Потом вышло полное безвременье, и пришел в относительное сознание ранбольной Иванов уже на серых, но чистых госпитальных простынях. Спине и организму было больно — хоть в голос ори. Но Митрич был уже хорошо ученым — догадывался, что боль «чистая», изрядно прошуровали и поковырялись в ране, видимо, похерив все ненужное, и хорошенько зашив немногое, что осталось. Орать стоило только в крайнем случае — народ в госпитале и так намучавшийся, ему бы поспать спокойно.
…А кололи чем-то неплохим — боль тупела. Поили с ложечки, подкармливали, ерзать помогали. Искоса видел Иванов силуэты сестричек и нянек, лежачих соседей по палате, сил потихоньку прибавлялось, уже голоса различал. Один голосок определенно нравился — на Фиру чуть похоже. Ну, это если бы давняя подруга до сих тяжких военных годков вдруг дожила и не состарилась.
Кстати, вот с текущей сменой годов всё слегка подправилось. Отметил госпиталь наступление нового 1943-го года, скормили ранбольному Иванову грузинскую мандаринку и конфету — по слухам, чуть ли не московскую. Но что конфеты⁈ Новости шли истинно праздничные. Тяжко загибалась в окружении армия Паулюса, вымерзали голодные немцы, били их наши со всех сторон и всеми родами войск. А, суки, одолели вас таки⁈
Осознал Митрич, что раз ему некоторые новости и женские голоса не совсем безразличны, нужно как-то мобилизовать остатки организма, заново вставать на ноги. И возвращаться на фронт. Винтовка определенно найдется, пластинки-обоймы наменяем, личный счет продолжим. Понятно, если уже вовсе инвалид, то придется к станку или еще куда. Тоже нужное дело, если иначе не получается. Но это мы еще посмотрим — руки и ноги пока на месте, пусть и отвратительной хилости.
6 апреля 1945 года. Восточная Пруссия
19:31
Митрич усмехнулся, сложил нож, стряхнул с шаровар стружки. Все тогда шло как обычно: госпиталь — дом родной, медсестрички-подружки, только чаще обнимаешь матрац на койке. Но процесс выздоровления шел, а как же иначе. Имелось красивое Фирино предсказание, и усталая эпитафия в госпитальном журнале «умер от ран» к этому пророчеству отношения иметь не могла. Иной «конец фильмы» предстояло искать.
Боец Иванов осмотрел свежеизготовленную бобышку крепления, взял винтовку и полез в танк.
— Красавицу свою будет пристраивать, оглаживать и лелеять, — сказали снаружи.
— Вот слышу. Щас вылезу и накажу за хулительные намеки, — пообещал Митрич, устраивая «трехлинейку» на приготовленное место и надевая бобышку на ремешок крепления.
— Напугал! Ты винтарь понадежнее на цепь посади, а то растрясет — он и пальнет мне в зад. Тогда сам за рычаги сядешь, — пригрозил Тищенко.
— Не-не, я не умею. Я же сугубо по деревянному и заряжательному ремеслу.
— Да ты що⁈ У тебя лапы как те тиски свайные. В самый раз рычаги ворочать. Командир уже намекал.
Митрич хмыкнул. Нет, в кресле мехвода он действительно сидел — Олежка-командир тренировал экипаж на взаимозаменяемость. Дело правильное. Но одно дело — танк из-под огня как-нибудь кривовато вывести, а другое — полноценный мехвод. Там учиться и учиться. Вообще-то интересная профессия, но товарищ Иванов — он по дереву, и менять этот жизненный уклон поздновато.
Винтовка подвисла как влитая, Митрич потряс оружие — нет, хорошо получилось, претензий предъявлять не будут. Толковая упряжь, самое сложное было — место найти. Танк, безусловно, машина жутко тесная, но если подойти с умом и опытом…. Дернул ремешок с бобышкой — «трехлинейка» освободилась, послушно скользнула в руку. Конечно, лучше бы рядом со своим местом пристроить, но внутри-танковое конструирование все же имеет свои ограничения.
Снаружи работали, звякали, попутно спорили о возможностях и талантах мехвода. Мечтатель Грац собирался непременно специальности выучиться — танковый механик и в мирной жизни не пропадет.
Это верно. Пора бы и рядовому Иванову задуматься. Война, судя по всему, заканчивается, а дальше что? Пусто у тебя в планах, а, Дмитрий Дмитриевич? А если пошутила тогда Фира? Молодые были, кто ж знал, что о тех коротких словах и через четверть бесконечного века будет думаться?
Снаружи внезапно замолчали. Никак начальство пожаловало. Не прицепятся к винтовке? Хотя она как на своем месте, что тут…
— Бойцы, у вас числится героический товарищ Иванов?
Митрич вздрогнул и приложился головой о казенник. Хорошо, что в танкошлеме, очень полезное изобретение для дурных голов.
Голос снаружи был женский. Показалось, что Фира спрашивает. Глупо, конечно, вовсе и не похоже. Глафира была кошкой, обманчиво мягкой, мурлыкающей, даром что когтями могла полоснуть насмерть. А здесь наоборот — голос звонкий, даже красивый, но откровенно командно-гавкающий. Такая себе, гм… самка собаки, весьма волкодавистая, ничего общего с кошачьей роковой вкрадчивостью. А кто это вообще заявился?
— Так точно, туточки Иванов, — довольно странным голосом признал Тищенко. — А що случилось, товарищ старлейтенат?
— Ничего не случилось. По личному шкурному делу, — заверила неизвестная гостья.
В люк механика-водителя сунулись, закрыли свет. Митрич встретился взглядом, и снова показалось…
— Здравия желаю. Это я буду Иванов. Чем могу помочь? — машинально спросил Митрич.
— Вот сразу видно воспитанного бойца, — одобрила гостья. — А то «що случилось? да що случилось?». Приветствую. Суть дела: я временно прикомандированная к «Линде» и ОМГП. Механизированную форму на меня, понятно, не запасли. Ты, говорят, подходящего роста, получил комбинезон и все равно не носишь. Выручи. Очень надо.
— О чем речь, товарищ старшлейтенант. Раз надо, — Митрич отвернулся, даже с некоторой суетливостью, полез к вещмешкам….
Смотреть на гостью было не то чтобы страшно, но как-то… боязно. В обрамлении бронелюка она казалась до нереальности красивой: правильное лицо, лихо сидящая на светловолосой голове кубанка, глаза, даже в полутьме пронзительно-зеленые, малахитовые, даже чуть светящиеся. Красивых баб Дмитрий Иванов сроду не боялся, да с какой еще стати? Но настолько красивые встречались — это если лично, в жизни — всего несколько раз. Это, конечно, если не считать Фиры и актрис с целлулоидной кинопленки — те совсем иное дело.
— На месте форма, — Митрич достал аккуратно сложенный комбинезон. — Только разок померил, а так хранил, берег. Видимо, как раз для этого случая. Но он большого роста. В смысле, метр восемьдесят пять во мне, такой и выдали.
— Благодарю. В самый раз. Я отчего и искала — кругом сплошь гномы какие-то шмыгают, носят недомеристое. Специфика сего рода войск. Ты сам-то как с таким ростом в танкисты угодил?
— Повезло, — кратко пояснил Митрич и протянул комбинезон. — Прошу. Носите на здоровье.
— Благодарю. Со старшиной проблем не будет? Могу расписку об изъятии написать, — предложила, видимо опытная, гостья.
— Объяснюсь уж как-нибудь без бюрократии, — заверил Митрич.
Вблизи гостья не утратила своего разящего воздействия. Еще и легкий запах духов. Вот точная формулировка же имеется — «роковая женщина». Митричу оно уже без нужды — ему подобный рок в жизни уже встречался. Но кому-то сильно повезет. Или наоборот.
Улыбнулась. Белозубо, опять же ослепительно.
— Благодарю. При случае за мной не заржавеет, отдарюсь. Бывай жив-здоров, Иванов.
Исчезла из люка и поля зрения. Митрич только головой покрутил — небывалый мираж, внезапный похититель рабочих форм.
— Удачи, товарищи бойцы! — пожелала не особо далеко исчезнувшая, видимо, все же вполне реальная гостья.
— Що, даже не померяете? — ляпнул Грац.
— О, портупею вызываешься подержать? Надежды юношей питают… — явно усмехнулась уходящая гостья.
— Да он у нас малость дурноват, тавщстаршнат, — оправдался за наводчика Тищенко.
— Ничего, пусть подрастает, дома девчата встретят, еще намеряются всякого, — пообещало уходящее комбинезонно-роковое виденье.
Снаружи наступило молчание, потом Хамедов вздохнул:
— Вот это да!
— Не то слово! — согласился Тищенко. — Чего только в нашей бронетанковой жизни не увидишь.
— А хто ж это такая? Раз прикомандированная? Еще врачиха? — предположил Грац. — И на що врачам комбинисон?
— Вот ты село-деревня. Это же из СМЕРШа, про нее народ уже рассказывал. А ты «померить не хотите ли?». Очень хитроумно, прям даже тонко намекающее.
— Та я ж в хорошем смысле! В простом!
— Вот она бы тебе намерила в простом… хорошо, что спокойная, — вновь вздохнул Хамедов.
— Да и куртка фасонная, и в звании, и вообще… сзади смотришь, так вообще дуреешь, — признался Тищенко. — Но так ничего, без апломбов.
— Спереди лучше, — авторитетно возразил стрелок-радист. — Но просто интересно — действительно, на что ей комбинезон? Неужто в танке поедет?
— Может, какие проверки машин намечены? На предмет мародерства и барахла? Контрразведка очень даже может лазить. Но у нас теперь снисхождение будет — Митрич постарался, — засмеялся Тищенко.
— На Митрича она, кстати, весьма благосклонно смотрела, — подтвердил Хамедов. — Даже жаль, что у нас в машине ничего лишнего, не догадались собрать да напихать трофеев. Слышь, дед, выходит, ты рабочую форму зазря разбазаривал?
— Как «зазря»? — отозвался Митрич, сидящий в низком кресле мехвода. — У нас в экипаже дураков перебор. По штатному расписанию — не боле двух балбесов на «тридцатьчетверку». Вы там рассчитайтесь, кого будем списывать — лишних дураков в штаб и на кухню сейчас переводят организованным порядком, строевым шагом.
Снаружи загоготали, Иванов полез доделывать крепление, но тут началась суета. Прибежал командир:
— Заводи! Принимаем десант, выдвигаемся…
Шли колонной, быстро, без развертывания. Вели машины разведчики «Линды», на броне танков сидела охрана саперно-штурмового штаба, замыкали колонну бронетранспортеры связистов. Полностью и окончательно отряд прикрытия перебазировался. Уже смеркалось, впереди и левее грохотало — недалеко наши уговаривали сдаться немецкий форт. Ухали крупнокалиберные самоходки — били дружно, в унисон.