[5] Хитрозадый гауляйтер еще в марте перенес свой штаб из Кёнигсберга в Пиллау, 24 апреля он перелетел на самолете на Хельскую косу, через три дня на ледоколе уплывет подальше от стрельбы. Впоследствии сделает пластическую операцию, будет скрываться, огородничать у Гамбурга, попадется англичанам, в 1949 будет передан советским властям, далее отдан Польше и приговорен к смертной казни. Почему его, собственно, не казнили, не совсем понятно. Умер в тюрьме своей смертью в 1986 году.
[6] Тяжелый немецкий бронеавтомобиль. Имелись разные модификации, боевой вес около 11 тонн. Вооружались пушками от 20 до 75 мм, имелись связные варианты, и всякие иные, специализированные. «Пума» — неофициальное прозвище.
[7] Немецкий аэродром на косе у Пиллау.
[8] Ныне поселок Приморск.
[9] Насчет хозяйства, домашних животных и точного времени уничтожения поместья Коха известно не так много. К моменту прихода наших военных объекты уже были подорваны. До настоящего времени уцелело лишь здание КПП (теперь жилой дом), остатки бункера, бассейна и некоторые фундаменты.
[10] О наличии лам и иных экзотических животных в поместье Коха остались крайне неточные свидетельства. Возможно, их и не было, свиньями и коровами гауляйтер обходился.
[11] Командир взвода, в данном случае — фольксштурма.
[12] Катин Николай Андреевич, 1924 года рождения, в РККА с августа 1943, член ВКП(б) с марта 1945 года. Командир пулеметной роты 68-го стрелкового полка. 7 апреля 1945 года в бою за Фридрихсберг удерживал со своими бойцами один из домов поселка. Отразили пять атак. Оставшись в одиночестве, окруженный старший лейтенант Катин подбил гранатами самоходку, расстрелял остатки пулеметных лент. Когда немцы ворвались в дом, подорвал себя гранатой. Посмертно удостоен звания Героя Советского Союза.
[13] Собственно, это были скорее «ночные ведьмаки» — ночами по Кёнигсбергу работали в основном пилоты 213-й авиационной ночной бомбардировочной дивизии. Знаменитый 6-й гвардейский Таманский Краснознамённый ордена Суворова авиационный ночной бомбардировочный полк действовал в Восточной Пруссии лишь до февраля 45-го. Но немцы, да и многие наши бойцы, были уверены, что в небе ночами летают исключительно девушки.
Глава 12
12. Да. В дальнюю область,
В заоблачный плес
6 апреля 1945 года. Восточная Пруссия
19:12
Кёнигсберг. Апрель 1945 года.
Ждать и догонять на войне не самое страшное. Если не под огнем ждать, конечно. Но догонять Митричу нравилось больше. Хотя когда выбирать-то давали?
Вот это и есть самое хреновое на войне — отсутствие выбора. От человека ничего не зависит. Почти ничего. И это «почти» — оно тоже главное. Только со временем, с опытом начинаешь понимать, насколько это важно. Твое личное крошечное «почти» и «чуть-чуть» — то, что непременно нужно сделать, додавить, заставить себя. Иначе не придет Победа.
Сидел экипаж у брони, переводил дух. В очередной раз повозились в «боевом», готовились к делу — маячило оно вот-вот. Штурмовые саперы, артиллеристы, даже зенитчики ОМГП уже работали где-то на окраине, а тяжелую бронетехнику держали в резерве. Такое последнее слово военной науки — броню раньше времени в дело не кидать, беречь для главного.
…— Вот там я ни единого танка не видел, — завершал ценное воспоминание Митрич, полируя затвор. — Битые танки стояли, не без этого. И наши, и немецкие. Но это до меня еще набили. А при мне строго без танков. Может, после меня подбросили «коробок», но вряд ли.
— Понятно, тесный там у вас фронт случился. Река опять же, — вздохнул Тищенко. — Тут в Кёнигсберге тоже река есть, и даже канал. Но, наверное, поскромнее.
— Определенно тут не Волга, — кивнул Митрич, продолжая свое занятие.
— Так дальшей там целый залив! — воскликнул наводчик Грац. — А за ним еще как-то этак и море пристроено. Сплошные воды, получается. Как это вообще — двойные берега?
— Тебе же старший лейтенант пояснял. Даже рисовал, — заворчал Хамедов. — Вот чего ты бестолковый такой?
— Он не бестолковый, он просто морей не видал, — сказал Митрич, с прищуром оценивая чистоту затвора. — Глянет, разберется, будет потом дома рассказывать, прутиком на земле перед молодками размашисто чертить, чисто по офицерски-генеральски.
Танкисты засмеялись, Грац, улыбаясь, сказал:
— Ну, а що? Действительно — разобраться надо. Вот Митрич в Сталинграде чуток воевал, а как рассказывает-то. На разворот — как в журнале! Личный опыт — это немало.
— «Чуток», — Хамедов вздохнул. — Тебе, парень, не только на море смотреть надо. Насчет «чутков» тоже покумекал бы. Ладно, полезли доделывать, а Митрич пусть винтарь дочищает. Только смотри, дед, насквозь не протри.
— Завершаю, — пообещал Митрич.
Винтовка была дареная, можно сказать — наградная. Третьего дня принес долговязый Ян из штурмовых саперов — тот, что водителем у ихнего майора числился. Так и сказал: — «от майора Васюка, лично. Для дальнейшей точности стрельбы, чтоб начальство не пугал». Шутка, конечно. Поговорили малость. Про молодого майора танкисты и раньше порядком знали, а тут оказалось, что и памятлив тот майор Васюк. Представить к награде напрямую не может — все же Иванов числится в ином формировании. Но вот попалась годная винтовка, не забыл, передал при случае. Мелочь, а все же уважение.
А винтовка действительно была недурна — «трехлинейка», но видимо, из отборной, еще довоенной, партии. Возможно, для начальства или для снайперского дела изготавливали: ложа и приклад на совесть отполированы и пропитаны, «шейка» в руку так и ложится. Затвор сам собой ходит, без малейшего усилия. Оптический прицел отечественный, а на нем чехол — добротный, частично кожаный, тоже с пропиткой и многобуквенной немецкой биркой. У немцев и взяли. Как сказал Ян: — «двойной трофей». Вряд ли именно фриц-снайпер винтовочкой пользовался, с виду в деле почти и не была, да и граненый штык уцелел, наверняка с ним когда-то и пристреливали. Странноватый образец русского оружия, видимо, сложной судьбы, но вполне годный, не зря немцы с собой утащили, разбираются в стволах, суки.
Командир товарищ Терсков на подарок глянул без особого восторга — человек сугубо бронетанковый, всё, что меньше пулемета, всерьез не рассматривает — но придираться не стал. Только сказал, чтобы сверхштатному оружию строгое место отвели, в машине мешать не должно. С этим пришлось повозиться, но и не такие технические вопросы решали, нашел место Митрич.
Ныне командир отсутствовал по уважительной причине — находился при большой отрядной рации вместе с другими командирами машин. Ждали, всей ротой ждали дела. Действительно, уж дело к вечеру, штурм идет вовсю, а тут…
Митрич собрал винтовку, неспешно осматривал патроны, поштучно заряжая в магазин. Снаряженные обоймы тоже имелись. Пригодится или нет, бог его знает, но пусть винтарь ждет. Обстановка нынче такая… ведь иной раз лучше сходу идти в дело, чтоб не имелось времени пугаться и переживать, но тут уж как карты лягут. Уличные бои, знаем, опыт есть…
А тогда ведь сходу Волгу одолел красноармеец Иванов…
2 ноября 1942 года. Сталинград
22:28
Пыхтел в ночи катер, чухал еле-еле, старенький, битый, кренящийся на левый борт, но еще способный к делу. Перегруженный — на палубе ящики и мешки, на грузе теснятся замерзшие бойцы. Несет дым пожаров над густой, ледяной водой, от реки веет стужей, от дыма — гарью. И в темном небе свистит: бьют снаряды по и так мертвой воде, встают тяжелые фонтаны…
— Держись, братва! В «вилку» берет!
Нет, это еще не «вилка», просто кажется. Да и не повернет катер, права не имеет — курс строгий, старичку еще до утра пыхтеть и пыхтеть.
Спешили. Дивизия[1] была уже на том берегу, сходу пошла в бой. Отбивали неведомые «Баррикады», прикрывали пристани. Солдатская молва передавала: «Красный Октябрь», Новосельская и Латошинка, Тумак[2]… Митрич машинально ловил обрывки слухов, не особо точных новостей, новые фронтовые названия. Вообще-то было все равно, лишь бы побыстрее туда — на передний край, да работой себя занять. Но для успешной работы нужно точное понимание имеющихся материалов, ближайших задач, нужно знать конкретные детали — тогда дело ловчее пойдет. Пока все катилось как с горки: эшелон, с него сразу во взвод — по возрасту и ранению — в хозяйственное снабжение. «С лошадьми дело имел? Молодец!». Обозник дело нужное, без них воевать вообще не получится. Только знал Дмитрий Иванов, что обозником будет недолго, собственно, двуколка и лошадь пока даже и в проекте не мелькнули — куда их тут переправлять? Пешие тылы у полков, вернее, вот — речные. «Быстрее! Быстрее! На посадку! Грузимся! Там уже полк, роты там…»
Смотрел на медленно приближающийся берег красноармеец Иванов. Ничего там не разберешь: темное, местами нагроможденное, редкие вспышки разрывов. Ну, это издали кажется, что редкие. По кромке берега немец старается бить, знает, гад, что высаживают подкрепление и грузы.
Сталинград… жестокие, затяжные бои, судя по всем упоминаниям — что Совинформбюро, что «солдатского телеграфа» — малоуспешные. Да что там малоуспешные — последовательная череда жутких разгромов, вот уже и почти за Волгой мы, цепляемся за правый берег из последних сил. Отчетливо понимал это Митрич, вот сюда ему и лежала самая верная дорога. Наверное, одному-единственному в полку сюда и хотелось. С головой-то не все в порядке, чего скрывать.
Нет. Вовсе не один такой был боец Иванов. Не только у него дети навсегда сгинули. У сотен тысяч бойцов их малые Гришки и Сашки, Машки и Сережки погибли, жены, отцы и матери пропали — под бомбами, от блокадного голода, или просто сгинули в неизвестности. А те, у кого семьи были живы, чувствовали, что некуда больше пятиться, уже сполна доотходились, довыпрямлялись наши линии фронтов, много у России земли, да всё равно кончается. Уж не лучше ли было под Брестом и Минском, Львовом и Одессой насмерть упереться?