, вдумчиво, как и положено контрразведчику.
— Так точно!
— Хорошо. Далее. Рядовой Иванов числился в вашем экипаже. Как можете охарактеризовать бойца?
— Надежный. Решительный. Отлично владеет стрелковым оружием. Достоин полного доверия товарищ Иванов. Это, конечно, по нашей, по танковой части.
— Верное и своевременное уточнение. По нашему направлению мы рядового Иванова уж как-нибудь сами проверим. Кстати, он вам говорил, что был осужден, искупал вину в штрафной роте?
— Нет. А должен был?
— Не обязательно. Гордиться тут нечем, многие искупившие вину бойцы и командиры эти свои прошлые дела не афишируют. Но вы свое мнение о бойце не изменили?
— Товарищ капитан, я же с ним в бою был. Человек немцев кладет исправно, воинскую специальность поменял успешно, сходу освоил заряжание орудия на твердое «хорошо». Надежный боец.
— Что ж, хорошо. Судимость с Иванова снята, искупил полностью, награды возвращены. Идите, лейтенант, оформляйтесь. Отдыхать после войны будем, время поджимает. Детали вам объяснят.
Олег козырнул, вышел, успел мигнуть Митричу: «о тебе, дед, говорили, вроде нормально». Рядовой Иванов сверкнул сталью зубов, зашел в кабинет.
Вышел буквально минуты через две, в откровенном недоумении:
— И куда ты меня, бронетанковая сила, сосватал? Я же всегда по другую сторону от чекистов числился.
— Не дури. Сейчас у нас одна сторона — немца добить. Как я понял, готовят специальные передовые группы к штурму здешней столицы. Ты такие дела любишь — там геройски от «фауста» взорваться — как два пальца. Практически по-нагаданному.
— Это конечно. Про мою судимость сказали? — Митрич смотрел в упор.
— Сказали. Мог бы и сам намекнуть. А то сижу как дурак…
— Да просто к слову не пришлось. Так-то снята судимость.
— Я понял. Хрен с ним, пошли оформляться, и насчет питания узнавать.
Закрутилось, да так плотно, что прямо не продохнуть. Первые три дня провели на базе отряда…
Склад-стоянка был огромен. Автомобили и мотоциклы стояли длинными рядами под навесами и в боксах, словно по ниточке их бывшие немецкие хозяева выставляли. Немцев отбросили от города так стремительно, что те ничего сжечь и взорвать не успели. Тягачи, грузовики легкие и тяжелые, мотоциклы с колясками и без — прямо десятки и сотни. Непонятно, как фрицы могли такое богатство бросить, но вот оставили[3].
Состав отряда пополнялся на ходу, знакомились здесь же — расположение было отведено в немецких казармах: койки — опять ровненько расставленные — матрацы свернуты, в столовой полный порядок. Только окна местами побиты, да везде разбросаны сомнительные журнальчики и игральные карты — видимо, фрицы в панике пытались самое ценное порвать и уничтожить.
Личному составу было конечно, не до картинок пикантных. Командир ОМГП[4] — невысокий, но удивительно зычный майор Лютов — не терпел, когда бойцы без дела сидят, и еще на дух не выносил, когда с приемом пищи у подчиненных случаются безосновательные задержки. Завтрак, обед и ужин — минута в минуту, прямо по хронометру. Остальное время — подбор и освоение техники. Безлошадные танкисты сначала помогали с грузовиками, потом лейтенант Терсков — это уж как водится — загремел в дежурные по отряду, и там уже совсем упарился. Люди и боевая техника всё прибывали: связисты, техники, саперы, потом прибыла батарея дивизионных орудий и зенитчики — вертись как хочешь.